Цена счастья - Страница 3

Появление Ротерхэма разрядило обстановку. Леди Серена, не отличавшаяся стремлением блюсти приличия, недоверчиво уставилась на маркиза и воскликнула:

— А ты-то что здесь делаешь, хотела бы я знать?

— Я тоже, — парировал его светлость. — Из нас бы вышла прекрасная пара, Серена! У нас так много общего.

Фанни, уже привыкшая к подобным пикировкам, бросила на девушку умоляющий взгляд. Мистер Иглшэм издал смешок. Сэр Уильям Клейпол выглядел ошеломленным. Мистера Перротта, который в свое время составлял их брачный договор, видимо, поразила глухота, а лорд Доррингтон, чуя возможность для дальнейших интриг, произнес повелительным тоном:

— Полноте! Мы не должны забывать, какое печальное событие собрало сегодня нас вместе. Безусловно, вынужденное присутствие здесь Ротерхэма вызывает некоторую неловкость. Когда я узнал от старины Перротта…

— Неловкость? — вскричала Серена. Ее щеки запылали, а в глазах засверкал огонь. — Уверяю вас, сэр, лично я не испытываю никакой неловкости! Может, Ротерхэм? Я только поражена его вмешательством в дела, касающиеся только членов нашей семьи.

— Нет, я не ощущаю неловкости, — ответил маркиз, — мне лишь невыносимо скучно.

Несколько человек с тревогой уставились на Серену, но она не принадлежала к числу тех людей, кого ответный удар приводит в негодование. Слова Ротерхэма, похоже, не усилили, а смягчили ее гнев. Молодая женщина через силу улыбнулась и спросила более сдержанно:

— Но что же тогда заставило тебя прийти?

Мистер Перротт, раскладывавший на столе свои документы, усмехнулся:

— Должен сообщить, ваша светлость, что покойный граф назначил милорда Ротерхэма одним из своих душеприказчиков.

Это заявление было для Серены неприятной неожиданностью — она широко раскрыла глаза и перевела взгляд, в котором смешались сомнение и отвращение, с Ротерхэма на адвоката.

— Мне следовало об этом догадаться. — Она повернулась к оконному проему.

— Какая жалость, что не догадался! — съязвил Ротерхэм. — Тогда я был бы предупрежден вовремя и отказался бы от этой обязанности, для которой трудно найти более неподходящего человека.

Серена не удостоила его ответом и отвернулась, снова устремив взгляд на пейзаж за окном. Но ее кузена, еще не освоившегося со своим новым положением, дернула нелегкая пуститься в морализаторство.

— Такое поведение неприлично. Серена, — заговорил он с осуждающим видом. — Теперь, когда недавнее прискорбное событие сделало меня главой семейства, я говорю об этом открыто. Не представляю себе, что подумает лорд Ротерхэм о твоих манерах.

И тут же две пары глаз уставились на него: в одних было удивление, смешанное с гневом, в других — злая насмешка.

— Да уж вам трудно такое представить! — бросил Ротерхэм.

— Что касается меня, — сварливо заговорил Доррингтон, — я считаю этот поступок моего бедного брата странным, весьма странным! Я бы предположил, что он повел себя… впрочем, так же, как всегда! Эксцентрично! Другого слова я не могу найти.

Иглшэм, и без того чрезвычайно раздраженный, тут же указал его светлости на весьма отдаленное родство того с покойным графом. Есть и другие люди, имеющие гораздо больше прав на то, чтобы быть душеприказчиками графа, заявил он. При этих словах румяные щеки лорда Доррингтона угрожающе побагровели, так что Спенборо поспешил заметить, что какова бы ни была реакция других людей, лично его вполне устраивает назначение лорда Ротерхэма.

— Как мило с вашей стороны! — бросил через плечо маркиз и подошел к Фанни, нервно переминавшейся около своего кресла.

— В чем дело? Почему вы не садитесь? — спросил он в своей обычной грубоватой манере. — Уверен, вы так же, как и любой из нас, ждете не дождетесь, пока все это закончится.

— О, да! Спасибо вам! — еле слышно вымолвила вдова. Она мельком взглянула на него, села в кресло и нерешительно продолжила: — Мне жаль, если вам не нравится происходящее. Боюсь, все это так хлопотно для вас.

— Вовсе нет. Перротт, без сомнения, позаботился обо всем. — Он помешкал и добавил еще более резким тоном: — Я должен бы разразиться соболезнованиями в ваш адрес. Простите меня, если сможете. Вежливое лицемерие не по моей части, к тому же, думаю, вы и не хотите изображать из себя безутешную вдову.

Фанни почувствовала себя раздавленной. А Ротерхэм подошел к окну, у которого сидела Серена. Воспользовавшись тем, что сэр Уильям Клейпол в этот момент отвлек внимание дочери, девушка обратилась к Ротерхэму:

— Поверь, она испытывает неподдельную скорбь.

— Исключительно из чувства долга.

— Она была искренне привязана к моему отцу.

— Допускаю. Однако Фанни очень скоро оправится. И она будет нечестна по отношению к самой себе, если не почувствует облегчения от того, что эти неестественные отношения окончились. — Он посмотрел на нее из-под густых черных бровей, и в этом взгляде сверкнула насмешка. — Да-да, ты согласна со мной, только не хочешь этого признать. Если от меня ждут речей с выражениями соболезнования, я скорее адресую их тебе. Для тебя, Серена, это действительно большая потеря.

Его голос и выражение лица не смягчились, но она знала Ротерхэма достаточно хорошо, чтобы поверить в искренность его слов.

— Спасибо. Надеюсь, буду чувствовать себя сносно после того, как… немного привыкну.

— Да, если только не совершишь какой-нибудь глупости. Хотя мне до них нет никакого дела. Не бросай на меня свои убийственные взгляды! Меня они не трогают.

— В такой день ты мог бы, по крайней мере, избавить меня от своих насмешек, — бросила она негодующе.

— Ну зачем же? Перебранка со мной помешает тебе впасть в еще большую меланхолию.

Серена не снизошла до ответа и снова отвернулась к окну. А он, равнодушный к ее пренебрежению и гневу, уселся в свое кресло и с сардонической улыбкой принялся разглядывать собравшихся.

Из шести мужчин, находившихся в комнате, он менее всего походил на человека убитого горем. Наглухо застегнутый черный костюм дисгармонировал с небрежно, как обычно, повязанным галстуком, а манере держаться не хватало торжественности, присущей остальным. Внешность не выдавала его возраста — вообще-то Ротерхэму было около сорока лет. Среднего роста, крепко сложенный, с широкими плечами, могучей грудью и мускулистыми бедрами, которым явно не шли модные в это время обтягивающие панталоны, он редко носил такую одежду, обычно его видели в высоких сапогах и бриджах. Костюмы хорошо сидели на нем, но были скроены так, чтобы он мог одеть их без посторонней помощи, и, за исключением массивного золотого кольца с печаткой, он не носил никаких украшений. Маркиз не отличался обаянием, манеры его были слишком грубы, он успел приобрести множество врагов — как и друзей — и, если бы судьба не одарила его знатностью, титулом и состоянием, он был бы просто изгнан из высшего общества. Но эти магические свойства принадлежали ему и действовали в том мире, где он вращался, словно талисманы. Негодуя по поводу его галстуков и странных манер, нельзя было их не принимать — лорд все-таки!

Ротерхэм не был красавцем, но его внешность производила неизгладимое впечатление. Из-под прямых, почти сросшихся бровей мрачно блестят глаза. Волосы цвета воронова крыла. Черты смуглого лица резкие, кончики бровей слегка поднимаются кверху, подбородок разделен надвое, а между впалых щек выдается крупный нос. Единственное, чем мог гордиться маркиз, это его руки — сильные и красивые. Любой светский щеголь лез бы из кожи вон, чтобы продемонстрировать всем такие руки, но лорд Ротерхэм прятал их в карманах.

Так как лорд Доррингтон и мистер Иглшэм не изъявляли желания завершить свой желчный диалог, а вежливые попытки лорда Спенборо вернуть их к теме разговора не имели успеха, лорд Ротерхэм вмешался сам.

— Вы что, собираетесь спорить целый день, — спросил он насмешливо, — или мы заслушаем завещание?

Оба джентльмена воззрились на него; мистер Перротт, воспользовавшись внезапной тишиной, развернул бумагу и торжественным тоном провозгласил, что этот документ является последней волей и завещанием Джорджа Генри Вернона Карлоу, пятого графа Спенборо.