Цареубийцы (1-е марта 1881 года) - Страница 20
«Да, конечно, – думал Порфирий, – конечно, война…» Его сердце часто забилось, и некоторое время он не мог слышать, что говорил владыка Павел.
– Под осенением небесных и земных благословений войска твои, предводимые своим доблестным, беспредельно, восторженно любимым, тезоименным победе вождем, августейшим братом твоим, – неслось с высоты паперти, – да порадуют тебя своими бранными подвигами и славными победами, как доселе, конечно, радовали тебя превосходным воинским духом, порядком и благочестием, и в своем победном шествии да перейдут и тот предел, до которого в начале своего царствования дошел славный ваш родитель, император Николай, предписавший Порте мир в Адрианополе. От блеска подвигов и побед твоих войск да померкнет луна и да воссияет, как солнце, Христов Крест! Аминь.
«Константинополь», – с восторгом думал Порфирий, осторожно и незаметно пробираясь за спинами певчих к наемному фаэтону, чтобы поспеть до государя приехать на скаковое поле. Вслед ему неслось торжественное красивое пение архиерейского хора: «Исполла эти дэспота».
Звенели дисканты, густой октавой гудели басы.
IV
Лихой кубанский казак в развевающейся черкеске, с трепещущим за спиной алым башлыком, пролетел мимо генерала Драгомирова, не в силах сдержать понесшего его коня, на скаку прокричал:
– Его императорское величество изволют ех-ха-ать!
– Ж-жал-лонер-ры, на свои места! – профессорским баском пропел Драгомиров.
Над темными рядами солдат в мундирах вспыхнули пестрыми бабочками алые, синие, белые, зеленые и пестрые флажки и разбежались по полкам, исчезнув за ротами.
На разные голоса раздались команды: «Равняйсь… Смирно!», и опять: «Равняйсь…»
Все казалось, что кто-то выдался вперед, кто-то осадил, кто-то «завалил плечо»…
По широкой дороге, обсаженной раинами, вилась пыль. Звон бубенцов становился слышнее. С ним шло, приближаясь, народное «ура». Точно только этого и ожидала природа. Вдруг разорвались поднявшиеся к небу туманы, в серых тучах голубой просвет, солнце брызнуло золотыми лучами, заиграло алмазами на остриях штыков, озарило алые, синие и белые околыши кепи, погоны, пуговицы, стальные бляхи ремней, медные котелки.
Кавалерия села на лошадей. Пестрые двухцветные уланские и трехцветные гусарские флюгера заиграли на пиках.
– Па-рад! Смир-р-рно!.. На плечо! По полкам шай на краул!
– Вол-лынский полк! – громко, распевно и радостно скомандовал командир полка полковник Родионов. – Шай!
Он выждал момент, когда государь, выйдя из коляски, сел на лошадь и поднял ее в галоп, и тогда закончил:
– На кр-раул!
Тяжелые ружья Крнка взметнулись вверх и заслонили свежими кожаными погонными ремнями бравые лица солдат. В тот же миг на правом фланге парада трубачи Конвойного эскадрона затрубили гвардейский поход. С резкими звуками труб слился грохот барабанов и отрывистые звуки горнов. Волынцы забили армейский поход.
Искусный наездник, государь мягко сдержал лошадь и перевел ее на шаг.
– Здо-г’ово, волынцы! – бодро приветствовал государь первый полк.
– Здравия желаем, ваше императорское величество-о! – с ударением на «о» ответили волынцы. Грянул гимн, и понеслось раскатистое, дружное, не народное, но солдатское лихое «ура»…
Государь ехал вдоль фронта. Ни он, ни генерал Драгомиров, ни командир полка, ни батальонные, ни ротные, ни фельдфебели, из-за рот высматривавшие государя, как и вообще никто из военных, не думали в эту минуту, что это парад перед войною, перед смертью, перед ранениями, перед всеми ужасами войны, но одни совсем бездумно, другие в восторженном ожидании грядущей победы – победы несомненной – кричали «ура», сами поражаясь мощи своего крика.
Минцы взяли на караул, за ними подольцы и житомирцы, потом 7-й саперный батальон. Звуки гимнов, играемых четырьмя полковыми оркестрами, сливались вместе, их глушило все нараставшее, ставшее оглушающим «ура» шестнадцатитысячной солдатской массы.
За саперами стояли в густых колоннах два батальона солдат в черных бушлатах с алыми погонами и в круглых бараньих шапках с зеленым верхом. У них были легкие французские ружья Шаспо. На примкнутых саблях-штыках ярко блистало солнце.
Государь задержал лошадь и протянул руку заехавшему к нему с фланга генералу.
– Здг’аствуй, Столетов… Вижу… Молодцами… – И, обернувшись к батальонам, поздоровался: – Здог’ово, болгаг’ы!
И под раскатистый ответ болгарского ополчения государь спросил Столетова:
– На чей счет так пг’екг’асно одел?
– На счет наших славянских благотворительных комитетов, ваше императорские величество. Но многие явились в собственной одежде.
– Вижу… вижу… Стаг’ые вояки.
В рядах были видны старики с седыми усами и бакенбардами, и с ними рядом стояла юная, зеленая молодежь. Деды, не раз сражавшиеся в повстанческих боях с башибузуками, и вчерашние гимназисты, их внуки, покинувшие учение, чтобы постоять за родину. Черные блестящие глаза болгар с восторгом смотрели на «царя Александра», гремело восторженнейшее «ура», и ружья колыхались от ликования.
Государь заехал за пехоту. Серебряные трубы «за Севастополь» 14-й артиллерийский бригады поднялись и заиграли «поход».
А потом за артиллерией с ее легкими и батарейными пушками показались рыжие кони рижских драгун, гнедые чугуевских улан и вороные изюмских гусар и пестрые флюгера пик. Государь медленно проезжал вдоль рядов 11-й кавалерийской дивизии и приближался к фронту конных батарей – 18-й донской и 4-й казачьей.
Авангард русской армии представился государю блестяще.
Государь слез с лошади. Полки стояли «смирно», держа ружья у ноги. От скакового павильона к середине фронта чинно подходило духовенство во главе с епископом Павлом. На затихшем поле резко раздались звуки труб конвойных трубачей, певуче проигравших сигнал «на молитву».
Пехотные музыканты повторили сигнал. Мягко улегся, успокаиваясь, рокот барабанов.
– Полки! На молитву… Шапки долой!
Солдатские ряды колыхнулись и замерли. Стало так напряженно-тихо, что казалось, время остановилось в своем полете.
Дежурный генерал-адъютант подошел к владыке Павлу и подал запечатанный конверт.
Такая тишина стала по всему полю, что слышен был шорох взрезаемой бумаги, и, когда кто-то в солдатских рядах негромко вздохнул, все на него обернулись.
И вот – раздалось то, что так напряженно ожидалось:
– «Божиею милостию мы, государь император Всероссийский, царь Польский…» – ясно и четко читал владыка слова высочайшего манифеста об объявлении Турции войны.
Как только владыка дочитал последние слова манифеста, певчие звонко и радостно запели:
– «Христос воскрес из мертвых, смертию смерть поправ и сущим во гробех живот даровав…»
Часто закрестились солдаты, этим движением снимая напряженность момента, достигнувшую такой силы, что дольше уже нельзя было выдержать.
После троекратного «Христос воскрес» певчие начинали тихо, умиленно, а потом все громче и дерзостнее, с вызовом петь:
– «С нами Бог! Разумейте, языцы, и покоряйтеся, яко с нами Бог!»
Когда последний призыв к небу и ко всему миру – «яко с нами Бог» – затих, начался молебен. В конце его протодиакон возгласил:
– Паки и паки преклоньше колена миром Господу помолимся.
Государь обернулся к войскам и громко скомандовал:
– Батальоны! На колени!
Солдатская масса с легким шумом преклонила колени. Виднее стали артиллерийские запряжки и стоящие подле лошадей на коленях люди. Над обнаженными головами на флангах полков тихо реяли парчовые и шелковые знамена. Легкий ветер набежит на поле, развернет, заиграет пестрыми флажками жалонеров, флюгерами пик и упадет, и они прильнут к штыкам и древкам.
Когда подходили к кресту и позади великого князя шел генерал Драгомиров, владыка Павел передал крест священнику, а сам принял от служки икону Божией Матери и, осеняя ставшего на колено Драгомирова, громко сказал:
– Христолюбивый вождь пребывавшего в пределах нашей области воинства, благословляю тебя и всех твоих сподвижников святою Гербовецкою иконой Избранной Воеводы, Царицы Небесной, покровительницы града и страны нашей, поручаю всех могущественному покровительству Ее и молю и буду молить Ее, да ведет Она вас от подвига к подвигу, от победы к победе… Да возвратит вас Господь к нам целыми и невредимыми, увенчанными лаврами…