Цепи судьбы - Страница 4

— Ты вовремя поставила рагу в духовку? — спросила она.

— Прости, я задержалась в школе и поздно пришла домой, — соврала я. — Сегодня последний день четверти. Но рагу было в духовке в четверть шестого.

Марион вздохнула.

— Ну что ж, я не прочь немного отдохнуть перед обедом и выпить чаю. Дорога домой была просто ужасной. Машин становится все больше и больше. Когда-то мы с Чарльзом ездили на работу на велосипедах, и у нас это занимало меньше времени, чем сейчас на машине. Я не знаю, почему в пятницу такие пробки.

— По-видимому, люди на выходные разъезжаются домой, — мягко заметил Чарльз.

Его жена метнула на него гневный взгляд, но Чарльз уже давно привык к гневным взглядам и просто весело улыбнулся. На самом деле Марион на него не сердилась. Несмотря на свой довольно угрюмый внешний вид, она была очень доброй, а временами на нее накатывала безудержная нежность. Хотя я, возможно, и не любила свою тетю так сильно, как Чарльза, за годы, проведенные в их доме в Эйнтри, я никогда не чувствовала себя обделенной любовью.

— Чай готов? — поинтересовалась Марион.

— Чайник закипел. Присядь, сейчас я заварю чай.

Когда я вошла в гостиную с подносом, Чарльз и Марион говорили о моей матери.

Чарльз посмотрел на меня.

— Кто-то на работе упомянул, что Эми выходит на свободу. Они не знают, что я ее брат. Я позвонил Кэтрин Бернс, и она сказала, что тебе уже обо всем известно.

— Одна из моих коллег прочитала об этом в газете, пока мы сидели в учительской.

— Наверное, эта новость тебя ошеломила, — мягко сказала Марион.

— Я все еще не могу прийти в себя. Не могу представить ее здесь, хотя она моя мать.

— Эми не захочет здесь жить. Мы с твоей матерью никогда не ладили, — быстро произнесла Марион.

На лице Чарльза появилось страдальческое выражение.

— Ей больше некуда идти, дорогая.

— Уверена, она что-нибудь придумает, — недовольно отозвалась Марион. — Эми всегда на ходу обрастала друзьями.

— Я думаю, что, пока она не встанет на ноги, Марион, ей следует пожить у нас. — Чарльз скрестил на груди руки и поджал губы. — Кроме меня и Маргариты у нее в этой стране нет кровных родственников. Джеки и Бидди живут в Канаде.

Джеки и Бидди были сестрами моей матери. Все, что я о них помнила, так это то, что у них обеих были густые белокурые волосы и синие глаза, совсем как у мамы, но они не были такими же хорошенькими. Обе вышли замуж и обзавелись детьми. Они часто писали Чарльзу, а на Рождество присылали фотографии моих кузенов и кузин, с которыми мне, скорее всего, никогда не суждено было познакомиться.

— Ты знаешь, когда она выходит? — спросила я. Я так и не заглянула в газету. Наверное, мне следовало это сделать. Возможно, увидев это напечатанным черным по белому, я бы убедилась, что это правда. Сейчас я сомневалась, что верю в это.

— Я сам купил газету. Там было сказано, что Эми скоро освободят. Это может означать несколько дней, несколько недель или даже месяцев, — ответил Чарльз. — Уверен, что она нам напишет, чтобы сообщить точную дату. Если потребуется, я возьму на работе отгул и привезу ее домой.

Чарльз посмотрел на Марион, которая ничего на этот раз не сказала, но ее постоянно насупленные брови сдвинулись еще сильнее.

После обеда я встретилась с Триш. Мы посмотрели «Волшебного христианина», в котором я ничего не поняла. Фильм тут был ни при чем. Просто я не могла сосредоточиться. После фильма мы пошли пить кофе, и, если верить Триш, ее я тоже не слушала.

— Ты куда-то улетела, Маргарита. Что-то случилось?

— Нет.

Чарльз давным-давно заставил меня пообещать, что я никогда никому не расскажу о своей матери, даже самой близкой подруге. «Это дело нашей семьи, — сказал он, — и я хотел бы, чтобы оно таким и оставалось. Я не хочу, чтобы все знали, что моя сестра убила своего мужа. Для тебя же будет хуже, Маргарита. Эми твоя мать. Найдутся люди, которые станут тыкать в тебя пальцами».

Поэтому никто не знал моей настоящей фамилии и правды о моей семье. Почти никого не интересовало, почему я живу с тетей и дядей, а не с родителями. Если же кто-нибудь спрашивал, я просто пожимала плечами и говорила, что мои родители умерли.

Когда я вернулась домой, Чарльз и Марион смотрели десятичасовые новости. Чарльз поднял голову и сказал:

— Об этом ничего не говорят.

Я молча кивнула и пошла спать, отказавшись от какао. Внезапно мне захотелось побыть одной. Очень скоро я увижу свою мать, впервые за двадцать лет. Но я этого не хотела. Я этого очень-очень не хотела. Захочет ли она, чтобы я ее поцеловала? Или обняла? Сказала, что я ее люблю и скучала по ней? Я не написала ей ни единого письма, прежде всего потому, что не знала, что мне сообщить.

Ко всем праздникам Чарльз исправно посылал маме открытки, подписанные «С любовью от Чарльза, Марион и Маргариты». Марион сердилась.

— Как ты смеешь посылать этой женщине открытки от моего имени? — как-то раз спросила она.

— Я думал, у тебя найдется немного любви для человека в положении Эми, — ответил Чарльз. — В конце концов, тебе досталась ее дочь.

— Ей все равно не позволили бы взять Маргариту в тюрьму! — взвилась Марион, но не стала возражать, когда Чарльз положил открытку в конверт и наклеил марку.

Они не смогли родить собственных детей. Несчастье моей матери помогло им пережить свое.

Две недели спустя, в день, когда я вернулась в школу после пасхальных каникул, Чарльз получил от моей матери письмо. Она сообщала, что ее выпускают на свободу и что ее встретит подруга, у которой можно пожить некоторое время. «У меня есть кое-какие дела, и мне понадобится несколько недель, чтобы все уладить, — писала она, — но после этого я сразу приеду к вам».

— Чего еще можно было ожидать? — презрительно фыркнула Марион. — Я только надеюсь, что, явившись сюда, она не станет опять называть тебя «Чарли».

— Обожаю Пасху. Рождество я тоже люблю, но на Рождество ты знаешь, что большая часть зимы еще впереди. А после Пасхи впереди целое лето. Несколько месяцев лета, а за ним осень. Мне очень нравится осень, но в каком-то смысле это уже начало зимы, так что, если бы кто-нибудь спросил у меня, какое время года я предпочитаю, мне бы пришлось выбрать весну.

— Что ты несешь? Кому интересно, какое время года ты предпочитаешь? Мнеуж точно нет. Честно говоря, мне на это абсолютно наплевать. — Кэти закатила глаза и ухмыльнулась.

Эми расплылась в улыбке.

— Я просто подумала, что тебе может быть интересно, вот и все. Это все погода. Она меня околдовала. Сегодня самый прекрасный день, который я помню.

— Солнцу достаточно посветить в течение пяти минут, и это уже самый прекрасный день, который ты помнишь.

— Я обожаю солнце, — дрогнувшим голосом ответила Эми. — Если бы я не была католичкой, то стала бы солнце-поклонницей.

— И куда бы ты ходила на службу? — поинтересовалась Кэти.

— Понятия не имею, — вынуждена была сознаться Эми. — И кому бы я исповедовалась?

Кэти не ответила.

Разговор происходил в поезде. Девушки ехали в Саутпорт. Это была электричка. Эми обожала поезда, испускавшие клубы дыма, ей нравилось, как они выглядят и гудят, зато электрички были в тысячу раз чище. Сегодня она надела свое лучшее летнее платье, желтое, с пуговицами, напоминающими маленькие личики, белый кардиган и белый же, связанный крючком берет. Берет вязала ее мама. На Кэти был точно такой же берет, только красного цвета. Еще на ней был красный пиджак, принадлежавший одной из ее сестер и, как подозревала Эми, свалившийся из кузова какого-то грузовика. Сестра Кэти, Лили, на целый день отправилась в Блэкпул, и Кэти надеялась вернуться домой раньше нее или наоборот, после того, как Лили ляжет спать.

Сегодня было воскресенье, пасхальноевоскресенье, и счастье переполняло Эми. Ей казалось, она вот-вот лопнет от радости. Девушки отправились на вокзал сразу после службы, чтобы успеть пройтись взад-вперед по Лорд-стрит, несколько раз прокатиться на карусели, перекусить жареной рыбой с картошкой и посмотреть какой-нибудь фильм. Эми была уверена, что день будет замечательным.