Церковные деятели средневековой Руси XIII - XVII вв. - Страница 11

Для Ивана Калиты решение хана было хотя и не полной, но очень важной победой. Его соправитель, суеверный и недалекий суздальский князь Александр, не был серьезным соперником. Основной враг, Тверь, по меньшей мере на несколько лет вышла из борьбы.

Итак, судьба вновь оказывалась благосклонной к Ивану Даниловичу. Перед ним открывались немысли­мые прежде возможности. Важно было лишь не упу­стить их, не спугнуть неловким движением сказочную Жар-Птицу, опустившуюся на верхушку московского княжеского терема. Калита неплохо разбирался в лю­дях, знал, кого и чем можно привлечь на свою сторону. Однако в той сложной, масштабной политической иг­ре, которую он начинал, была одна темная, неподвласт­ная ему фигура— новый митрополит грек Феогност.

Приезд на Русь нового митрополита не вызвал осо­бой радости у Ивана Калиты. По-видимому, он ожидал увидеть на кафедре совсем другого человека—некоего архимандрита Феодора, которого в конце жизни Петр наметил своим преемником. Некоторые историки пола­гают, что этот Феодор был ставленником московского князя. Примечателен и сам факт появления «наслед­ника Петра». Церковные правила запрещают переда­вать митрополичью кафедру «по наследству», от одно­го лица — к другому. Несмотря на это, русские мит­рополиты XIV—XV вв. постоянно намечали себе преемника и всячески домогались у патриарха его ут­верждения.

Кандидатура Феодора была отвергнута патриархом по чисто политическим мотивам. Зная о московско-тверском споре за власть, византийцы опасались, что митрополит из русских не сможет сохранить нейтрали­тет и быстро окажется на самом острие политической борьбы. Это противоречило бы основным принципам поведения «митрополита Киевского и всея Руси», ра­зумеется, как их понимали в Константинополе. Кроме того, патриарх не хотел ставить на киевско-владимир-скую кафедру второго подряд митрополита из русских и тем самым создавать определенную традицию.

Иван Калита не повторил ошибки Михаила Твер­ского и, насколько известно, постоянно стремился быть в добрых отношениях с Феогностом. Что касается мит­рополита, то его в клерикальной литературе обычна изображают верным сподвижником Ивана Калиты. «Св. Феогност, как пастырь мудрый и ревностный, упо­треблял все меры, чтобы содействовать московскому князю, стремившемуся к благу России и православной церкви»,— писал в середине прошлого столетия цер­ковный историк митрополит Макарий [37]. Спустя пол­века другой, гораздо более трезвый в своих оценках автор «Истории русской церкви» профессор Москов­ской духовной академии Е. Е. Голубинский уверял, что «преемник св. Петра Феогност был самым усердным помощником князей московских в достижении ими сво­их стремлений» [38]. Прошло еще полстолетия — и новый корифей церковной историографии профессор Духов­ной академии в Париже А. В. Карташев рисует дея­тельность Феогноста в самых восторженных выраже­ниях: «Митрополит Феогност замечателен в истории Москвы тем, что, будучи чужим для Москвы по про­исхождению, он всю жизнь содействовал ее успехам как добрый патриот». «В своей гражданской политике митрополит Феогност сделался столь усердным моск­вичом, как только можно было ожидать от местного уроженца». Он стал «дружественным сотрудником мос­ковских князей в их стремлении к возвышению Моск­вы»[39]. И наконец последнее слово церковной историо­графии— историческое введение к «Православному календарю за 1985 год», изданному Московской патри­архией: «В 1328 году на Русь из Константинополя при­был преемник святителя Петра митрополит Феогност. С глубоким пониманием отнесся он к деятельности ве­ликого князя Ивана Калиты, направленной на созда­ние централизованного государства. Митрополит Феог­ност справедливо усматривал в этом залог общенарод­ного блага и порядка, успешного развития духовного просвещения и культуры» [40].

История с Феогностом может послужить еще одним примером того, как церковные историки десятилетия­ми, веками кружат в одном и том же, раз и навсегда очерченном для них круге оценок и характеристик. Любопытно другое: тезис о Феогносте — «надежном помощнике» московских князей—«настолько устоялся, стал общим местом, что очень часто как нечто само собой разумеющееся используется и в работах совре­менных советских историков.

Что же сообщают источники об отношении Феогноста к процессу усиления Московского княжества, к различным идейно-политическим акциям его правите­лей? Как правильно истолковать то немногое, что го­ворят летописи о поступках этого иерарха?

Прежде всего необходимо восстановить тот истори­ческий фон, на котором разворачивалась деятельность Феогноста на Руси. Во второй четверти XIV в. борьба московских князей за собирание под своей властью различных княжеств и земель была в исторической перспективе наиболее важным политическим процес­сом. Экономический подъем 30—50-х годов XIV в. кос­нулся не только московских земель. Быстро росли и такие политические центры, как Нижний Новгород, Ря­зань, Суздаль. Довольно быстро поднялась после по­грома 1327—1328 гг. Тверь. Во второй половине XIV в. эти княжеские столицы готовы были оспаривать руко­водящую роль Москвы. Основой возрождения сельско­го хозяйства, торговли, ремесла, культуры в Северо-Восточной Руси были стабилизация политической обстановки, прекращение ордынских нашествий — сло­вом, та самая «великая тишина», за которую совре­менники так восхваляли Ивана Калиту и его сыновей, московских великих князей Семена Гордого (1340— 1353) и Ивана Красного (1353—1359), прощая им многочисленные «обиды» и «неправды».

Эта «тишина» нелегко далась московским князьям. Она была оплачена огромными расходами в Орде, ре­гулярными поездками к ханскому двору. Сам Калита ездил к Узбеку в 1326, 1328, 1331—1332, 1333—1334, 1336, 1338 (?), 1339 гг.[41] Поездки в Орду отнимали не менее полугода, требовали большой физической вынос­ливости, сопровождались огромным нервным напря­жением. Да и у себя дома, в Москве, великий князь Владимирский постоянно находился под наблюдением гласных и негласных ордынских соглядатаев. Даже во времена Ивана III в московском Кремле имелось ор­дынское подворье, где постоянно находились ханские представители.

Впрочем, Иван Калита не был, да и не мог быть до­моседом. Большая часть его жизни проходила в седле, в походах. Он то выколачивал «ордынское серебро» из прожившихся ростовских и ярославских князей, то стращал своенравных и прижимистых новгородских бояр, то вновь замирял непокорную Тверь.

Успехи Ивана и его сыновей во многом объяснялись тем, что в их руках было великое княжение Владимир­ское. Его обширные территории с большими экономиче­скими и людскими ресурсами были поставлены на службу Москве. В 1331 г., после смерти своего сопра­вителя князя Александра Суздальского, Калита добил­ся воссоединения великого княжения и стал его пол­новластным хозяином. С тех пор московские князья мертвой хваткой держали владимирский стол. Уже Дмитрий Донской, по молодости лет чуть было не вы­ронивший из рук великое княжение, к концу жизни гор­до именовал его своей «отчиной», то есть бесспорным, наследственным владением.

Сохраняя за собой великое княжение, Калита одно­временно расширял свои владения с помощью покупки в Орде ярлыков на право управления городами и це­лыми областями. Так, он «прикупил» Углич, Галич и Белоозеро. Через эти края московский князь тянется к пушным богатствам русского Севера, где издавна хозяйничали новгородцы. Меха, «мягкое золото», были важнейшей статьей торговых доходов Руси. Их охот­но принимали в качестве дани и подарков ордынские правители.

Покупая целые княжества, Калита не гнушается и более мелкой добычей. В ростовской земле известны в это время села, принадлежащие московскому князю. Такие островки московских владений быстро станови­лись плацдармом для дальнейшего «освоения» края московскими феодалами.