Царь муравьев - Страница 8

– Я бы дал ему пятьдесят процентов, – говорю.

– Выживет, – уверенно говорит Лебедев. – Очень здоровый мальчишка… был здоровым, пока не зарезали.

И Лебедев идет спать, да и я пытаюсь кемарить, сидя в кресле и вытянув ноги. Обычно не сплю на дежурстве, но на этот раз здорово устал.

В пять ночи (или уже утра?) звонят из реанимации. «Дмитрий Андреевич, подойдите, ваш больной похужел». Ладно, иду, смотрю. Парень, естественно, в отключке, но не так уж и плох, бывает хуже.

– Что не так? – спрашиваю.

– Гемоглобин очень низкий, почти критический, – отвечает реаниматор Володя, молоденький и не очень опытный, – надо кровь лить.

– Ну так лей ему кровушку, чего меня спрашивать, – говорю.

– Для гарантии спрашиваю.

– Гарантии чего?

– Что все правильно делаю.

– Такой гарантии тебе не даст никто и никогда, – говорю. – Вот вольешь ты больному кровь правильной группы, и резус соответствующий, и пробу сделаешь, и все прочее, а он возьмет и даст дуба. Расползется, к примеру, на твоих глазах в сиреневую лужу слизи, потому что он мутант и человеческой крови не переносит.

Это я пошутил так.

Володя хмыкает и идет переливать кровь, а я сажусь в ординаторской за компьютер и начинаю играть в «Героев». Спать расхотелось совсем.

Но только получается, что сглазил я пациента, потому что через десять минут Володя прибегает с вытаращенными глазами.

– Ты что, знал, что он – мутант? – кричит.

– В каком смысле?

– Иди посмотри, что случилось!

Бегу смотреть. Парень и вправду стал фиолетовым, синюшно-цианозным, вены вздулись, кровь течет из носа, рта и ушей. Кроме того, он корчится, хотя не должен – доза релаксантов влита изрядная. Давление падает, на кардиограмме – тахикардия под двести. В общем, видно, что совсем плохо больному.

Я тут же отключаю капельницу с кровью.

– Пробу делали?! – ору.

– Само собой, там полная совместимость была!

– Ладно, потом разберемся! Ставь гемодез быстрее, попытаемся его отмыть. И анализ свертываемости, живо!

– Уже делают, но и так ясно, что она гробанулась! Кровь течет как вода! В живот уже, как пить дать, полтора литра набежало.

Мы бегаем вокруг парня, пытаемся сделать хоть что-то, вводим лошадиные дозы разных препаратов, но ничего не помогает, парень корчится и агонизирует. Потом сердце его останавливается. Пытаемся запустить сердце электроразрядом – без толку…

– Готов, – говорю я через пять минут. – Вся работа насмарку, а ведь два часа его зашивали.

Володя бледен как смерть, перепуган – знает, что напортачил. И еще знает, что только от меня зависит, как преподнести произошедшее – как ЧП или как рядовое событие. Больные, знаете ли, в реанимации умирают довольно часто. Но, с другой стороны, такого, чтобы пациент скоропостижно скончался от обычного переливания крови, не бывает. Предварительная проба на совместимость – процедура несложная, и хорошо отлажена.

– Ты не виноват, – говорю я. – И не дергайся, Володь, у парнишки и так шансов почти не было. Запиши в историю все как было, я подпишусь вторым. Вскрытие покажет, что там случилось на самом деле. Кровь ты перелил ему по обоснованным показаниям, пробу сделал, так что не нервничай, все будет нормально.

Итак, труп увозят в морг, мы с Володей пьем чай (руки у него дрожат), и я думаю, что эта история закончилась.

Ничего подобного.

Утром сдаю смену, вызывают меня к главному. Там уже сидят Иваныч, Володя, сам главврач и еще два дяденьки. Дяденьки вполне обычные – в брюках и светлых рубашках с коротким рукавом, по причине июльской жары. Но глаза у них нехорошие – пристально-цепкие, изучающие, просто рентгены, а не глаза.

– Товарищи пришли из УВД, – говорит главный врач. – Они хотят прояснить некоторые вопросы. Надеюсь, вы не против.

– Нисколько, – говорю.

Я на сто процентов уверен, что пришли они по поводу нашего ночного пациента. Мне вообще бояться нечего, Иваныч тоже спокоен как удав, он всегда спокоен. Володька, само собой, трясется, а зря: больной умер не по всем правилам, но вины реаниматора в этом нет, а если и есть, то никто ее не докажет.

Беседа проходит в кабинете главного, но почему-то без его присутствия. Выгнали нашего главврача из собственного кабинета, а он даже не пикнул. Дяденьки задают вопросы, на бумаге ничего не пишут, только включенный диктофон лежит на столе.

Один из мужчин, представившийся как Валентин Валентинович Валяев (оригинально!), говорит:

– К нам поступила информация, что ночью в вашу больницу поступил гражданин с ранением брюшной полости, был прооперирован, и ночью же скончался.

– Есть такое, – соглашаюсь я. – Вы еще не установили его личность?

– Установили.

– И кто он?

– Об этом позже. Вы можете сказать, было ли там что-нибудь особенное, необычное?

– Да вроде ничего особенного. Хорошо одет был, при деньгах. Ну и, конечно, отделали его основательно. Удивительно, как вообще до больницы довезли, живучий был.

При слове «живучий» милиционеры переглядываются и слегка кивают друг другу круглыми головами.

– А запах какой от него был? – спрашивает второй, именем Архип Викторович Чемоданов (еще оригинальнее!).

– Ах да, запах… – Лебедев хмурит брови, как бы вспоминая. – Шел от него странный такой аромат, не совсем естественный для человека, но вполне приятный. Васильками от него пахло.

– Васильками? – служители закона снова многозначительно переглядываются. – Может, он какой-нибудь, к примеру, туалетной водой пользовался?

– От него прямо изнутри пахло, отсюда, – Иваныч показывает на живот. – Обычно от людей с обширным ранением кишечника пахнет совсем не так, я вас уверяю.

– Понятно. Ну что ж, отлично! – Валяев слегка улыбается, чувствуется, что он почему-то доволен. – А от чего он умер? Насколько мне известно, он скончался от переливания крови. Это так?

Володя розовеет и открывает рот, но я делаю жест рукой – молчи, мол, не вякай, сам все скажу.

– Это последствие большой полостной операции, – уверенно заявляю я. – Такое бывает, человек потерял много крови, и единственная возможность спасти его – гемотрансфузия. Однако, нужно учесть, что силы организма предельно истощены, гормональная и биохимическая система разлажены. И человек вдруг реагирует на обычное, сделанное по всем правилам переливание неадекватно. Он умирает, и мы ничего не успеваем сделать. Такое бывает, к сожалению.

Вру без зазрения совести. Наш пациент отреагировал на переливание чужой крови парадоксально – его собственная кровь потеряла свертываемость и потекла изо всех дыр и щелей, а при патологической реакции на переливание все бывает наоборот. Но я полагаю, что наши правоохранительные гости этого не знают, и ни к чему им это знать. Если углубляться в медицинские нюансы, против любого врача можно много чего нехорошего накопать.

– Ясно, – говорит Валяев и снова улыбается. – Вот, поглядите, – он достает из внутреннего кармана фотокарточку и показывает нам. – Это он, ваш пациент. Узнаете?

Со снимка на меня смотрит изумительно красивый парень – лет, наверное, восемнадцати. Ярко-зеленые глаза, светлые волосы, падающие мягкими прядями, улыбка, открывающая ровные белые зубы. Модель из глянцевого журнала, мальчик с обложки.

– Не узнаю, – признаюсь честно. – Вы не представляете, как его избили. Отек тканей лица, физиономия раздута как подушка. Нос сломан, половины зубов не хватает. Вы уверены, что это он?

– Он это, он, Игорь Варенцов. Тело уже опознано.

– И кто его так? И за что?

– Это предстоит выяснить следствию.

– А нам скажете, когда выясните?

– Может быть… – Валяев смотрит на меня с некоторой задумчивостью. – Вот что я хочу сказать вам: во первых, благодарим вас за помощь оперативной бригаде. Во-вторых, хочу предупредить, что о деле Варенцова рассказывать нельзя никому – ни друзьям, ни близким, ни знакомым, согласно закону о тайне ведения следствия. С вас будет взята подсписка о неразглашении. Сами понимаете, что это значит, люди вы, надеюсь, ответственные. И последнее: если случится, что в вашу больницу будут доставлены какие-либо пациенты, обладающие таким же странным запахом, как у Варенцова, вы обязаны немедленно позвонить нам. Номер телефона я вам оставлю. Позвонить и доложить немедленно.