Цена жизни – смерть - Страница 9

— Молоко варят, — ответил Денис.

— Шутишь?

— Нет, замечательное средство. На банку сгущенки стакан воды и пару килограммов свежей конопли, варить около часа, подбрасывая траву по мере уваривания, а потом отжать получившуюся кашу через плотную хэбэшку. От пары глотков эффект почище, чем от хорошего заборного косяка. Ровно через сорок пять минут улетаешь часа на два-три, и главное — никакого запаха, кроме того, конечно, который в квартире.

— Ты сам-то пробовал когда-нибудь?

— По молодости, — смутился Денис. — Траву пару раз курил.

— По молодости, — скривился Турецкий. — Тоже мне, старый хрыч выискался. Ну и как, понравилось?

— Нет, ощущения жуткие. Народ говорит, музыка оживает, бродишь среди звуков, а они как цветные макароны вокруг тебя переплетаются или летаешь как бы среди ангелов. Но это у позитивных травников, раскрывшихся. Меня же «демоны» все время мучили, идешь и всего боишься, дорогу перейти — страшно, машина там в километре фарами мигает, а страшно, отбегаешь под дом, ждешь, пока просвистит мимо, а вокруг тени какие-то, того и гляди, растащат на кусочки, сердце колотится, по ступенькам поднимаешься часами. Короче, мерзость сплошная…

В подземном переходе было прохладно, и был жуткий сквозняк, а парня с бородой, хвостом, лысиной и дудочкой не было. Но здешние завсегдатаи, продавцы книг и плакатов, объяснили, что Нинзя — так, оказывается, звали искомого субъекта — приходит попозже и имеет смысл подождать.

Решили, что ждать лучше в кафе с пивом, а когда вернулись через полчаса, Нинзя уже был на месте и, разложив на земле старый рюкзак, в который, очевидно, полагалось бросать деньги, довольно прилично выводил на деревянной флейте «Елоу субмарин».

— Знаешь его? — спросил Денис, дождавшись конца мелодии и протягивая Нинзе фотографию Промыслова-младшего.

— Монетку брось, — предложил тот.

Денис уронил на рюкзак десюлик.

— А теперь знаешь?

— Это Менделеев. Погремуха такая, флэт у него тут.

— А сейчас он где?

— У Вовика, наверно. Давно его не видел.

— А мужика, с которым он двадцатого числа прошлого месяца уходил из своей квартиры, помнишь? — спросил Турецкий. — Ты там оставался.

Нинзя наморщил лоб и зашевелил губами, изображая бурную работу мысли, и, чтобы ее ускорить, Денис бросил на рюкзак еще две двухрублевые монеты.

— Не, брат, не помню, — виновато пожал плечами Нинзя, — под кайфом был. Я это часто, под кайфом.

Выяснив адрес Вовика, сыщики снова выбрались в жару.

— Не там ищем, Денис, — констатировал Турецкий, — это не те люди. Промыслов сидел на тяжелых наркотиках, кололся. А эти просто панки, шпана — принципиально иной круг. Ты обратил внимание — вены у всех чистые: и у тех, в квартире, и у этого Нинзи. Они нас будут футболить от одной тусовки к другой, а толку — ноль.

— Вижу, — согласился Денис, — на серьезные притоны они нас не выведут.

— Значит, так, ты давай проверь лечебницы, диспансеры, места, в которых лечился или мог лечиться Промыслов, а я займусь этой «скорой помощью». Вечером мы с твоим дядюшкой запланировали у меня дома тихий мальчишник, так что заходи с отчетом.

Турецкий просидел у себя в кабинете почти до девяти вечера, удерживали его на работе по преимуществу не дела, а наличие кондиционера. И слоняться по собственной пустой квартире — пренеприятнейшее занятие. Дома тихо и жутко, как в мертвом городе. В результате, когда он добрался до своего жилища, под дверью уже торчал Грязнов и терзал звонок.

— Скажи спасибо, что я культурный человек, — сказал злой и потный Славка. — В следующий раз буду из пистолета замок открывать. Или группу захвата приглашу.

— Лучше пожарную команду. Тогда не придется подниматься на лифте, подадут прямо на кухню через балкон.

Несмотря на поздний час, жара и не думала спадать. Турецкий распахнул настежь все окна, но от этого стало только хуже: воздух на улице за день накалился, и асфальт во дворе, и вообще вся Москва. Вдобавок пацаны подпалили где-то поблизости несколько шин, вонь и копоть стояла по всей Фрунзенской набережной.

Турецкий с Грязновым разделись до трусов. Бутылку коньяка на пять минут поставили в морозилку, изъяли оттуда миску со льдом и направили на нее все вентиляторы в доме (три штуки), а принесенных Грязновым цыплят кинули на сковородку разогреваться. Атмосфера стала частично пригодной для жизни.

— Есть оригинальный тост, — объявил Грязнов, доставая из морозилки коньяк. — За идиллию!

— За отсутствующих здесь дам! — поддержал Турецкий.

Но настоящей идиллии не получилось. Именно из-за отсутствия дам. К тому моменту, когда цыплята окончательно обуглились, сыщики поглотили не более трети бутылки. Без всякого энтузиазма.

— Сашка, надо пригласить Старухину, — в задумчивости произнес Грязнов. — Шутка.

— Согласен. Шутка.

— Зря шутишь — не улавливаешь сути момента. Еще через двести граммов с тебя начнет спадать маска «важняка», и после этого она, как великая физиономистка, все прочтет на твоем лице, тебе даже говорить ничего не придется.

— Она не согласится, — вздохнул Турецкий. — Твоих волосатых ног испугается. Давай лучше Клаву Шиффер пригласим. Может, она цыплят лучше тебя разогревать умеет.

Потом они обсудили более реальные кандидатуры, и Грязнов принялся звонить. А еще через пятнадцать минут раздался звонок в дверь.

— Открывай ты! — Турецкий подскочил и вприпрыжку помчался за брюками. До того успех Славкиной затеи казался столь же сомнительным, как в случае со Старухиной и Клавой Шиффер.

Турецкий принял парадный вид, тщательно оглядел себя и с замиранием сердца проследовал на кухню.

— Добрый вечер, Сан Борисыч! — Это был Денис.

Грязнов-старший недовольно стаскивал штаны. Турецкий последовал его примеру. Потом подал Денису стопку, но он отказался.

— Жарко, я пивка принес. — Он указал на холодильник с неплотно прикрытой дверцей.

Внутри оказалось два ящика «Амстела». В этом просматривалось какое-то скрытое неуважение к его, А. Б. Турецкого, персоне, но в чем именно оно состоит, он так и не смог сформулировать для себя. Возможно, в том, что пришел Денис, а не Старухина.