Царский угодник. Распутин - Страница 7

   — Я сделаю всё, чтобы войны этой не было, — угрюмо проговорил Распутин, и по жёстким ноткам, возникшим в его голосе, было понятно, что он действительно сделает всё, чтобы войны не было, а сделать он мог больше, чем председатель Совета министров, военный министр, министры иностранных и внутренних дел, вместе взятые. — Папа меня послушается, — произнёс Распутин убеждённо. — Не хочу я войны, не хочу! — Он стукнул кулаком по колену. — Не люблю я войн, не люблю, не люблю!

Помолчав немного, он засунул руку в карман, достал оттуда горсть хорошо прожаренных семечек, очень крупных и чистых. Предложил Лебедевой:

   — Хотите?

Та энергично помотала головой:

   — Нет!

   — Я тысячу раз пробовал от них отвыкнуть — не получилось. Не могу, — признался Распутин.

Лебедева деликатно промолчала.

   — Подсолнухово семя продлевает человеку жизнь. Доказано умными людьми.

   — Кем конкретно? — поинтересовалась Лебедева.

   — Учёными мужами. Этот самый доказал... — Распутин поморщил лоб и зашевелил губами, — землячок мой... Менделеев! — произнёс он с обрадованным видом.

Раздался второй сигнал серебряного рожка — до начала скачек оставалось три минуты.

   — Вы будете ставить на лошадей? — спросила Лебедева.

   — Мне никогда не везёт: несколько раз ставил — выигрыша не было.

   — А вдруг повезёт?! Попробуйте! — предложила Лебедева.

Распутин в ответ хмуро качнул головой:

   — Чего искушать судьбу?

   — Полноте, Григорий Ефимович! — Лебедева потеребила его за рукав. — Какая уж тут судьба? Мелочи одни!

   — Не скажите! — строго произнёс Распутин.

Лебедева уговорила Распутина — он поставил на вороного жеребца по кличке Чардаш, на котором шёл жокей Свирицкий.

   — Если не повезёт — вы будете виноваты, Зинаида Сергеевна.

   — Беру этот грех на себя!

Распутин промолчал, улыбнулся. Не удержавшись, вздохнул:

   — О-хо-хо! — Поймав взгляд Лебедевой, сказал: — Папа меня послушается! Обязательно послушается. А если не послушается, то как же он будет выглядеть перед мамой? А? Вот вопрос. — Распутин поймал зоркими глазами хищную птицу, повисшую в небе, прищурился, словно бы беря её в прицел. — И птицы эти — не к добру, — сказал он, — летает очень хищная птаха, ворона перед ней — ребёнок.

Распутин искренне считал, что воевать с организованной, обутой в хорошие хромовые сапоги, имеющей сильный флот и авиацию, вооружённой пушками Круппа Германией нельзя. Бесполезно. Так считали и сильные мира сего: Штюрмер, Маклаков, Протопопов, Белецкий[4]. Но и Штюрмер и Протопопов выражали эту точку зрения осторожно, боясь вызвать недовольство, а Распутин в словах себя не ограничивал, что думал, то и говорил. Не боясь, что его поймут неправильно или того хуже — накажут. Чего-чего, а наказания он не боялся. «Если что — маме пожалуюсь, мама, она всем заступница, а мне — в первую очередь», — подчёркивал Распутин.

Пользуясь тем, что царица принимала его, а царь Николай Александрович, находившийся под пятой своей жены, обязательно выходил к «старцу», когда бывал дома, Распутин назначил немало людей на высшие посты России, в том числе и министерские. Нельзя сказать, чтобы он делал это за взятки, хотя от денег он никогда не отказывался, с одинаковой лёгкостью беря и три тысячи рублей, и двадцать копеек, или преследовал личные цели — нет, Распутину нравилась власть, нравилось то, что он потом мог сказать своему подопечному при людях: «Ты, батенька, опять сегодня с утра не высморкался, на носу — вона, мутная капля висит, отойди-ка в сторону, вытрись! Носовой-то платок есть? Свежего не дать?» И надо было видеть при этом его торжествующее лицо, осанку и взгляд, брошенный на чины сопровождения и охраны — те выпячивались перед своим шефом и тушевались, и вообще Распутину доставляло удовольствие сознание того, что он может делать то, чего не могут делать другие.

Кто такой Распутин? Человек, который потряс в начале двадцатого века Россию? Нет, он потряс не только Россию, о нём часто писали газеты Франции, Англии, Германии, Италии — об иных коронованных особах, прибывающих с визитами в Париж или на водные курорты Баден-Бадена, не писали так, как писали о Распутине. В России газеты фиксировали почти каждый шаг «старца» — вначале какая-нибудь столичная газета, а потом за ней — словно бы по цепи — почти все газеты от Смоленска до Владивостока. Например, стоило газете «День» поместить заметку «Квартира на Английском проспекте, где проживал Распутин, сдаётся», как эту заметку мигом подхватывали почти все петербургские и московские газеты, а за ними и все другие прочие...

Особенно любили газеты перепечатывать заметки типа «22 марта выехал в Тюмень Гр. Распутин с отцом». Таких заметок не давали даже о передвижении министра внутренних дел России Маклакова — жизнь Маклакова была куда скромнее, чем жизнь Распутина, и хроникёры редко проникали в неё. Расположение Распутина часто значило больше, чем расположение Маклакова или директора департамента полиции Белецкого.

Каждое утро в его квартиру набивалось много народа: генералы сидели на одной скамье с оборванными нищими, юные пугливые гимназистки — с безносыми бородатыми старухами, от которых пахло навозом, блестящие франты, выходцы из высшего света, — с безродными работягами, ночующими в подвалах, худосочные чиновники в протёртых брюках, которым надо было получить хотя бы малую прибавку к жалованью — рядом с людьми, которым ничего не надо было, они оказались в распутинской гостиной только ради любопытства: хотелось увидеть Распутина — тобольского мужика, чьи изречения царица Александра Фёдоровна заносила наряду с изречениями известных зарубежных мудрецов к себе в отдельную книжечку.

В девять утра — иногда на несколько минут позже, но почти всегда в одно и то же время — в гостиной, позёвывая, выскребая из бороды крошки, появлялся Распутин, отвешивал общий поклон:

   — Здрассте вам!

Одет он был по большей части в знакомую красную рубаху и чёрные тонкие брюки — суконные, рубчиковые или шёлковые, наиболее подходящие для жаркой погоды и плясок, на ногах красовались лёгкие галоши либо чёрные лакированные туфли: в доме Распутин сапог не признавал, считал их тяжёлой обувью, — и что всем бросалось в глаза, галоши и туфли он надевал на босу ногу и иногда, когда сидел, вытаскивал ногу из галоши и шевелил длинными, покрытыми редким волосом пальцами — это доставляло ему удовольствие.

Если хор голосов, отзывавшихся на распутинское «здрассте вам» был нестройным, Распутин, добродушно щурясь, повторял:

   — Здрассте вам! — и снова отвешивал поклон. Выслушав ответ, начинал обход собравшихся.

Он шёл по кругу, останавливался у каждого, заглядывая в глаза, брал заготовленную бумагу, если она была заготовлена, кивал: «Ладно, помогу», или: «Переговорю тут с одним человеком, он может подсобить», — в основном ему подавали прошения о продвижении по службе, о поручительстве в заёме денег под имущество, и старец почти всё выполнял, но случалось, что Распутин останавливался у иного просителя и брал его за пуговицу. Произносил истончившимся, каким-то дырявым голосом:

   — Слушай, милый, а ведь я тебе уже два раза помогал... В этом самом... в продвижении по службе. Ты дважды продвинулся, но надежд не оправдал... Ты, б-батенька, знаешь кто? Ты... ты сам знаешь кто! Иди-ка, друг, отсюда и больше не приходи. — Не глядя в бледное вытянутое лицо «не оправдавшего надежд», Распутин двигался дальше — память у «старца» была острой, он помнил почти всех людей, с которыми встречался и имел дело.

Нищим, пришедшим к нему на «утренний приём», он давал деньги — в основном мелочь, но, случалось, доставал из кармана и серебряный рубль — деньги по тем временам немалые — и с размаху, громко, словно грузчик, шлёпал его в протянутую ладонь — жадным «старец» не считался и денег у себя не держал, одной рукой он брал деньги, другой давал.