Цецилия - Страница 4

— Это твоя мать? — спросил офицер.

Дитя открыло рот, чтобы отвечать, но мать закрыла ее губы рукой.

— Черт возьми, — сказал крестьянин, — да чье же оно может быть?

— Хорошо, — сказал офицер. — Но гражданка была права: дитя надобно поименовать в паспорте, притом, — прибавил он, — верно, тут по ошибке сказано, что твоей матери шестьдесят пять, жене тридцать пять лет, ни той, ни другой гражданке на вид нет стольких лет, как написано.

— Однако ж мне шестьдесят лет, сударь, — сказала старшая из женщин.

— А мне тридцать пять, — сказала младшая.

— А мне, сударь, — сказала девочка, — четыре года, и я умею хорошо читать и писать.

Две женщины вздрогнули, а крестьянин проговорил:

— Я думаю, что умеешь. Это мне довольно дорого стоило — шесть франков в месяц в Аббевильской школе. Если бы ты за эти деньги не выучилась писать, я бы завел дело с твоей наставницей, я не даром нормандец.

— Довольно, довольно, — сказал муниципальный чиновник, — вы войдете в мою канцелярию, а ваш экипаж между тем осмотрят, чтобы удостовериться, нет ли в нем кого-нибудь.

— Но, сударь! — отвечала старшая из крестьянок.

— Маменька! — сказала младшая, сжимая ей руку.

— Делайте, что приказывает гражданин, — возразил крестьянин, — и когда он увидит, что в нашей соломе не спрятано аристократов, он пропустит нас, не правда ли, гражданин?

Женщины повиновались и пошли на гауптвахту; вступая в нее, старшая поднесла платок к носу. К счастью, это движение было замечено только ее спутницей, которая два или три раза показала ей знаками, что она должна скрывать чувство отвращения, немножко странное для крестьянки.

Крестьянин остался у телеги.

Муниципальный чиновник отпер дверь своей канцелярии, две женщины и дитя вошли, и он запер дверь.

Наступила минута молчания, во время которой офицер с большим вниманием смотрел попеременно то на ту, то на другую женщину; обе не знали, что подумать об этом безмолвном испытании. Подвигая кресло старшей из них и показывая рукой стул младшей, он сказал:

— Потрудитесь сесть, маркиза; возьмите стул, баронесса.

Лица обеих женщин покрылись смертельной бледностью, и они машинально сели.

— Но, сударь, вы ошибаетесь, — сказала старшая из них.

— Гражданин, уверяю тебя, ты обознался, — вскричала младшая.

— Не скрывайтесь от меня, впрочем, нечего бояться.

— Но кто же вы и почему нас знаете?

— Я бывший управитель герцогини де Лорд, старой статс-дамы графини д'Аршуа, которая, уезжая с принцами из Парижа, поручила мне спасти что можно из их достояния. Я часто видел вас у моей госпожи и узнал с первого взгляда.

— Наша жизнь в ваших руках, — сказала та из двух дам, которую офицер назвал баронессой, — потому что мы не можем утверждать, что мы не те, которых вы знали у герцогини де Лорд, одной из лучших наших приятельниц, но вы сжалитесь над нами, не правда ли?

— Вы можете быть покойны, — отвечал бывший управитель, — я сделаю все, что в моей власти, для споспешествования вашему бегству.

— О! Сударь, — вскричала маркиза, — поверьте, мы будем вечно вам благодарны, и если мы сами или наше покровительство могут быть вам сколько-нибудь полезны…

— Увы! Маменька, — сказала баронесса, — к чему теперь послужит наше покровительство, разве к тому, чтобы повредить господину чиновнику; мы ничего не можем сделать для других, мы сами нуждаемся в покровительстве.

— Увы! Да, ты права, дочь моя, — отвечала маркиза, — я все забываю, кто мы и что сталось с нашим бедным отечеством.

— Молчите, маменька! — сказала молодая женщина. — Ради Бога, не говорите таких вещей.

— О! Вам нечего бояться, — сказал офицер, — пока вы будете говорить эти вещи одному мне. Но я бы вам советовал, маркиза, говорить как можно меньше, — прибавил он, улыбаясь… — Вы выражаетесь как аристократка, а это теперь не годится. Осмелюсь прибавить и другой совет: употребляйте в разговоре слова «ты» и «гражданин».

— Никогда, сударь, никогда! — воскликнула маркиза.

— Для меня, маменька, для бедной моей дочери, — сказала баронесса. — Она потеряла отца, что с нею будет, если она лишится нас обеих!

— Пусть будет по-твоему, — сказала маркиза, — обещаю тебе, милая дочь, делать все, что в моих силах.

— Вам угодно продолжать путь с этим паспортом? — Как вы думаете? — спросила баронесса.

— Думаю, что он может наделать вам больших затруднений. Ни одна из вас с виду не имеет тех лет, которые в нем означены, и, как я уже вам сказал, о вашей дочери в нем не упомянуто.

— Что же нам делать? У нас нет другого.

— Но я могу вам достать его.

— О! Сударь, — вскричала баронесса, — неужели вы будете так добры?

— Без сомнения, но вам придется подождать полчаса, может быть, более.

— О! Сколько вам угодно, — сказала баронесса, — я знаю, что при вас мы вне опасности.

Офицер вышел и через несколько минут вернулся с паспортом, совершенно запачканным грязью и разорванным.

— Гражданин писец, — сказал он, подзывая к себе молодого человека, подобно ему, опоясанного трехцветным шарфом, — сделай одолжение, поди спроси от моего имени бланк паспорта у мэра. Покажи ему этот и скажи, что я его уронил под колесо экипажа. Прибавь, что ехавшие с ним у меня в канцелярии и что я сам означу их приметы.

Молодой человек взял паспорт из рук муниципального чиновника и вышел.

— Теперь, милостивый государь, — сказала баронесса, — позвольте нам в свою очередь узнать ваше имя, чтобы мы могли сохранить его в памяти и молить Бога за нашего спасителя.

— Ах! Баронесса, — отвечал муниципальный чиновник, — к моему и, может быть, вашему счастью, мое имя очень негромко и неизвестно. Я, как уже сказал вам, был управителем герцогини де Лорд, которая женила меня на англичанке, оканчивавшей воспитание ее дочери. Моя жена сопровождает ее в эмиграции вместе с моим сыном, которому шесть лет. Теперь он в Англии, в Лондоне, и если, как я полагаю, вы отправляетесь в Лондон…

— Да, сударь, — отвечала баронесса.

— Я могу сообщить вам адрес герцогини, которая, впрочем, все еще состоит при Ее Королевском Высочестве графине д'Аршуа.

— Где же она живет? — спросила баронесса.

— На Риджент-стрит, № 14.

— Благодарю, я никогда не забуду этого, и если вы желаете что-нибудь передать герцогине…

— Вы ей скажете, что я имел счастье несколько услужить вам, что до сих пор патриотизм мой спасает меня от всякого зла, но что, не доверяя ему, я поспешу явиться к ней, как только успею совершенно спасти ее состояние.

— О! Я не забуду ни одного из ваших слов. Но вы еще не сказали мне вашего имени.

— Вы его узнаете из моей подписи на паспорте. Желаю, чтобы оно покровительствовало вам и без моего присутствия.

В эту минуту вошел писец с новым паспортом; мэр оставил у себя старый.

— Садитесь и пишите, — сказал чиновник молодому человеку.

Тот сел и, дойдя до имен, поднял голову, ожидая, чтобы ему диктовали.

— Как имя твоего мужа, гражданка, — спросил чиновник, — и сколько ему лет?

— Его зовут Пьер Дюран, ему тридцать шесть лет.

— Хорошо, а твоя мать?

— Жервеза Арну, ей сорок пять лет.

— А ты?

— Катрин Пайо, двадцати пяти лет.

— А твоя дочь?

— Цецилия.

— Сколько ей лет?

— Четыре года.

— Хорошо, — сказал офицер, — сколько ты заплатил, Жозеф?

— Сорок су, — отвечал писец.

Маркиза вынула из кармана двойной луидор.

— Маменька! Маменька! — прошептала баронесса, удерживая ее руку, и, вынув монету в тридцать су и десять су медью, отдала их писцу, который поклонился и вышел.

В это время муниципальный чиновник подписывал паспорт и, окончив, подал баронессе драгоценную бумагу, говоря:

— Теперь вы можете продолжать ваш путь. Надеюсь, что он кончится счастливо.

— Услуга, которую вы нам оказываете, может быть оплачена только вечной благодарностью, и она перейдет из сердца моей матери и моего в сердце моей дочери, когда она будет в состоянии понять, что такое благодарность.