Царский наставник. Роман о Жуковском - Страница 15

Как и всюду, в Дерпте у Жуковского появились верные друзья и поклонники, которые готовы были за него в огонь и в воду, —  среди них старый профессор Эверс, молодой студент Зейдлиц, врач профессор Мойер.

Однако в доме Воейковых ему снова пришлось тяжко. Воейков изводил Сашу, травил Машу, «тетенька» была на его стороне. Жуковскому почти не позволяли видеться с Машей — снова наступил период их мучительной переписки. Маше не очень ясно было, какую роль взял на себя Жуковский ради ее спокойствия, она чувствовала в доме атмосферу враждебности, пыталась смягчить ее, пыталась даже примирить Жуковского с Воейковым. Жуковский отвечал с горечью:

«Человек, который имел полную власть осчастливить тебя и который этого не только не делает, но еще делает противное, может ли носить название человека? Этого простить нельзя. Даже трудно удержаться от ненависти. Я не могу и не хочу притворяться. Между им и мною ничего нет общего…»

Пока Жуковский пытался достичь семейной идиллии в роли «отца», «брата», «жертвы» или «счастливого наблюдателя», верные его друзья в Петербурге и при дворе усердно устраивали его судьбу. Пространное стихотворное послание царю-победителю императору Александру было отправлено в столицу. В письмах Жуковский просил друзей, чтоб никто не вознаграждал его за эту искреннюю и традиционно восторженную оду (что ж, вся Европа восхищалась в тот миг Александром, вошедшим в Париж, повергнувшим злодея, ведь царями так легко восхищаться!):

«Признаюсь, я боюсь, чтоб не вздумалось меня за это послание подарить чем-нибудь. Старайся, чтоб этого не было. Пошлины с любви и с выражения любви к нашему славному Царю сбирать не должно. Я многое писал с восхищением, и за это счастливое чувство нечем наградить».

Но послание надо было все-таки доставить по адресу («доставить его к Государыне Императрице»), так что и просьбу можно было принять за одну из литературных условностей, которыми изобилует этот добрый старый жанр:

В том же 1814 году Жуковский пишет знаменитую «Молитву русского народа»:

Александр Тургенев прочел «Послание» вслух императрице Марии Федоровне 30 декабря 1814 года, и она пришла в восхищение, несколько раз прерывала чтение возгласами восторга. Великая княжна Анна Павловна, великий князь Николай (будущий император и будущий покровитель поэта) также выразили свой восторг, но, как было принято, не по-русски, а по-французски: «C'est sublime!»

«Государыня потребовала от Уварова и меня сказать ей, что можно для тебя сделать», — писал Тургенев другу. Но что она могла? Разве «всё могут короли»? Воейков, кажется, имел больше власти над настроениями Жуковского и Маши, чем сама императрица (к власти ведь он и стремился, хромой урод-стихотворец).

«Воейков вошел в семью, я из нее вышел», — в отчаянии пишет Жуковский, но при этом все еще выражает уверенность, что Воейков по-прежнему его любит и остается его подпорой у Протасовых. Станем ли мы упрекать влюбленных, простодушных и щедрых в их смешной недальновидности? Нет, конечно. Может, в ней и кроется секрет их обаяния…

Друзья по-прежнему хлопотали о будущем Жуковского в Петербурге, звали вернуться из Дерпта, где ему так тяжко. Собравшись в Петербург, Жуковский снова умолял «тетушку» видеть в нем отныне настоящего братца и принять его «отцовское» или «братское» новое отношение к Маше, которой он объяснял в очередном письме к ней:

«Решившись на эту жертву, я входил во все права твоего отца. Другая нежнейшая связь. Право, эта минута была для меня божественная… С этим чувством все для меня переменилось… я почувствовал в душе необыкновенную ясность».

Ясность-то ясностью, «но сердце ноет…». И бедная Машенька: она-то успела ли уже перестроиться или нет? Она все тревожится о здоровье маменьки, о том, что Жуковскому мешают писать все эти терзания. Да и как не мешать?

…В Петербурге Жуковский окунулся в утомительный светский круговорот. Но были у него и утешения, о которых он так сообщал в письме Авдотьюшке Киреевской:

«Я имел здесь (в Петербурге) и приятные минуты, и где же? Там, где никак не воображал их иметь! Во дворце царицы. Дня через два по приезде моем сюда, Нелединский уведомил меня, что надобно с ним вместе ехать в Павловск. Я… пробыл там три дня, обедал и ужинал у царицы и возвратился с сердечною к ней привязанностью, с самым приятным воспоминанием ласки необыкновенной… что было для меня особенно приятно, есть чувство благодарности… за добродушную ласку, которая некоторым образом уничтожила расстояние между мною и государынею. Очень весело принесть ее из того круга, в который других заманивает суетное честолюбие, не дающее никаких чистых наслаждений. У меня его нет. Добрый сторож бережет от него душу! И тем лучше! Можно без всякого беспокойства предаваться простому, чистому чувству! Я не был ослеплен ни на минуту, но зато часто был тронут!»

В Петербурге Жуковский встретился со старыми друзьями-литераторами, вместе с которыми той же осенью 1815 года он создал шуточное, пародийное «Арзамасское ученое общество» или попросту «Арзамас». Ядро общества составили участники товарищеских сборищ у князя Петра Вяземского — К. Н. Батюшков, В. Л. Пушкин (дядя поэта, сам тоже поэт), М. Ю. Виельгорский и другие. Эти «молодые» литераторы, сторонники и защитники Карамзина, противостояли литературным староверам из очень солидной «Беседы любителей русского слога», чьи заседания с присутствием министров, генералов и епископов носили характер весьма официальный и даже бюрократический. Во главе «Беседы» стоял адмирал Шишков, так что приверженцев ее часто и называли «шишковистами». В «Арзамасе», напротив, заседания носили характер шуточный, что особенно привлекало Жуковского, ибо этот «певец печали» больше всего обожал простодушные, дружеские шутки и всяческие дурачества.

Непосредственным поводом к созданию «Арзамаса» послужила комедия князя Шаховского «Урок кокеткам, или Липецкия воды», в которой Жуковский был выведен в образе жалкого сочинителя баллад Фиалкина. Ученое общество «Арзамас» (этот городок Нижегородской губернии считался символом невежества и глухомани, наподобие Пошехонья) решило дать бой и сатирику «князю Шутовскому» (как окрестил Шаховского Вяземский), и «Беседе» Шишкова.

Ученое общество «Арзамас» просуществовало недолго, так ничего и не собравшись издать, однако написано о нем самом много, и вероятно, не зря. Участникам своим общество давало столь необходимое им чувство братской солидарности и единства благородных душевных устремлений. До старости они гордились званием «настоящего арзамасца», человека честного и бескорыстного. Позднее в письме Жуковскому его друг граф Блудов сформулировал это ощущение так:

«Если бы мне иногда не случалось вспоминать, что я друг Карамзина, Жуковского, Тургенева, Батюшкова, одним словом — арзамасец, то, конечно, уже давно бы причислил себя к тем людям, которые хуже глупцов, хотя не так глупы».

Несомненным было также либеральное (в противовес «Беседе») направление идей «Арзамаса». Помянув как-то «либеральные идеи» в одном из своих писем к Тургеневу на Запад, князь Вяземский написал, что идеи эти «у вас переводят законносвободными, а здесь можно покуда назвать арзамасскими».