Царственный паяц - Страница 5

- вспомните “Это было у моря”, “Быть может, от того”, “Хабанера”, “Сказание об

Ингред” и мн. др.»20.

В предисловии В. Пашуканиса к сборнику «Критика о творчестве Игоря

Северянина» (1916) справедливо говорилось: «Редко приходится видеть, чтобы на

11

долю поэта выпадало такое совершенно необычное внимание, какого удостоился Игорь

Северянин от самых разнообразных кругов читающей публики. <...> Рассматривая

отношение критики к Игорю Северянину, мы находим здесь всю гамму критических

отношений, от самого восторженного и до резко отрицательного, граничащего с

простейшей руганью».

18

Утро России. 1910. 27 янв.

19

Шагинян М. Человек и время. История человеческого становления. М., 1980. С.

362-363.

20

Сполохи. Берлин, 1921. № 1. С. 42.

Отношение критики к Северянину, как считал В. Пашуканис, «так или иначе

способствовало тому исключительному успеху, в котором одни видели самую

печальную картину падения литературных вкусов, другие - начало особого внимания

читающего мира к новому стихотворцу»21. Сергей Бобров в статье «Северянин и

русская критика» в хронологическом порядке представил читателю историю

отношений Северянина и критики, так оценив всю массу критических выступлений о

поэте: «Их много, этих листков. Их такая масса, что если бы перепечатать все —

вышло бы томов десять хорошо убористой печати»22.

Северянин внимательно следил за отзывами в печати о своем творчестве. В очерке

«Из воспоминаний о К. М. Фофанове» он написал, что у одного из своих знакомых, Б.

Н. Башкирова-Верина, при отъезде из Петрограда в 1918 г. оставил пятнадцать толстых

книг, нечетные страницы которых сплошь заклеены вырезками из журналов и газет

всей России — рецензиями о его творчестве и эстрадных выступлениях.

«Были в этих книгах собраны и все карикатуры на меня, — сообщал Северянин, —

а их было порядочно. Там же оставлен и шарж на меня углем работы Влад<имира>

Маяковского — голова в натуральную величину. Самое печальное, что этот знакомый

бежал из России в 1920 году, и судьба всех этих ценностей ныне мне не известна, хотя

он и уверял меня в прошлом году в Берлине, что эти книги, как ему “достоверно

известно”, находятся в полной сохранности, однако я все же сильно беспокоюсь...».

Пристальное внимание к журналистским отзывам было свойственно многим

писателям. Например, хорошо знакомый двадцатилетнему Северянину Леонид Андреев

был постоянным абонентом бюро газетных вырезок и составил из них несколько

тематических альбомов (альбомы под номерами 5--12 хранятся в Славянской

библиотеке, Хельсинки). Увидевший столь тщательную работу Л. Н. Андреева, В. В.

Вересаев иронически заметил, что с годами вряд ли целесообразно собирать эту

«газетную труху».

Иначе относилась к текущей критике А. Н. Чеботаревская. Она издала книгу «О

Сологубе. Критика, статьи и заметки» (СПб., 1911), состоявшую только из

положительных отзывов. Вскоре в октябре 1912 г. Северянин познакомился с

Сологубом, который стал ему наиболее близким из современников после К. М.

Фофанова. Считая Сологуба «самым изысканным из русских поэтов», Северянин,

скорее всего, не

21

Пашуканис В. От издателя // Критика о творчестве Игоря Северянина. С. 7.

22

Бобров С. Северянин и русская критика // Там же. С. 29.

вольно подражая ему, задумал аналогичную книгу критики о своем творчестве.

Выход сборника «Критика о творчестве Игоря Северянина», в котором из «всего

невероятного количества газетных и журнальных статей» о поэте дано «несколько

характерных моментов северянинского “успеха”»23, стал важным этапом в осмыслении

творчества поэта. Судя по письму Пашуканису, предполагалось второе, дополненное

издание критических отзывов о творчестве Северянина.

Мои волшебные сюрпризы

12

Северянин складывается как поэт со своей собственной программой уже в 1908—

1912 гг. Создавая школу эгофутуризма, он заботился об обновлении поэтического

языка. В письме от 2 июля 1911 г. Богомолову поэт излагает свою теорию рифмы.

«“Непредвиденность” доказывает жизненность, а потому надобность ассонанса.

Возьмем народную пословицу, притом — первую пришедшую на ум: “Жизнь пережить

— не поле перейти” — “жить” и “ти”, что ни говорите, ассонансы, хотя и плоские.

Основываясь на “народном слухе”, как наиболее непосредственном, мы можем — и,

может статься, должны?.. — ввести в поэзию новую форму дисгармонической рифмы,

а именно диссонанс. Пословица блестяще это подтверждает: “Тише едешь — дальше

будешь”. Спрашивается, как же назвать — “едешь” = “удешь”, если не диссо? Найдите

в моих “Электр<ических> стих<ах>” “Пятицвет”; — Вы найдете целый цикл подобных

стихотворений. Надо иметь в виду, что ухо шокировано этим новшеством только

сначала; затем оно привыкает. Отчего можно произвести пословицу на диссо без

предвзятого чувства, и отчего нельзя прочесть стихи в диссо, не смущаясь?»

Северянин называл себя в стихах «самоучкой-интуитом», но с первых сборников

проявлял интерес к вопросам стихотворного мастерства. В «Автопредисловии» к 8-му

изданию «Громокипящего кубка» поэт писал: «Работаю над стихом много,

руководствуясь не только интуицией...».

Не желая писать «примитивно», он сознательно экспериментировал со словом,

стихом и рифмой. Особый интерес представляют десять придуманных Северяниным

новых строфических форм: миньонет, дизель, кэнзель, секста, рондолет, перекат,

квадрат квадратов, квинтина, перелив, переплеск, которые поэт использовал в своем

творчестве и описал в «Теории версификации» (1933 — Северянин, 591 — 597). Эта

работа дает интересный материал авторского самоосмысления, но не

23

Пашуканис В. От издателя // Там же. С. 7.

достаточно изучена исследователями стиха. Серьезное внимание привлекают и

лексические неологизмы Северянина. Их анализ позволяет сделать вывод о единстве

творческого мира поэта, для которого возвращение к классической традиции в

эстонский период не означало отказа от словотворческих экспериментов 1910-х гг.

Однако чаще всего отдельные периоды творчества Северянина оцениваются крайне

неоднозначно, есть тенденция к их противопоставлению. На момент показалось, что

было «два разных поэта, носивших одно литературное имя, — пишет автор одной из

работ о поэте. — <...>“Ручейковую” и ласковую лирику Северянина, рожденную

любовью к земле, с которой был долго и горько разлучен, надо сегодня возродить,

отделив и от ироничных салонных “поэз”, и от крикливой саморекламы ранних

программных стихов. У нее задачи иные и иное лицо. Пусть поэт в новой, посмертной

жизни на родине не столько “эпатирует” презренного обывателя, сколько напоминает

людям о дорогом чуде — о чувстве родины, разрыв с которой — всегда мучителен»24.

Двойственность восприятия поэзии Северянина определяется общей

неразработанностью его наследия, которое нередко предстает обедненным, разъятым

на случайные фрагменты.

Я - соловей, я без тенденций

Остается распространенным миф о равнодушии Северянина к общественной

жизни. На самом деле его лирика и публицистика, когда- то отвергнутые на родине по

идеологическим причинам, заслуживают пристального внимания. Не случайно Петр

Пильский в статье «Ни ананасов, ни шампанского» писал: «С этим именем связана

целая эпоха. Игорь Северянин был символом, знаменем, идолом лет петербургского

надлома»25.

Ощущение души, тоскующей в предгрозье Первой мировой войны, и лирическая

ирония по отношению к витавшему в различных слоях общества желанию уйти от