Царская немилость (СИ) - Страница 8

Павел сам своих будущих убийц всех в Петербурге собрал.

Событие одиннадцатое

Не желайте здоровья и богатства, а желайте удачи, ибо на Титанике все были богаты и здоровы, а удачливыми оказались единицы!

Уинстон Черчилль

— Присаживайся Пётр. Коньячка? — Валериан провёл рукой над столом, на котором с полдюжины различных бутылок стояло.

Иван Яковлевич прислушался к ощущениям позаимствованного у Петра Христиановича тела. А что, не помешает для поправки здоровья.

— Да, от ста грамм не откажусь.

— От ста чего? — говорили по-французски, Брехт ещё иногда подбирал слова, но в целом теперь язык Гюго тайной за семью печатями не был. Впритык, но синих кристалликов хватило. А все бы слизал, так ещё и китайский бы уразумел?

— Грамм. — Ёкарный бабай. Да ведь метрическую систему ещё не ввели. Ещё чуть не век всякие фунты будут. Большевики введут, кажется. Стоп. А во Франции-то как раз сейчас метрическая система. Пять лет назад ввели, потом со свержением Наполеона снова отменят. Или нет? — Грамм, это масса одного кубического сантиметра воды.

— Чего? — по-русски чивокнул граф. Даже чашку отставил с кофием, очевидно двухчасовую лекцию по физике ожидая услышать.

— Французы ввели новую систему измерений. Литр воды или кубический дециметр… Ладно, понял, не дурак. Рюмочку выкушаю. Для поправки здоровья.

— А и я с тобой. — Валериан мотнул головой и, стоящий за ним другой ливрейный, с чуть меньшим количеством золота на ливрее, наполнил две такие приличные фужерины коньяком. Там не сто грамм, там все двести было.

— А потерявши голову по волосам не плачут, — и Брехт двумя большими глотками в себя Камю вбулькал. — Хорошо. Лепота. Лепота-то какая.

— Странный ты сегодня какой-то Пётр. Из-за прыща этого?! Так не … Замнём. Что делать собираешься? — Зубов снова кивнул второму «министру» и тот из турки настоящей, что стояла на песке у камина, налил Петру (Пусть уж будет Петру) в красивую кофейную чашку на пару глотков тёмно-коричневой бурды. По-турецки пьёт кофий граф Зубов. Там в чашке один осадок, жидкости-то нет. Зато крепкий, как чёрте что.

Пётр Христианович сделал, обжигая губы, малюсенький глоток и пожал плечами.

— Выбора-то нет. В имение подольское поеду. Хозяйством и охотой займусь.

— Нда. Сам три года … Ну, да ладно. Не долго… А … Слушай Петруша, а хочешь я тебе тысячи две рубликов серебряных одолжу. Вернул мне деспот этот имения и доходы с них. Не ожидал, если честно. Думал, сдохну в деревне.

— Так чем я отдавать буду? Там не имение, а название одно. — Отгородился руками Пётр.

— Ерунда. Ну, тысячу. Это ненадолго. Да и я не обеднею, а там получишь награду за какую викторию и отдашь. Гюстав! — Зубов поманил рукой первого «министра» стоящего в дверях этой кофейни. — Приготовь тысячу рублей серебром для их сиятельства.

Брехт другими глазами посмотрел на будущего цареубийцу. Мот, картёжник, бабник, и т.д. и т.п. А вот тысячу рублей взял и подарил, можно сказать, товарищу. Товарищу по несчастью. А ведь не зря на него тогда Екатерина глаз положила. Даже сейчас ещё красавчик. Нет. Красавец. Правильный овал лица, улыбка с ямочками, может, чуть женственное лицо. Чересчур красивое.

— Спасибо, — блин, а как его называть. Тогда был Вашим высокопревосходительством. В Дербенте. Нет и сейчас тоже, хоть чин и другой присвоил Павел. Генерал от инфантерии. Этот чин был вновь введён Павлом I в конце 1796 года вместо чина генерал-аншефа. Соответствует 2-му классу Табели о рангах, с обращением «Ваше высокопревосходительство». Если на гражданские звания переводить, то это — действительный тайный советник. — Спасибо, Валериан.

— Брось, Петруша. Стой. Хочу тебя шутку одну показать. Нет. Подарок один сделать. Полиевкт, зови сюда конюха нового.

Второй ливрейный низко поклонился и задом вперёд вышел из комнаты, там чего-то гугукнул, Валериан в это время налил снова по полной в фужеры коньяка.

— Не, не. Мне больше не надо голова со вчерашнего трещит.

— Вот и подлечим. Сейчас распоряжусь, закуски организуют. Тебе сколько дней дали на выдворение из Петербурга.

— Три.

— Всё. Сегодня заливаем твою отставку. Не бойся, скоро вернём тебе эполеты. Тут…

— Ваше сиятельство привёл Прохора. — За ливрейным вторым (Полиевктом?) в комнату вошёл здоровущий мужик.

— Ага, а ну, Прошка, сюда на всеобщее обозрение выйди. Платон купил на днях и мне подарил, а я как его увидел, так сразу про тебя вспомнил, Петруша. Смотри.

Нда. Бывают же … Как там — чудеса. Перед Иваном Яковлевичем Брехтом стоял ещё один Пётр Христианович Витгенштейн. И рост и горбатый римский нос и ширина плеч и даже тёмно-синие глаза. И низко посаженные скулы. Подстричь, так родная мать не отличит.

— Дарю.

— Кхм.

— Боишься жена перепутает, — гоготнул бывший фаворит., — Полиевкт, прикажи оформить бумаги. Купчую там. Тост с тебя Петруша, — Зубов снова напомнил фужеры.

Не частим.. Это уже бутылочка во внутрь получится? Тост? Вам хочется песен их есть у меня.

— Редко, друзья, нам встречаться приходится,

но уж когда довелось,

вспомним, что было, выпьем, как водится,

как на Руси повелось.

Встанем, товарищи, выпьем за гвардию,

равных ей в мужестве нет.

Тост наш за Родину, тост наш (за Сталина), за Матушку,

тост наш за знамя Побед!

— Стоять. Да, ты пиит, Пётр Христианович. Подожди не пей. Сейчас за Платоном пошлю. Такой тост он должен услышать.

Событие двенадцатое

Деньги — подарок, который каждому подойдёт по размеру.

Зигмунд Графф

Домой в Подольск Пётр Христианович поехал не на перекладных. Натерпелся, пока добирался по приглашению Павла из Москвы.

Сейчас на далёкие расстояния можно было передвигаться или в личном экипаже, со своим кучером да на собственных лошадях или же на почтовых, которые и есть «перекладные». Чтобы передвигаться на своих, нужно быть не бедным совсем человеком, да и мероприятие это не менее долгое и весьма и весьма хлопотное, лошадей нужно часто останавливать для отдыха и кормления. И один чёрт, это будет та же Станция или Яма. Езда же на почтовых — перекладных возможна только лишь на больших почтовых трактах, то есть на дорогах с движением почтовых карет между станциями (ямами, отсюда и пошло название «ямщик»). Одной из немногих таких дорог и был тракт Москва — Санкт-Петербург. Станции располагались друг от друга верстах в тридцати-тридцати пяти. В Москве граф Витгенштейн в уездной полиции выписал подорожную, являющуюся по своей сути свидетельством на право получения почтовых лошадей, причём, получению согласно занимаемому предъявителем чину и званию. Пётр, хоть и был приглашён императором на празднование Рождества, ехал на почтовых «по казённой надобности», поэтому полагалось ему не более трёх прогонных лошадей. На почтовой станции путешественником станционному смотрителю предъявлялась подорожная, которую тот регистрировал в свою специальную книгу и принимал от дебила, зимой куда-то спешащего, положенную за проезд плату. После этого, при наличии свежих лошадей, путник ехал себе до следующей станции, где повторялось всё то же самое, что и на предыдущей. Плата, называемая «прогонной», берётся «повёрстно», то есть с каждой версты, и составляет по три копейки за десять вёрст на каждую лошадь.

Обстановка на почтовых станциях и сангвиника в холерика превратит или в неврастеника. Суетился замученный до смерти станционный смотритель, наглели высокие чины или просто нахалы, и главное — утомительное ожидание освободившихся лошадей. Но хуже всего — ночёвки в неблагоустроенных и тесных помещениях с клопами и вонью, ужасная кухня в трактирах, вечно всё недосоленное и подгоревшее.