Целестина, или Шестое чувство (илл. В. Самойлова) - Страница 3

В то же время ее терзала другая, парадоксальная мысль: Цеся не сомневалась, что, пройди она трижды взад и вперед по классу, на нее все равно никто не посмотрит. Во всяком случае, сейчас она сидела за своей партой рядом с самым красивым мальчиком в классе, и не только он, но и вообще ни одна душа не обратила внимания на то обстоятельство, что сегодня у нее накрашены ресницы.

Самого красивого в классе мальчика звали Павелеком, и он был похож на всех киноактеров сразу, а больше всего — на тот неопределенный идеал мужской красоты, который носит в своем сердце каждая женщина. У него были не очень длинные, но и не очень короткие золотые волосы, ослепительная улыбка и лучистые синие глаза. Когда Цеся искоса на него поглядывала, она видела маячащую на заднем фоне угрюмую физиономию некоего Ежи Гайдука и его круглую, коротко остриженную голову, не идущую ни в какое сравнение с римским профилем Павелека.

От того, что Цеся сидела за одной партой с неотразимым Павелеком, толку не было никакого, если не считать некоторых преимуществ чисто учебного плана. Павелек был прекрасным математиком и охотно позволял у себя списывать, если его об этом просили. Без просьбы он не только не предлагал своих услуг, но вообще не замечал Целестину, чему она даже не удивлялась. Чего-чего, а хорошеньких девочек в классе хватало, и Павелеку в самом деле было на кого посмотреть.

В данную минуту он как раз смотрел на черноволосую Касю, обладательницу кудрявой головки, вздернутого носика и пушистых ресниц. Цеся тоже поглядела на Касю с бескорыстным одобрением. Павелек перевел взор на рыжую Беату, а следом за ним на нее посмотрела и Цеся, отметив попутно, что Беата подрисовала брови. Ну и ну, ничего себе! Нос она тоже напудрила, с ума сойти!

А Гайдук не сводил неприязненного взора с Цеси.

Этот чего пялится? Зануда.

Пялится и пялится.

Цеся смерила Гайдука суровым и высокомерным взглядом. Нечего глаза пялить. Что за омерзительный тип!

Уставится такой и мысленно критикует каждый изъян Цесиной внешности. Все они одинаковы. Бегают только за красивыми девчонками и первым делом обращают внимание на ноги. «Ты сам не больно-то хорош, дружок. У тебя прыщей полно, вот так».

Ход мстительных Цесиных размышлений бесцеремонно нарушила математичка пани Пощик, которая, энергично распахнув дверь, вторглась в класс. Это была румяная озабоченная седовласая особа; в руках она тащила целую охапку тетрадей для контрольных работ.

В классе мгновенно изменилось настроение. Прекратились всякие перемигивания и прочие проявления бессловесного кокетства. Теперь уже не было ничего важнее контрольной работы.

Прошло полчаса, и Цеся благополучно завершила последние расчеты. На этот раз ей удалось обойтись без помощи Павелека, чем можно было гордиться. Не успела она в душе себя похвалить, как дверь класса скрипнула, и на пороге появилась Данка Филипяк. Целестина посмотрела на нее с восхищением. Данка была похожа на русалку со Свитязь-озера — стройная, бледная, с туманным, загадочным взором.

— Это что такое? — спросила пани Пощик, с недоумением глядя в сторону двери.

— Проспала, — сообщила Данка. Ее длинные каштановые волосы были растрепаны, кофточка застегнута криво.

— Что же будет с твоей контрольной?

— Ничего.

— Почему ты так неаккуратно одета? — спросила пани Пощик, к возмущению Целестины.

Данка строптиво молчала, уставившись себе под ноги.

— После урока зайдешь к классному руководителю, — холодно произнесла учительница. — Мое терпение иссякло, Филипяк. У тебя ужасные отметки и ни малейшего желания взяться за ум.

Данка молча села на свое место. Едва Цеся стала прикидывать, успеет ли изготовить шпаргалку для опоздавшей русалочки, как Павелек что-то зашептал ей в ухо. Цеся обернулась. Павелек пододвигал к ней свернутую трубочкой записку:

— Передай Данусе…

— Новацкий! — в ту же секунду раздался голос пани Пощик. От ее бдительного ока не укрылось подозрительное шевеление на второй парте. Она приблизилась и протянула руку.

Павелек проявил удивительную расторопность. Схватив бумажный рулончик, он попытался его уничтожить с такой поспешностью, будто это была какая-то нелегальщина, а не обыкновенная шпаргалка.

— Дай-ка это сюда, — твердо сказала учительница.

И Павелек, вдруг лишившись сил, выпустил из пальцев записку.

— «Не сердись, дорогая, я тебе все объясню! — прочла вслух пани Пощик, — Перепиши поскорее, вдруг успеешь. Может, хоть троечку поставит. Она не очень-то наблюдательна. Целую, всегда твой — Малыш».

Класс дружно взорвался от смеха.

— Письмецо адресовано Данке Филипяк? — прозвучал строгий вопрос.

Онемевший Павел покачал головой.

— А кому же? — удивилась пани Пощик.

Павел кивнул в сторону Цеси, даже не взглянув на нее.

Краем глаза Цеся увидела испуганное лицо Данки. В следующую секунду до нее дошло, что, кроме Данки с Павелеком, одна лишь она знает, кому предназначалась записка. Еще в голове у нее промелькнул образ русалки, стоящей перед директором и покорно принимающей обвинения и Цеся вскочила, преисполненная самоотверженных дружеских чувств.

— Эт-то мне, — едва слышно выговорила она, тыча пальцем в шпаргалку.

Пани Пощик недоверчиво посмотрела на нее. В классе царила тишина.

— Ах, так, — сказала наконец учительница.

— Д-да, — прошептала Цеся, у которой уже перехватывало дыхание.

Она прекрасно понимала, что версия, будто Павелек адресует ей нежные записочки, в высшей степени неправдоподобна. Павелек — ей! Скорее всего, пани Пощик в это не поверит.

Однако пани Пощик поверила.

— Хорошенькое дело! — сказала она сурово. — После урока пойдете со мной к классному руководителю. И Филипяк тоже, как опоздавшая. — Учительница вздохнула: — Вот обрадуется пан Дмухавец!..

Она отвернулась, а Цеся немедленно принялась за изготовление новой шпаргалки. Еще оставалась надежда, что Данка успеет списать.

После звонка пани Пощик повела всех троих в учительскую. Нельзя сказать, чтоб у Цеси от этого испортилось настроение. Двойка за контрольную, конечно, штука неприятная, но, во-первых, до сих пор у нее по математике были приличные отметки, а во-вторых, игра стоила свеч! Данка смотрела на Цесю благодарными и преданными глазами. Павелек строил дурацкие рожи за спиной пани Пощик. В окно заглянуло солнце.

Математичка скрылась за желтой дверью учительской. Провинившимся велено было ждать классного руководителя. Павелек, дабы ожидание не прошло впустую, приоткрыл желтую дверь — теперь они могли видеть и слышать все, что происходило внутри.

Дмухавец, седой, всклокоченный, с добрым взглядом из-за старомодных очков, только что проглотил таблетку аспирина и теперь, стоя перед зеркалом, разглядывал свое горло. Пани Пощик подошла к нему, оперлась об умывальник и вполголоса кратко изложила суть произошедшего в 1-м классе «Б».

— Ну, и что вы на это скажете, коллега?

Дмухавец с отчаянием посмотрел на нее сквозь запотевшие стекла очков и, не говоря ни слова, глотнул горячего чаю из термоса. Потом откашлялся и бессильно опустился на стул.

— Почему именно сегодня! — простонал он. — Я болен, и на службу меня привело исключительно чувство долга. У меня тридцать восемь и пять, а вы тут, золотце мое, такие номера откалываете.

— Я откалываю? — взвилась пани Пощик. — Это Жак откалывает. Нужно поставить в известность ее родителей!

— Никого ставить в известность я не буду, — заявил Дмухавец. — Где эта записка?

Он взял протянутую ему скомканную бумажку, не читая, разорвал и выбросил в мусорную корзину.

Пани Пощик, обреченно вздохнув, села.

— Вы разорвали вещественное доказательство, — устало отметила она.

— Я не читаю чужих писем.

— Это было не письмо, а шпаргалка.

— Письмо, — упрямо сказал Дмухавец. — К тому же, если верить вашим словам, любовное. Читать подобные вещи, по-моему, возмутительно. Вдобавок они до сих пор еще делают ужасные орфографические ошибки.