«Центурионы» Ивана Грозного. Воеводы и головы московского войска второй половины XVI в. - Страница 4

И, завершая наше вступление, сделаем еще пару замечаний, которые могут показаться парадоксальными и даже еретическими. Первое. Похоже, что «сотенная» реформа середины 50-х гг. XVI в., проанализированная, в частности, О.А. Курбатовым⁴⁰, имела серьезный внутренний изъян. Она была, судя по всему, неизбежной, учитывая рост численности русского войска при Иване Грозном. Однако раньше, при Иване III и Василии III, полевые армии были, как правило, небольшого размера (до 10 или немногим больше тысяч, в лучшем случае, если предпринимался серьезный, с далеко идущими стратегическим целями поход, – до 15–20 тысяч «сабель и пищалей», как, например, в Смоленском походе Дмитрия Жилки в 1502 г.⁴¹, очень редко больше). И «большие», и полковые воеводы могли напрямую командовать подчиненными им частями (в силу их немногочисленности). Теперь же, с 50-х гг., в армейскую структуру была введена промежуточная инстанция – те самые сотенные головы. Именно на них оказалась возложена основная тяжесть непосредственного командования войсками на поле боя, а «большие» воеводы в еще большей степени, чем раньше, стали заниматься административными вопросами со всеми вытекающими отсюда последствиями – как положительными, так и отрицательными.

И второе. Касаясь роли римских центурионов, авторы «Римских легионов в бою» отмечали, что «центурионы были оплотом и хранителем военных традиций, но в то же время наиболее консервативной частью армии, часто противниками различных инноваций»⁴². На наш взгляд, эти слова могут быть отнесены в полной мере и к среднему командному составу русского войска второй половины XVI в. В условиях неразвитости военной теории и господства практического способа овладения военными премудростями, отсутствия привычки к осмыслению накопленного военного опыта (выше мы уже писали о том, что жанр военных мемуаров или записок, достаточно развитый к тому времени на Западе, в Московской Руси отсутствовал) традиционализм мышления русских начальных людей среднего звена, «штаб- и обер-офицеров» создавал определенные препятствия на пути быстрой адаптации новшеств в военном деле к нуждам русского военного дела и искусства.

И вот теперь, когда мы обрисовали в общих чертах важную роль, которую играли в «легионах» Третьего Рима их «центурионы», можно перейти к жизнеописанию некоторых из них…

Повествуя в своем памфлете «История о великом князе Московском» об учиненном Иваном Грозным «побиении боярских и дворянских родов», князь А.М. Курбский среди прочих казненных по приказу царя упомянул и Григория Сидорова, «с роду великих синглитов резанских»⁴³. И, сообщив об очередной жертве «зверя», князь-эмигрант счел необходимым сделать небольшое пояснение относительно отца Григория Сидорова – о Степане, «муже славном в добродетелях и в богатырских вещах искусном», который, оказывается, «служаше много лет, аж до осмидесяти лет, вернее и трудолюбне зело империи Святорускои»⁴⁴. В этом кратком известии обращает на себя внимание одна деталь – согласно словам Курбского, Сидоров-старший дожил до 80 лет. Учитывая, что службу тогдашние служилые люди начинали рано, с 15 лет, то, выходит, рязанец провел в седле с саблею в руках не много и не мало, а 65 лет! Для той эпохи редкий, если не исключительный, пример ратного долголетия! Казалось бы, уже из-за одного этого судьба Степана Сидорова заслуживает пристального внимания, но, увы, кроме краткой биографической справки о «муже славном» у С.Б. Веселовского, Ю.Д. Рыкова и отчасти – у А.В. Кузьмина⁴⁵, больше ничего в нашем распоряжении нет. Опробуем восполнить этот пробел и реконструировать биографию Степана Григорьева сына Сидорова, потомка рязанского боярского рода, по дошедшим до наших дней немногочисленным источникам.

Источников этих, увы, немного – к числу главных могут быть отнесены родословцы, разрядные книги и летописи. К сожалению, они не могут дать необходимой полной картины. Сидоровы как рязанский боярский род поздно перешли на московскую службу. По этой причине они не могли претендовать на высокий местнический статус на Москве во времена Ивана Грозного, когда московская правящая элита ощутила настоятельную необходимость в установлении нового, более или менее понятного и устойчивого modus vivendi взамен прежнего, нарушенного в годы «боярского правления». Как результат, на свет появились и Государев разряд, и Государев родословец, и более или менее четкие правила разрешения местнических споров. Но слова А.А. Зимина, сказанные по отношению к князьям Оболенским, к Сидоровым могут быть отнесены в еще большей степени: «На судьбе князей Оболенских можно проследить две тенденции, характерные для истории княжеских родов XV – начала XVI в. Во-первых, старшие ветви рода постепенно сходят с исторической сцены, так как их потомки оказываются связанными с уделами… Во-вторых, в случае разрастания рода и самые младшие ветви тоже могут оказаться связанными с уделами, а поэтому с трудом пробивают себе путь к великокняжескому двору…»⁴⁶ Служба рязанским великим князьям после событий 1521 г. (о них разговор еще впереди) – не самая лучшая рекомендация в борьбе за право войти в узкий круг государевых приближенных, а значит, лишь в очень малой степени она могла поспособствовать карьере нашего героя на новом поприще. И еще одно следствие – поскольку разрядные записи не в последнюю очередь играли справочную роль при разрешении местнических споров⁴⁷, то, соответственно, высокий или низкий статус при дворе государя определял частоту появления служилого человека в этих записях, число его «именных служб». И поскольку летописание при Иване Грозном велось с широким использованием документов из великокняжеских архивов – текущей разрядной и дипломатической переписки, воеводских отписок, сеунчей и пр., то и вероятность встретить служилого человека на летописных страницах снова зависела от его статуса в служилой и придворной иерархии.

Теперь можно вернуться обратно к личности Степана Сидорова и его биографии. И начать нужно будет с его родословной, ибо происхождение и генеалогические связи служилого человека в Московском государстве во многом предопределяли или его успешную карьеру, или же, по меткому замечанию А.И. Филюшкина, отличную возможность «бесцветно провести свою жизнь в бесконечных походах в «дальконных градах» либо сложить голову в «государевой опале»⁴⁸. Согласно родословцам, дальним предком Сидоровых был некий Семен Федорович Кавыла (Ковыла), который «приехал» на службу к великому князю Василию Дмитриевичу из Литвы, а затем перебрался в Рязань к тамошнему великому князю Олегу Ивановичу⁴⁹. А.А. Зимин полагал эту запись родословца ошибочной, поскольку, по его мнению, предок Сидоровых, некий боярин Семен Федорович, служил Олегу Ивановичу уже в 1371 г.⁵⁰ Кроме того, и само «литовское» происхождение Сидоровых и ряда других рязанских родов вызывает, по мнению некоторых исследователей, сомнение. По их мнению, «это известие не вполне достоверно», поскольку отражает «психологию служилых людей XVI в., перешедших на государеву службу в Москву и стремившихся в этой связи утвердить себя через родовую легенду в среде старомосковского боярства»⁵¹.

Определенный резон в этом есть, но вместе с тем, по нашему мнению, сбрасывать со счетов версию родословца преждевременно. Прежде всего, эта запись была сделана в 40-х гг. XVI в., спустя примерно полторы сотни лет после описываемых событий. Сменилось не так уж и много поколений, чтобы память о тех временах забылась. Далее, С.Б. Веселовский справедливо указывал, что «для бояр XIV–XV вв. ведение родословных записей из поколения в поколение было не делом тщеславия, а необходимым условием ежедневной борьбы за свое положение»⁵². Попытаться приписать себе несуществующего предка в середине XVI в. было делом рискованным, совсем не то что в конце века XVII. Кстати, и сам А.А. Зимин отмечал, что рязанское боярство «складывалось на протяжении нескольких столетий и образовывало замкнутую корпорацию, тщательно охранявшую свои привилегии»⁵³. Поэтому мы склоняемся признать правдоподобной версию о литовском происхождении родоначальника Сидоровых.