Царевич - Страница 10

И хоть крепости в Вере я не утратил, но под влиянием Петьки стал гораздо спокойнее относиться к ВНЕШНИМ атрибутам церкви. Раньше прилюдно солгать в Храме прямо перед алтарём было для меня совершенно немыслимым. Теперь же я считаю, что в особых случаях, если нет иного выхода, то это возможно.

Служба окончилась. Как-то неожиданно быстро она закончилась. На меня смотрят люди. Всё больше и больше взглядов упирается в меня. Петька, перестань! Что хочешь делай, но перестань! Я же сам боюсь! Петька начал петь. Ох, да что ж он творит-то! Другой песни не мог вспомнить?! Ладно, хоть бояться перестал. Господи, прости меня, грешного!

Я ещё раз перекрестился, вышел на середину и встал перед алтарём. Снова перекрестился. А потом… снял сапоги и портянки, после чего завернул вверх обе штанины. В храме тишина. Такая куча народа, но все молчат. Что ещё учудит полоумный царевич?

А я босиком, с подвёрнутыми штанами, подошёл к иконе богородицы, достал из-за пазухи небольшой мешочек и высыпал его содержимое прямо на пол. В мёртвой тишине собора слышно, как сушёный горох раскатился по каменным плитам.

Расстегнул пуговицу и закатал левый рукав гимнастёрки. Господи, помоги! Как же страшно-то! И это ещё Петька помогает мне. Песня, которую он поёт, наполняет его, а заодно и меня, силой и гордостью, изгоняет страх. Я быстро, пока меня никто не успел остановить, выхватил из кармана хирургический скальпель (Колька у отца выпросил) и сделал себе неглубокий, но длинный, сантиметров пятнадцати, разрез на левом предплечье. Кровь так и хлынула. Хотя я всё делал аккуратно и вены не задел. Только кожу разрезал.

Невнятный, изумлённый, многоголосый вскрик-вздох в соборе. А я не теряю времени и, пока люди в шоке, превозмогаю свой животный страх и падаю перед иконой богоматери на колени. Да, именно падаю, а не опускаюсь. На сушёный горох. Больно!

Всё, я свою часть работы исполнил. Петька, бери управление! Чувствую, что тело больше не подчиняется мне. Что ж, пусть партнёр теперь у штурвала постоит. А я помолюсь. Помолюсь за обе наши души. Господи, прости нас.

Петька же стоит на коленях у алтаря со сложенными около груди ладонями и беззвучно шевелит губами. Все, кто видит это, несомненно полагают, будто он читает молитву. И лишь только я один знаю правду. Петька хочет допеть песню, с помощью которой задавил наш страх. Он почти закончил, но всё равно с невероятной гордостью и чувством исполняет последний куплет:

(Пётр)

Ну, и сколько мне так стоять на коленях? У меня ноги босые замёрзли. А коленкам больно, блин. На горохе-то стоять сушёном. Я уж минут пятнадцать стою, молитвенно сложив перед собой руки. А кровь из раны всё идёт. На полу уже небольшая лужица образовалась.

Хотя… вроде, слабее идёт. Да, точно слабее. В соборе всё такая же тишина. Пятнадцать минут все молчат. Ждут. Меня ждут. Пока на коленях стоял, осторожно глазами косил по сторонам. Заметил, как предстоятель Александр отправил куда-то какого-то попа (дьякона, служку, клирика или как он тут у них называется) [служка]. Тот тихонько, стараясь притвориться ветошью, слинял через небольшую боковую дверцу. Куда это он?

Не, действительно кровь почти остановилась! А ведь такая рана для настоящего Алексея почти наверняка была бы смертельной [факт]. Это ещё не говоря о коленках. Синяки там знатные у меня будут!

Всё, последняя капля крови падает на пол, и я встаю. Неторопливо отряхнул с колен впившиеся в кожу горошины и осмотрел свою руку. Да, кровь практически остановилась. Смотрю на родителей. Алиса [мама!] тихо плачет. Николашка [перестань!]… Извини. В смысле, Николай, пытается жевать собственные усы. По-моему, тоже вот-вот заплачет. И тишина.

Я же подошёл к большому алюминиевому тазу с водой и опустил туда свою руку. [Это серебряная купель, идиот!] Купель? Серебряная? Ладно, пусть так. Наверное, это святая вода [конечно].

Немного подержал раненую руку под водой и аккуратно смыл здоровой рукой засохшие остатки крови. А затем поднял над головой свою левую руку, чтобы все могли увидеть то, что кровь остановилась. Сама остановилась. Я исцелён!

Ну, а теперь попробуем Алёшкину заготовку. Он говорит, что на неё купятся. Неужели тут все такие… доверчивые. Как-то слабо верится. Но Алёшка не сомневается. По его мнению, самым сложным было уговорить родителей. Особенно маму. Два дня Алёшка её окучивал. В конце концов, уболтал таки её. Ну, а убедить с её помощью отца было совсем просто. Ладно, попробуем. Если что, бить будут нас обоих. То, что я рулю телом, ничего не значит. Все ощущения этого тела Алёшка на себе испытает в полной мере. Во, говорит, что уже испытывает. Больно ему было на горохе стоять. Мне, кстати, тоже больно. Сочинённый Алёшкой текст я помню. А если и забуду чуть — не беда. У меня самый лучший в мире суфлёр (не путать с Карлсоном). Поехали:

— Три дня назад явилась мне во сне Пречистая Дева Мария, — громко, на весь храм, начал я. — И повелела она мне придти сегодня сюда и вознести Ей молитву праведную. И молвила она мне, что коль не устрашусь я испытания сурового, то будет мне даровано Господом нашим исцеление.

Алёшка эту речь неделю писал. А потом ещё я и наизусть её заучивал. Не могу же я тут по бумажке читать, как Леонид Звездоносец. Вроде, неплохо получилось. Местами слог несколько устаревший, но нам показалось, что так только лучше будет. Я этой речью сразу четырёх зайцев убиваю. Первый заяц — легализовать моё исцеление. Богородица ведь может исцелить меня? Может. Вот, она, значит, и исцелила. А теперь — второй заяц:

— За усердие моё и родителей моих и сестёр моих в молитвах, за жизнь праведную, за крепость в вере православной, явлена мне милость сия Господня была. И такоже как и я, такоже и Русь Святая исцелена Господом будет, ежели как и я страдания великия безропотно вынесет, не возроптав и не потеряв Веры в Господа нашего.

Во, завернул как Алёшка! Этот кусок он два дня сочинял, пачкая бумагу чернильными кляксами. Не хочет он, чтобы его расстреляли. Я, вообще-то, тоже не хочу. Это такой толсто-тонкий намёк на то, что Россия разделит мою судьбу. Хочется надеяться, что теперь всё ограничится лишь ссылкой. Ладно, Николая можно и расстрелять [чего?!!]. И Алису тоже [прибью!]. Но меня и девчонок нельзя ли в живых оставить [хоть за сестёр спасибо, шизофрения]? Пусть даже и под присмотром. А теперь — третий заяц. Подготовка фундамента под Октябрьскую Революцию.

— А ещё, люди православные, было мне Откровение. И открыла мне Богородица, что не пройдёт и двух лет, как война тяжкая окончена будет. И после войны той наступит на земле Русской не царствие божие ещё, но преддверие к нему. И что лев преклонится пред агнцем и младенец поведёт их.

Последнюю свою фразу я и сам не понял. Это Лёшка из книжки про Тома Сойера стянул внаглую. А чего, красиво, вроде. Ну, а теперь, выстрел Главным Калибром.

— А ещё ведомо мне стало, православные, что Болезнь моя, коей я с рождения болел, не за грехи родителей моих послана была. То сам Враг рода человеческого, извести Русь Святую желая, послал сюда наперсника своего, чародея тёмнаго. И тот чародей околдовал меня, наслав хворь страшная, неизбывная. И бысть бы мне мёртву, кабы не молитвы непрестанныя родителей моих да сестёр моих. А вместе со мной сгинула бы и вся Русь Святая.

— Алёшка! — крик Николая. — Ты что говоришь такое?

Ага. Ну, мы такой вариант развития событий предвидели. Есть у нас и под него заготовка:

— Молчи, государь и отец мой! Ибо ныне не сын твой говорит, а устами моими глаголет сама Богородица. Ты, царь земной, кто ты таков, чтоб прерывать Глас Ея?! На колени! Все на колени!! Внемлите Ей!