Царица лукоморская - Страница 4

– А размазня овсяная, царь–батюшка, к пудингу, видишь ли, у нас из манерности прилагается.

– Да, папенька, то пища аристократическая, потому как мы сегодня день аглицкой кухни празднуем! – Не заметив недовольства в голосе супруга, воскликнула Елена Прекрасная.

Царь, хлопнув ладонями по столешнице, вскочил на ноги.

– Ну, дети мои, тады с праздником вас, – попрощался он с зятем и дочерью, – да только мне с вами праздновать некогда, потому как дел полно! – А сам пузырёк в кармане потной рукой сжимает.

До дома добежал, тут же к зеркалу кинулся, и ну физиономию надраивать, кремом полировать. Морщины и вправду разгладились. Но почему–то губы к ушам растянуло, да так, что все дёсны оголились, а зубы наружу торчат – даже коренные видно. Брови на самый лоб заползли, глаз не закрыть. Глаза у царя и так навыкат, большие и круглые, а уж теперь и вовсе смотреть страшно стало: показалось царю, что каждый с кулак величиной. Вавила кинулся смывать зелье парижское, но не тут–то было! Уж и так, и эдак пробовал, и водой, и мылом, и золой потёр – не выходит! Намертво зафиксировались и зверское выражение лица, и хищный оскал.

Прячась за занавесками, прикрываясь рукавом, добрался царь до чулана. Там, в темноте и схоронился, чтобы посидеть одному, подумать: что же теперь делать? Да вот беда, не в тот чулан залез, ошибся. В какой бы другой – глядишь, на домового бы наткнулся, а тот мужик башковитый, что–нибудь вместе и сообразили бы. А в этом чулане царица лукоморская хранила луки, стрелы и упряжь кое–какую. Затаился царь, сидит и Рода молит, чтобы Кызыме его не приспичило на охоту или еще по каким делам в чулан заглянуть, но понадеялся, что услышит ее шаги заранее, да хоть попоной укрыться сумеет. Пошарил руками по полкам, кринку нащупал, запустил туда пальцы – липко. Лизнул и, если бы мог, улыбнулся бы… хотя – куда больше-то лыбиться? На пальцах мед оказался. «Вот все бабы на сносях едят и едят всякие разности, Кызымушку на сладкое вот потянула, то-то она кажнодневно перец огненный употреблять перестала, да и чесноком от нее давненько не пахнет», – хмыкнув, подумал царь-батюшка.

Кызыма тихо ничего не делала, уж если куда направлялась – все об этом знали, на весь терем гам да грохот стоял. Посуду она шибко не любила, миски да тарелки из рук её выскальзывали, а порой ещё и подойти не успеет, а уж кувшины да кринки от одного взгляда с полок осыпаются. А ещё ручки дверные напрочь игнорировала, привыкла в шатрах жить. А там что, в шатре-то? В шатре занавеску у двери ногой поддал – и все, заходи в гости. Вот сколько времени в Лукоморье прожила, а всё двери пинком открывала. Вот и сейчас дверь ногой поддала и в чуланчик, где царь схоронился, не сбавляя скорости влетела. Царь не то, что попоной прикрыться, он и моргнуть не успел – как стоял в тесном помещении, так и осел на пол, получив дверью промеж широко распахнутых глаз. Сидит, рожу зверскую корчит, улыбка до ушей растянута, брови удивлённо подняты, глаза большие, а под глазами, как раз для комплекта, синяки расцветают. Но царица мужа всё равно признала, да только ситуацию по своему, по–хызрырски поняла. Выхватила она саблю, другой рукой царя за воротник из кладовки выдернула, а сама туда. Переворачивает упряжь, оружием гремит, и гыркает на весь терем:

– Гарем джок заводить! Гарем куда мал–мала спрятал? – Думала, что муж изменять в чулан забрался, да застуканный на месте преступления растерялся, от того такая мина на лице–то скорчилась.

– Дырбаган шайтан казан, секир башка насовсем! – Закричала царица, усомнившись, что перед ней царь и супруг её законный. Она–то считала, что раз сама Вавилу любит, то и все остальные особы женского пола те же чувства должны испытывать. А раз соперницы в чулане нет, то не муж её это, а, как сама Кызыма выразилась, «шайтан» под него подделался. Схватила Кызыма первое, что под руку подвернулось, и в царя запустила.

Вавила, с такой порывистой супругой ко всему привык, успел от летящего предмета увернуться, горшок глиняный за спиной в стену врезался, до потолочной балки подлетел, там звякнул и на куски развалился. Содержимым царя–батюшку с ног до головы обдало. Царь–то сначала и не понял, что мед с потолка льётся, машинально в сторону отскочил, но животу пятно расплылось, на короне желтые разводы появились, да и на лысину немного попало. Дабы не усугублять конфликт, вскочил он и рванул на себя первую попавшуюся дверь. Кызыма, одержимая желанием проучить нечисть, так нагло натянувшую личину её мужа, следом ворвалась, саблей кривой взмахнула.

– Вавилкина корона назад отдавай, шайтан ишак! – Закричала она, опуская острие на голову «врага».

Вавила первое, что под руку попало, на саблю кинул. Смотреть, что в руки взял, времени не было, и когда жена саблей подушку пуховую вспорола, тоже не понял, что проблем себе этим только добавил. Он со всех ног улепётывал. Кызыма утонула в облаке пуха, расчихалась, бдительность потеряла – это царя и спасло.

Мимо жены прошмыгнул, и коридорами, коридорами – так до входных дверей добрался, во двор выскочил. Тут же девки, что половички трясли, завизжали, в стороны прыснули. Не обращая внимания на визг, царь кинулся к колодцу, крем импортный смывать. Только через край перегнулся, в гладь водную глянул – и едва в колодец не сверзился: плавает по водной поверхности отражение, зелёное, травой поросшее, нос сизый, глазищи рыбьи, навыкате.

– Чур меня! – Крикнул Вавила. Правда, чтобы слова разобрать, нужны особые способности к языкам, потому как растянутым ртом много не поговоришь, получилось что–то, похожее на «ту хуы… хыа». Но тут же сообразил, кто перед ним:

– Водяной, что ли? – Хотел уточнить Вавила, однако из растянутого рта вылетело: «Во–то–ли?»

– Японец что ли?! – Поинтересовался в ответ Водяной, да так растеряно, с сомнением в голосе. – А ещё говорят, что у японцев глаза на манер хызрырских, узко на лице прорезанные.

– Ыц! – Попытался перебить говорливого Водяного царь, но не тут–то было! Зелёный собеседник строчил словами так, что не вклиниться.

– Да с такими физиогномиями ежели выскакивать, особливо ежели из–за угла, да неожиданно, – булькал он, – то пренепременно Кондратий многих людей хватит. Особливо, ежели, вот как ты – зубы скалить, зенками ворочать да руками махать. А чего ты такой шебутной?.. Чего такой живчик?.. А!.. Рыбки поди захотелось? Вы ж там, в своих Япониях, к рыбе большое пристрастие имеете. Ну, не горюй, чейчас организую! – И тут же скрылся. Вавила едва не зарычал от ярости, нагнулся, пытаясь ухватить погружающегося Водяного за гриву, но тот сам всплыл, и тут же сунул царю в рот небольшого карасика. – Слышал, сырую её едите по недоумию, а всё от того, что в бескультурии своём огня не изобрели. Только и делаете, что сушите её, рыбку–то. Ну, мне сушить для тебя некогда, ты уж сам этим займись. Вон, выдь на солнышко, и суши, суши, токма мух отгоняй, хотя… у вас, в Япониях, поди и мухи за лакомство, кто ж вас, бусурманов поймёт да прочувствует? – Царь со злости едва не задохнулся, рыбу изо рта вытащил, Водяного за космы из колодца приподнял, а тот не умолкает:

– Что, не любишь рыбку? Вот и верь после этого людям! А чего ты к нам–то припёрся, зачем пожаловал?

– Сам ешь, водохлюп разговорчивый! – Разозлившись, чётко проговорил лукоморский правитель и замахнулся ни в чём неповинным карасём. – Я царь! – заявил, немного успокаиваясь и стараясь тщательнее произносить слова.

– Царь–батюшка, прости, не признал! Чуть не утоп со страху, а ты на меня рыбой есчо махаешься!.. Да что ж с твоим интерфэйсом–то приключилось? Али обо что твёрдое тебя энтим местом припечатали? – Поинтересовался Водяной, имевший склонность к иностранным языкам. Когда Василисы Премудрой, старшей Вавилиной дочки рядом не случалось, Водяной у царя вместо толмача подрабатывал. Видно, благодаря таланту лингвистическому и понял он запутанную царскую речь.

– Да какой припечатали? Ежели я с трудом от жены своей ноги унёс, то других «печатников» боятся нечего. Слышишь, ещё в тереме шумит?.. Так это она меня ищет, с бесом хызрырским – шайтаном по ихнему – попутала… А что рожу перекосило и заклинило, так то крем импортный намазал, а жена не признала, да медом плеснула. А подушку уж совместно с ней разодрали, – выпалил царь, всплеснув руками. Из ладони бутылочка махонькая выпала, с которой все беды–то и начались. Водяной тут же поймал её, прочёл иноземные буквы, и ну хохотать. Булькает, пузыри пускает, а Вавила аж ногой от нетерпения притопывает: