Цена высшему образованию (СИ) - Страница 18

- Василий Михайлович, - сказал я, присаживаясь на скрипучий стул, - вы обещали еще в прошлом месяце направить меня в Поляну, поближе к матери. Мать у меня одна: отец умер шесть лет тому.

- В Поляне нет места.

- Я только что оттуда, - сказал я.

- Не морочьте мне голову. Идите в Руню и работайте, да еще скажите спасибо. Руня в каких-то шести километрах от Тячево, на четвереньках можно доползти. В следующей пятилетке запланирована линия электропередачи. В школе лампочка Ильича вспыхнет. Будьте здоровы. Ослобоните кабинет, эх, как я устал от вас всех и не знаю, куда спрятаться, в какой норке отоспаться.

Я, молча, вышел из кабинета.

- Ну, что? - спросила дама. - Как у вас решился вопрос?

- Никак. В Руню направил.

- А я надеялась попасть на ваше место. Это золотое место. Всего шесть километров от города, а мне знаете, сколько чапать до великого города Тячева?

- Сколько?

- Шестьдесят километров. Я этот Тячев буду видеть два раза в году. Если бы вы знали, где моя школа... только в небо видно. Я глубоко сожалею, что потратила пять лет в этом университете. Лучше бы мне дояркой быть, а там я...никогда не выйду замуж.

- Выйдете, не переживайте. Такая симпатичная девушка одна не может остаться долго. Если бы я не был женат, я поехал бы вместе с вами, честное слово, - соврал я.

- Смешной вы, однако же.

- Вы хотите сказать: жена не стенка  можно подвинуть?

- Приблизительно.

- Ну, тогда...увидимся с вами на педагогической конференции зимой, пока.

Я был довольно прилично одет. Темный недорогой костюм, белая рубашка, галстук, полотняные туфельки - все это было впечатляюще и создавало довольно презентабельный вид. На правом лацкане в виде ромбика - университетский значок, как бы говоривший: выше голову, товарищ!

Я вышел из душного помещения страшно голодный и усталый, но первой моей заботой было обнаружить нужник, которого, к сожалению, днем с огнем не найти. Кое-как освободив организм от лишней жидкости, отправился на вокзал, сел на свободную скамейку и начал дремать.

Это был мой ночлег. Мне приходило в голову отчаянное положение матери, но у меня у самого было столько проблем, что как-то, грешно сказать, моя матушка со своими бедами отошла на задний план, и только гораздо позже я с содроганием вспоминал эти страшные дни. Я не смог оказать помощь матери в трудную минуту, а она так ждала этой помощи. Мать как-то пережила эту боль, как бы чувствуя, что сын сам находится в яме из которой пока нет выхода. Говорят, человек слаб. Это не так. Человек, если у него еще крепкий дух, способен вынести не только духовные, но и физические пытки и ничего ему не страшно, ни голод, ни болезни, ни ленинско− сталинские концлагеря, ни сибирские морозы.

Утром, едва рассвело, я бросился в шестикилометровый путь, поднялся на невысокую горку, нашел школу. Это был небольшой домик с четырьмя комнатами. До начала занятий первого сентября оставалось три дня. В школе находился только один учитель. Это был Иван Иванович Тиводар, математик. Он встретил меня довольно радушно.

- Дык, наша школа то, что надо, работать можно: стекла на окнах вставлены, двери на замок запираются, что еще надо?

- А как с питанием, с жильем?

- Чтоб вам не соврать, посмотрите сами: сливы есть, картошка есть, с хлебом туговато. Короче, хлеба нет.

- А масло, мясо? - допекал я Ивана Ивановича.

- А что такое масло?

- Обычное масло, сливочное.

- Нет, про такое мы даже не слышали. Иногда по радио про какое-то масло болтают, но я думаю это свиной жир, что получается из сала, если его перетопить. Но сала нет; ни у людей, ни в магазинах. Это дефицит.

- А почему нет хлеба? - не унимался я.

- Да потому что нет муки. Никита Сергеевич обещает поправить это дело, да обещанного три года ждут. Коммунизм нам тоже обещают к восьмидесятому году. Только дождемся ли? ить можно помереть с голоду и не дождаться светлого будущего.

Иван Иванович родился и вырос в Бедевле, до нее тоже шесть километров от Руни. Он большой энтузиаст. Любит свою работу. Получает большое удовлетворение оттого, что командует своим классом, обучает счету детей. Он так рад, когда в восьмом классе ученики знают таблицу умножения, что не упустит случая, чтоб кому-нибудь не похвастаться.

Хуторок Бедевля-Руня расположен на возвышенности. Отсюда хорошо виден горный хребет по ту сторону Тисы, где проходит граница с Румынией, откуда начинаются владения великого сына румынского народа, критически а то и с ненавистью относящего к духовным братьям россиянам, Николае Чаушеску. Если включить радио динамик, то все песни, всякие хвалебные речи несутся практически круглосуточно о великом Николае, солнышке всех румын.

Домики из деревянного бруса, оббитые рейкой и оштукатуренные глиной одноэтажные, построены на расстоянии друг от друга, то здесь, то там, утопают в пышных садах. Любому туристу этой уголок мог бы показаться раем, но только не жителям, которые живут только на ворованном, если можно назвать это воровством. Скорее наоборот, государство от них украло, а точнее официально отобрало землю и заставило работать бесплатно.

Если Халусука вырубил сады в своих владениях, то здесь сады были в почете, и здешний советский помещик, председатель колхоза, сдавал государству свыше четыре тысячи тонн яблок, да десятки тонн грецких орехов.

Возможно, поэтому колхозники не нищенствовали: почти в каждом дворе была своя корова, а это значило не только молоко, но и удобрение, поддерживающее необходимый баланс в почве для выращивания картофеля, огурцов, помидор и даже кукурузы в горной местности, где почва практически мало пригодна для выращивания зерновых. В Руне не было магазина, даже палатки, где бы продавали спички, соль, а иногда и хлеб, так же как не было электрического света и самого необходимого - дороги. Все строили коммунизм, в том числе и местные жители, а на создание элементарных бытовых условий, просто не хватало времени.

Я перестал замечать божественную красоту природы. Ни ночного неба, усеянного мерцающими, яркими звездами низко над землей, ни теплых ночей сентября, ни теплых дней в октябре, не ощущал запаха спелых груш в колхозных садах, которые охранялись не так, как у Халусуки. Тут можно было брать все: то, что валялось на чистой земле, в утренней росе и то, что висело на ветках, как бы упрашивая прохожих: срывайте, кушайте, а то нас съедят осы и прочая мошкара.

Здешний помещик был не только умным, но и более образованным, чем помещик Халусука с двумя классами образования.

Я не видел всей этой красоты потому, что сразу попал в тиски более чем скромного быта и голодного существования. Как и когда-то, в селе Николаевка Днепропетровской области, я жил у хозяев, питался вместе с ними. Только гороховый суп сменился фасолевым, и в нем не было мух. Что такое мясо, колбаса, хлеб, мне предстояло забыть, так же как и моим хозяевам. Хозяева, конечно, откармливали поросенка, но резать его собирались только к Рожденству, когда наступят морозы, и мясо, немного прокоптив, можно хранить под крышей дома, развесив его так, чтоб куски не соприкасались друг с другом. А что такое холодильник - никто не имел понятия. Все неудобство состояло в том, что фасолевый суп приходилось кушать три раза в день и то в холодном виде, даже если он приготовлен позавчера.

Хозяйка варила большую кастрюлю один раз в три дня, и плиту больше никто не топил. Она с мужем уходила строить коммунизм очень рано, когда я еще спал, а возвращалась домой только поздно вечером.

В течение дня я сам заботился, чтобы мухи не проникали в кастрюлю с фасолевым супом - тщательно накрывал всевозможными тряпками. Плиту растопить я не мог, дрова в сарае запирались на замок. Надо сказать, что полуголодное существование осенью 1964 года переживала вся коммунистическая империя.

Против выдающегося марксиста- ленинца Никиты Хрущева активно готовился заговор. Хруньку надо было дискредитировать. Поэтому Кремлевские вожди, чтобы вызвать недовольство народа, приказали ему потуже затянуть ремни.