Царство Графомании - Страница 2
Понимая, что ждать родню нам предстоит ещё минимум пол часа, я решил повременить с расспросами, дав деду сделать ещё несколько глотков из фляги, дабы как можно сильнее развязать ему язык, что собственно и произошло уже минут через десять.
— Дед, а что это за могила безымянная, да ещё и бетоном залитая. — наконец поинтересовался я.
— Да так, достопримечательность местная, от которой страшилка одна деревенская родилась.
— Почему я о ней не слышал? — интерес мой вызвало ещё и то, что дед был знатным говоруном и все истории из жизни, как реальные, так и вымышленные, уже раз десять пересказал, но не эту.
Он помолчал с минуту, а после начал:
— Уж не знаю точно, правда то или вымысел, но истории этой лет сто уже. Я ещё ребёнком совсем был, а ей ребята постарше уже пугали детишек вроде меня. Взрослые же и вовсе старались не упоминать об описанных в ней событиях. Отшучивались, мол, детский вздор это. Но, даже тогда я замечал, как буквально все деревенские обходили стороной эту могилу, да и хоронить рядом с ней никого не хотели. Это сейчас, более молодому поколению до этого дела нет, да и места на кладбище не так много осталось, чтобы свободный участок подальше от неё искать. А история там такая была.
Жила в деревне семья одна, Хрестюками вроде завались, если мне память не изменяет. Мужик Ёська, да жена его Маруська. Дитя от него ждала, месяце на шестом была уже. Только вот Ёська не признавал ребёнка. В глаза ещё не видел, а уже заладил, мол не от него. Всё клеймил Марусю, что рога ему наставила, а сам тот ещё ходок по бабам был. Но, всё это на уровне сплетен деревенских тогда гуляло, без доказательств каких-то.
Всё переменилось в тот день, когда батюшка местный дочь свою вместе с Ёськой за прелюбодеянием в храме господнем поймал. Блудники эти прямо в исповедальне грешить принялись. Молва о том сразу по деревне пошла, покрыв грешным позором обе семьи. Попу за дочку срам, а Ёське за похождения, о которых в деревне и так давно шептались.
Дома жена на сносях, а этого на молодуху потянула. Маруське, правда самой тогда года тридцать три всего было, да и девка по рассказам была видная. Однако, куда ей до поповской дочки, первой красавицы на деревне, кровь с молоком, да и всего восемнадцать годов отроду. Вот Ёськина натура блудничая и вышла наружу.
Через пару дней, в ночь на 22 декабря, горе окончательно доконало Маруську. Пока Ёська крепко дрых от выпитой накануне вечером горелки, Маруська взяла из кладовки верёвку. Одним концом сплела петлю вокруг печного дымохода, другим вокруг шеи, после чего соскочила с табуретки.
Уже на утро, бредя к стакану с водой, дабы хоть немного заглушить похмелье, Ёська увидел жену висящей в петле. Тело её уже было холодным, а губы посинели. Он, одурнённый горелкой, не сразу то и понял, что ему с бабой то делать, да и не осознал, наверное, что вообще произошло. Вот и побрёл к бабе Нюре, что по соседству жила. Та сразу к ним в хату и давай реветь в истерике от увиденного. На вопли её тогда все деревенские и начали сбегаться. Деревня то малая, все друг друга знают и чуть что случалось, мигом бежали на караул. Каждый, кто был тогда в Хрестюковском доме, говорили, что Ёське будто совсем плевать на мёртвую жену было. Собственно говоря, похоронами её тогда, люди наши деревенские и занялись, всем кагалом. Кто гроб смастерить помогал, кто землю, промёрзшую рыл, кто горелку и закуски на поминальный стол собирал. Все при деле были, чтобы управится пока светло на дворе.
Только вот Поп наш, покойницу отпевать на отрез отказался. Оно и понятно, она же сама себя загубила, да и дитё, ещё не рождённое в след за собой на тот свет унесла. Как ни крути, не по-христиански это, не по православной традиции. Да и обида на Ёську за дочь уж сильно тяготила душу. Так Маруську и схоронили, без отпеваний, но, помянув добрым словом. Да и на вдовца старались в тот день не сетовать. Решили, протрезвеет — сам поймёт вину. Посидели тогда за столом час, другой, да и разбрелись все по домам.
Уже к следующему дню, деревня вернулась к повседневному своему укладу. Тут не город, каждый божий день люди все в делах и работе. Только вот спокойствие наше длилось не долго. На третий день, после смерти Маруськи, Нюрка зашла Ёську проведать, как он там. Жену помянуть. Да только стоило ей порог дома Хрестюковского пересечь, как крик её чуть ли не по всей деревне пронёсся.
Тут люд деревенский снова на крик сбежался. Только на этот раз, картина их ждала куда страшнее той, что была в этом доме три дня назад. На полу, посреди комнаты, с ярким следом от удавки на шее лежал Ёська. Только помимо следа на шее, кто-то вырвал ему сердце, которое, в паре метров от тела лежало. А по полу, след кровавый тянулся, вплоть до разбитого окна.
Мы, деревенские, хоть и не отличаемся брезгливостью, но некоторые от увиденного, в обморок тогда попадали. Да и что греха таить, в сердцах людей тогда много суеверий разных проснулось. Одно дело, если бы он не выдержав потери Маруськи руки на себя наложил. Так тут след от петли на шее есть, а самой петли не было нигде. Да ещё и сердце вырвал кто-то и рядом бросил. Видать через окно, разбитое и залез, да и след кровавый именно туда вёл. Тут Нюра ещё вспомнила, что ночью долгий крик со стороны Хрестюковского дома раздался, секунд на десять. Да и сам крик был мерзкий, не на человечий, не на животный не похожий. Как потом оказалось, звук этот не только Нюрка слышала. По деревне поползли нехорошие сплетни разного характера, у кого на что фантазии хватало. А, Ёську тогда рядом с женой и схоронили.
В деревне смутные времена начались. Как только солнце пряталось, люди из хат и носу не высовывали, да и ружья с топорами и вилами под рукой всегда держали с иконой наперевес. Кто силы нечистой боялся, а кто убийство Ёськино на зверя доселе невиданного списывал. Однако, дни после того события были вполне себе спокойные, а после того, как по Ёське три дня было, люди и сами к привычной жизни возвращаться начали. Там и Новый год отгуляли. Только вот, как по Маруське девятый день поминать пора настала, так вся деревня снова тот самый крик услышала. Страх в сердцах людей проснулся с новой силой. Как только проорали первые петухи при виде солнца на горизонте, все тут-же хлынули из хат своих по деревне бродить. Не с пустыми руками, разумеется. Вдруг твари той свет солнечный нипочём. Бродил люд по деревне до тех пор, пока кто-то не крикнул что было сил:
— Все в церковь!
Деревенские сразу-же туда и бросились. Открывшаяся глазам людей картина, распалила затаившийся в сердцах страх ещё сильнее. Посреди храма, со следами от петли и вырванным сердцем, кое валялось в паре метров от тела, лежала дочь поповская, кровавый след от которой, тянулся до разбитого, церковного окна. Тогда-то уже все на силу нечистую сетовать стали. Всё на Маруськины поминки происходит, да и мрут те, кто до греха смертного её довёл. У многих тогда, кто Маруське при жизни не докучал, от души отлегло, мол бояться смысла нет. И только у библиотекарши нашей, Янины, лицо в тот момент как у покойницы бледное сделалось. Она Ёську часто налево водила, вся деревня про это знала, только не ловил их с поличным никто. Тогда, в церкви, все сразу поняли, почему у неё лицо такое сделалось, да и понятно было, за кем сила нечистая на сорок дней придёт.
Тогда, даже не все обратили внимание на то, что самого Попа не было нигде, ни в церкви, ни в деревне. Уж потом, когда дочь его схоронили, на поиски отправились. Нашли мёртвым на следующий день. Видать, не выдержал смерти дочки, вот и утопился. Тело его в паре километров от деревни, ниже по течению реки на берег выбросило. Я тогда и подумал про то, как он Марусю клял, за то, что та руки на себя наложила, а сам-то.
На удивление, жизнь в деревне быстро вернулось в привычное русло, даже спать уже никто не ложился, держа топор под подушкой. Гадали только, что это за сила в деревне завелась и сгинет ли она на сороковой день. Да и кто это, бес какой, чудище лесное или сам господь Бог решил людей за грехи, унесшие жизнь невинную, наказать. Любопытно было всем, кроме Янины, на которой с того самого дня лица не было. Люди конечно ходили её в библиотеку проведать, но та не подавала виду, что на душе груз огромный. Но, по лицу всё было видно.