Царь-Космос - Страница 1

– Прошедшее России удивительно, ее настоящее более чем великолепно; что же касается будущего, то оно выше всего, что может нарисовать себе самое пылкое воображение… Так было сказано одним очень умным человеком почти два века назад. Ему не поверили. Напрасно! Это была не констатация, а великое предвидение. Девяносто лет тому мы с вами встретились практически на руинах страны, и вы тоже не поверили мне.

– Немного меньше, Агасфер. Тогда была весна 1922-го по здешнему календарю. «Из России нэповской будет Россия социалистическая», я не забыл. Сейчас суббота 19 марта, 2010 года.[1] Итак, вы считаете свой эксперимент завершенным?

– Вы не изменились, мой друг. «Эксперимент» – скверное слово, сразу вспоминаются лягушки и собачки академика Павлова. Нет! Мы сделали то, что считалось невозможным. За неполный век Россия, может быть, самая несчастливая страна этого мира, стала сама собой, воплотилась, как Абсолютный Разум философа Гегеля, в нынешнюю реальность. Создано идеальное государство, которое управляет идеальным народом. Я не оговорился, именно идеальное, то есть, абсолютно соответствующее собственной природе. Недостатки, неизбежные для всего живого, удачно уравновешиваются достоинствами и дополняют их. Люди счастливы, мой друг и не желают ничего иного. Такого не было уже много столетий. Вот он, ответ, на все ваши сомнения!

– Мы говорим об одной и той же стране, Агасфер?

– Ирония ни к чему. Мы сделали это. Мы – народ России. Я лишь подсказывал, подбрасывал технологии, иногда уточнял курс. Все делали люди по своей доброй воле. Это был их выбор. Лично же я давно ни во что не вмешиваюсь. Счастливая доля прогрессора – великие труды поначалу и легкое завершение работы. Сейчас я больше путешествую, обозреваю сделанное. К счастью, линейность Времени для нас с вами не проблема, поэтому я предпочитаю заглядывать в самое начало, кое-что подправлять, так сказать, наносить заключительные мазки на картину.

– А вы не опасаетесь, что этим займутся другие?

– Если этим займетесь вы, мир просто не выдержит, погибнет. Вы же не столь жестоки! А людям не дано исправлять Время, даже переместившись в минувшее. Всякое изменение неизбежно делает невозможным само перемещение, а значит, блокирует все последствия. Вы можете каждый день убивать свою несовершеннолетнюю бабушку, но возвращаться будете в привычную Историю. Люди это уже поняли, недаром в нынешней счастливой России так часто говорят о том, что История не знает сослагательного наклонения. Такая сознательность, право слово, умиляет.

– Есть иная точка зрения. Вы слыхали об «эффекте запаздывания»? Формула проста: глубина погружения в Прошлое, умноженная на два. Значит, если некий посланец из 2010 года что-то изменит, скажем, в 1920-м, то к 2190-му волна дойдет по текущей реальности и полностью ее изменит. Жернова мелят медленно, зато наверняка.

– Вы с ума сошли, о таком нельзя знать человеку! Это всего лишь теория, хуже – научная ересь. Но если о таком услышат… История уже состоялась, прожиты миллионы жизней, создан Прекрасный Новый мир.

– Пусть решают люди, это будет их свободный выбор. Когда-то вы им кое-что подсказали, теперь – наша очередь. Мне поручено передать вам, Агасфер, что сделанное вами взвешено на весах и найдено слишком тяжким. Наблюдайте царствие свое, если хватит глаз, и оберегайте, если будут силы.

– Это война?

– Это предупреждение. Считайте, что персты огненные уже пишут на стене. Ибо всякой вещи есть свой срок и приговор и зло на совершившего тяжко ляжет…

Ночью подморозило, но к утру холод отступил. Мокрый снег сменился дождем, ледяная мартовская броня, покрывшая улицы и площади Столицы, и без того нестойкая, истончилась и сгинула, уступая воде и грязи. Изменилось и небо: густой покров серых туч ушел на север, обнажая неяркую синеву, по которой заскользили острые силуэты перистых облаков. Весна наступала, в бессчетный раз выигрывая свою вечную битву. Год Черного Кабана, от Рождества Христова 1923-й, от начала же Великой Смуты Шестой, подходил ко второй четверти. Начавшийся в несчастливый понедельник, он шествовал неспешно, без великих войн и великой крови, ничем пока не прославленный и никем не проклятый. Вступивший в свои права весенний день, 19-й от начала месяца марта, тоже был понедельником, самым обычным, по-мартовски сырым и прохладным. Влажный серый камень, мертвые прошлогодние листья на сырой земле, всадники-облака в небесном просторе…

Александровский сад. Обелиск.

Этим утром здесь было неожиданно пусто, и молодой человек в старой офицерской шинели имел возможность без всяких помех и лишних расспросов стоять возле высокой каменной стелы, у подножия которой неопрятной грудной громоздились влажные венки из сосновых веток, увитых красными лентами. Поверх них на листе фанеры был установлен большой многокрасочный плакат. С мокрого листа бумаги грозно смотрел воздевший саблю пролетарий, увенчанный алым революционным полотнищем. Согнутое колено попирало черный силуэт Собора Богоматери, из-за пояса торчала синяя рукоять дуэльного пистолета, вокруг же черными колосьями вздымались к небу десятки острых штыков. Неровные бурые буквы строго вещали:

Плакат был нелеп и смешон, как и обезображенный Обелиск с кладбищенскими сосновыми венками, брошенными в грязь. Еще не так давно молодой человек в шинели наверняка бы возмутился, может быть, даже сорвал мокрую бумагу, не желая терпеть шутовство. Он помнил, каким был Обелиск прежде: увенчанный золотым Орлом, украшенный именами Государей. Триста лет Династии, великий юбилей… Новые хозяева страны стесали древнюю славу, поспешив увековечить на неровном камне фамилии своих давно умерших и забытых кумиров, словно и вправду надеясь на помощь восставших мертвецов. Сегодня 19-е, вчера был день Парижской Коммуны. Видать, камлали, в бубны били, овечьи кости на костре жгли…

Молодой человек усмехнулся. Несколько лет назад, когда на шинели золотом блестели офицерские погоны, среди его сослуживцев ходила байка о Бессмертных Красных Героях – особой большевистской воинской части, укомплектованной гаитянскими зомби, оживленными по методу, описанному в романах Карла Мая. В зомби молодой человек не верил и подобные разговоры в своей роте строго пресекал. Сейчас же ему было просто смешно. Нелепый мертвяк в черном цилиндре с дуэльным пистолетом грозил башням Нотр Дам де Пари. Нет-с, господа-товарищи, не вышло у вас с Парижем. Слабы оказались краснознаменные зомби!

Улыбка тронула губы, на миг задержалась, истаяла. Красная мумба-юмба – это тоже вчерашний день, ушедший в вечность и никому уже неинтересный. Сегодня! Оно наступило, оно здесь, ради этого и следует жить. Надо было торопиться, но бывший поручик позволили себе небольшую слабость – еще минуту возле сырого камня под синим весенним небом. Просто поглядеть на небо, просто глубоко вздохнуть, просто почувствовать, что жив.

Вновь шевельнулись губы, еле заметно, неслышно:

Стихи запомнились случайно – услышанные на коротком привале после боя. Тогда он сам был прапорщиком, как и неведомый автор этих строк. Но воевали вместе, где-то совсем рядом, иначе не легли бы в строчку шенджийцы – оседлые цыгане, служившие проводниками и «добровольцам», и «красным». Один такой лохматый с медной серьгой в тот день привел их отряд в засаду. Отбились чудом.