Центурион - Страница 11

– Он лицо отворачивает, падаль.

– Сержант, придержите сардара за плечи. Сколько?

– …

– Сколько-сколько? Не может быть. По нулям?!

* * *

7005 год. Каленусия. Сектор Эпсилон. Тюрьма строгого режима Форт-Харай.

Стриж нехотя оторвал ладони от лица.

– Поздравляю, колонель. На этот раз вы меня достали. В живое место – точно и элегантно. Вы это хотели услышать?

– Да, я благодарю вас, Дезет.

– А вы не знали?

– Знал. Кое-что знал. А теперь вернемся к нашему вопросу – хотите увидеть свою дочь?

– В первую очередь – не хочу, чтобы она видела меня… Таким.

– Ладно, допустим – зрелище пока не на высоте. Но узнать о ней хотите?

– Где она сейчас?

– Еще вчера была в Порт-Калинусе, в центральном детском приюте пантеистов. Вы так настойчиво добиваетесь, чтобы ваша дочь выросла в приюте?

– А у меня есть выбор?

– Согласитесь на мое предложение – вам отдадут ее. Я обещаю.

Стриж криво улыбнулся.

– Ей мое согласие ничего не даст – меня все равно убьют, толку в мертвом отце нет никакого, умри он в горах Янга или на иллирианской эшафоте.

– Послушайте, с чего вы взяли, что акция непременно смертельна? Раньше за вами не водился такой пессимизм.

– Укатали осла дороги Форт-Харая. В пыль и грязь. Вы зря явились сюда, я уже не тот, кто вам нужен.

– Вы нужны нам. Нам нужны ваши врожденные способности – их не отнял Форт-Харай. Послушайте – я максимально откровенен. Вы можете погибнуть.

– Шансы?

– Пятьдесят на пятьдесят. Если выживете – получите все, что я обещал. Все, без исключения. Умрете – ваша дочь получит каленусийское гражданство, состояние, статус дочери героя.

– Кого-кого? Вы что, колонель, собрались посмертно сделать героя из такой сволочи, как я?

– Способ представления, Алекс, – полезная наука. Он мало развит в вашей Иллире, зато цветет в демократической Каленусии, обещания будут выполнены. Даю вам слово – вы сами могли убедиться, я свое слово держу. Так вы согласны?

Стриж долго – несколько минут – молчал, уперев локти о крышку стола и положив голову на сцепленные ладони. “Чертов хитрец” – подумал полковник – не дает мне следить за его лицом.

О непроницаемое стекло, пронизанное невидимыми защитными нитями, монотонно, то расправляя, то пряча шелковые нижние крылышки, бился крошечный зеленобокий жучок.

– Хватит молчать и тянуть время. Ну и?

– Я согласен.

– Вот и славно. Так гораздо лучше. Я привез вашу дочь с собой – хотите видеть ее?

– Да, чуть попозже. Могу я попросить вас кое о чем?

– В меру моих возможностей и не нарушая долга – все, что хотите.

– Когда… то есть, я хочу сказать – если – меня убьют, вы сами займетесь судьбой моей дочери. Скажем так – я вам доверяю, сам не знаю, почему. Идет?

– Мне очень жаль, Алекс. Я постараюсь, но, может статься, не смогу выполнить обещание.

– Но почему?

– Я ведь тоже не бессмертен. Я отправляюсь в горы Янга вместе с вами…

* * *

Милорад не провожал Хиллориана – полковник вежливо, но решительно отказался от жеста любезности со стороны коменданта. Кей Милорад сидел в нише своего удивительного панорамного окна и смотрел, как через взлетное поле, к сухопарой механической стрекозе медленно бредет кучка людей. Одна фигурка – ее вел за руку Дезет – была совсем маленькой. Комендант отвел глаза. “Ну что ж, я не знаю, справедливо ли это, наверное – нет. Но так будет лучше. Надеюсь, что лучше. Пусть будет так, как лучше,” – мысленно попросил-помолился он.

Стриж шел к вертолету, подставив лицо свежему ветру вельда. Нина держала его указательный палец в своем маленьком, теплом кулачке. Оранжевое мохнатое солнце наполовину село. Он посмотрел на бурую шкуру равнины, ленту дороги, облачко подсвеченной закатом пыли над песчаным карьером, и обостренной интуицией логика понял, что никогда не вернется сюда. “А не пришлось бы мне с сожалением вспоминать о времени, проведенным на каторге,” – не без парадоксального озорства подумал Дезет.

И лишь полковник Хиллориан был доволен безоговорочно – пусть это и не нарушало замкнутого выражения на длинном, жестком лице. Его миссия удалась.

Машина оторвалась от грунта, мощно набрала высоту, свист винтов совсем заглушил прощальный лай спец-терьеров.

Каленусия. Сектор западного побережья. Полис Параду[2]. Салон ”Виртуальные приключения” и другие места.

Белочка вышла из салона в теплую метель цветочного пуха, под прокаленный купол нежно-жемчужного городского неба. За семь знойных дней последней недели асфальт, казалось, поплыл, сделавшись мягким от жары – едва ли не увязали каблучки. Крупные шары “пуховичков” на клумбе наполовину облезли – парашютики семян разлетелись в стороны и теперь лежали у поребриков уютным слоем поддельного снега.

Джулия щелкнула замочком плоской голубой сумочки, ручное зеркальце охладило горячие пальцы. Круглый кусочек стекла метнул солнечного зайца и отразил матовое лицо, точеный носик и длинные пушистые ресницы над теплыми глазами чайного цвета. Под глазами залегли едва заметные серые круги. Пока едва заметные…

Белочка поправила литую массу волос, остро срезанных чуть пониже ушей, и убрала зеркало. Проспект Обретенного Покоя разворачивался вдаль, раскаленный тротуар серел бесконечной лентой. Ни одного такси… Она повесила сумочку на плечо и неторопливо побрела в сторону зеленого флажка остановки стандарт-каров. День кончен. Еще один день – который? Проспект перебежала, смешно взбрыкивая задом, молоденькая черная собачка – жалкий гибрид оскорбленных мезальянсом благородных пород. Белочка едва не рассмеялась – ее разума коснулась яркая ментальная аура щенка. Прикосновение было слишком слабым, чтобы вызвать боль, но достаточным для создание четкой пси-картинки. В мыслях песика фигурировала ласковая смесь цвета, звуков, запахов: катящийся желтый мяч, хруст карамели на клыке, свист сурово-гордого своими семью годами загорелого мальчугана. Собака была счастлива…

Джулия вздрогнула и выставила пси-барьер. Солнце в вечернем безветрии палило нещадно, но Белочка шла вперед, сжавшись, словно от удара ледяного ветра и охватив плечи руками…

* * *

Перспектива воспоминаний уходит назад трубкой калейдоскопа. Цветные кусочки стекла – обломки несостоявшейся мозаики складывают прихотливый узор реализованного случая. Тот, другой щенок остался в прошлом. Коричневый, гладкий, он скулил от боли и обиды. Маленькая Джу положила пальцы с обломанными ногтями на розовый животик, и щенок умиротворенно затих. Зато самой Джу стало плохо – можно терпеть, конечно, но яркие краски мира словно бы потускнели, задернутые частой черной сеточкой.

Когда восемнадцать лет назад флегматичный Реджинальд Симониан впервые заподозрил у четырехлетней дочери паранормальные способности, он сказал только “Ух”. Это “ух” позволило ему десять лет питать изысканные, но тщательно замалчиваемые надежды, за год пережить горькое разочарование, два года вести глухую борьбу с судьбой, после чего махнуть рукой на пропащее потомство.

Белочка, измученная постоянным компромиссом между собственной сущностью и страхом отторжения, основательно подзабыла детство – остались так, обрывки. Красные, сухие и сильные руки матери, некрасивой, молчаливой и во всем согласной с образованным супругом. Чеканный стиль отца – баланс между официальной элегантностью и добавкой точно просчитанной небрежности ученого-либерала. Гулкие, просторные – стекло, сталь, пластик – лаборатории Центра Калассиана, которые заместили в ее жизни зелень пригородных лугов Параду, желтый мяч и черного щенка.

Джулия, тогда еще не Белочка, оказалась в Центре в двенадцать лет – минимальный возраст, дозволяющий обследование. Отец сам отвез ее туда на своем низком, бесшумном, раскрашенном под малахит каре – последний писк моды для граждан средней руки. Джулия, придавленная ожиданием, молча лизала холодный, розовый, шершавый цилиндрик мороженного, больше всего боясь измазать сиропом хрусткую кожу сиденья.