Царь-дерево - Страница 128

— А после этой вечеринки никто не скажет, что мы занимаемся не тем, чем нужно?

Да Лян скрестил руки на груди, оставив дымящуюся папиросу во рту, глаза его проницательно смотрели на Ли Хуэй.

— А тебе очень страшно?

— Нет. Я только думаю, что сейчас обсуждается по заводу организация производства, и очень надеюсь, что выработанные формы управления будут по-настоящему демократичными. Ты знаешь, что сказал секретарь парткома Мо? «Конкуренция на выборах — это все игрушки капитализма. Даже если этого Да Ляна выберут, я не смогу его утвердить».

— У этого старика из-за тебя лопнет скоро желчный пузырь. Он же страшно боится, что сегодня ты станешь начальником цеха, а завтра, глядишь, тебя выберут вместо него секретарем.

— Насчет этого пусть он будет спокоен. Я и начальником цеха больше одного срока не продержусь.

Они рассмеялись. В это время из цеха крикнули Да Ляна. Он потушил папиросу и окурок бережно спрятал в карман.

— У тебя договорим, — сказал он и исчез за дверями цеха.

Как Ли Хуэй хотелось бы быть такой же целеустремленной и спокойной, как Да Лян! Она вздохнула. Почему он не может возглавить цех? Он еще в шестьдесят пятом получил среднее специальное образование. Вдумчивый, разбирается в технике, столько нерастраченной энергии. В той речи, предлагая себя в начальники цеха, он сделал несколько рационализаторских предложений, и эти предложения получили одобрение рабочих цеха. Почему нельзя утвердить то, что решат люди? Ну и черт с ними, а я все равно буду голосовать за него! Всегда ли должен молодой человек взвешивать свои поступки? Или должен идти напролом? Задумавшись, Ли Хуэй пошла к выходу, но там нос к носу столкнулась с Фан Сином.

У этого парня был такой вид, словно ему на все в жизни наплевать. Он был одет в рваный и засаленный рабочий комбинезон, жеваная рубашка была расстегнута, грудь нараспашку. Комбинезон подпоясан старой веревкой. Колоритная личность, ничего не скажешь! В руке Фан Син держал кусок печенья, он жевал и одновременно что-то напевал. Подняв голову, он увидел Ли Хуэй, остановился и тут же проглотил все, что было во рту. Он побаивался Ли Хуэй. И не только потому, что он не встречал другой такой девушки, которая вела бы себя так уверенно и свободно. Главное было в том, что Ли Хуэй знала все о его семье, о болезни матери, о том, как мать мечтает его женить, о его младших братьях и сестрах…

— Как это ты сумел такое из себя сделать? На работу ведь идешь, или ты, может, просто забыл переодеться? Когда я тебя вижу, мне стыдно становится, что у меня такой друг.

— Честное слово, не знаю, чего тебе стыдно.

— Ты где-то разгуливаешь, ешь, пьешь. А ведь ты знаешь, что твоя мама больна и что она для того, чтобы вы с братьями и сестрами смогли учиться, пошла на грязную работу? Достоин ли ты своей матери?..

Недоеденное печенье выпало из руки Фан Сина на землю. Ли Хуэй хмыкнула и зашагала дальше. Но Фан Син догнал ее:

— А для чего мне быть похожим на человека? Даже ты меня ни во что не ставишь. На заводе столько знакомых, друзей, и никто не хочет со мной знаться.

— Ты, оказывается, умеешь себя уважать? Удивительно!

— А ты из себя вся такая хорошая, прекрасная — и что? Вот на заводе выбирают передовиков. Говорят, тебе ничего не светит.

— Мне самое главное — быть чистой перед своей совестью. Я свои двести пятьдесят семь метров укладываю, никто мне не помогает и не приписывает. Кровь у меня красная, и сердце, по-моему, не черное. И я не боюсь того, что скажут обо мне люди. А ты и своих пяти юаней в день не стоишь.

— Я ничем себя не запачкал.

— А твоя совесть?..

— Совесть? Честно говоря, если бы вы только могли оценить Фан Сина, я бы прямо сегодня начал жить по-новому и показал бы, на что способен.

— Мне? Замечательно. Я готова тебя ценить.

— Я о друзьях помню. Сегодня провожаете Большого Суня, я тоже приду.

Ли Хуэй кивнула, и Фан Син, словно получив то, чего давно ждал, радостно побежал на работу. Ли Хуэй неподвижно стояла на месте. Друзья, однокашники… На кого она может опереться? Кто не огорчит, за кого не станет стыдно? Фан Син хорошо учился в школе, рос, старался все понять. Что за урок преподала ему жизнь? Отчего надежный и прочный камень превратился в ненужный, непригодный обломок? А если вдуматься, то и сама она живет кое-как. Вся молодежь завода, тратя драгоценное время, еще должна обсуждать на бесконечных больших и маленьких собраниях, быть или не быть ей передовиком. Разве можно после этого удивляться, что идет брак и не выдерживается технология, что в управлении хаос и завод год от года терпит убытки?

От солнечных лучей земля стала ослепительно белой, как чистый лист бумаги. Лян Цисюн вышел из дому и направился к дому Ли Хуэй, на проводы Большого Суня. Дома он советовался с мамой, что надеть, нервничал, отказывался от того, что она предлагала, ведь он теперь студент университета. Он мечтал о том, что сегодня поговорит с Ли Хуэй по-настоящему, и потому по дороге настраивал себя, успокаивал: надо быть искренним, говорить не спеша, взвешенно, убедительно. Нужно быть смелым, если хочешь завоевать любимую. Он с удивлением отметил, что вся его удаль, уверенность в себе, геройство, которые он испытал вчера, получив уведомление, теперь исчезли. Он всегда чувствовал свою неполноценность в присутствии Ли Хуэй, как будто в ней заключалась какая-то внутренняя сила, которая подавляла и умаляла его. Как будто именно Ли Хуэй должна была поступить в университет, а не он. Она умнее, умеет петь, танцевать, веселиться и играть, любит живопись, музыку, литературу. Уже работая на заводе, она в течение трех лет в свободное время освоила английский на уровне второго курса университета. Говорит достаточно бегло, с неплохим произношением. Даже слэнг знает и потому спокойно читает на языке. А он занимался три года и в этот раз набрал всего пятьдесят шесть баллов на экзамене. Что там говорить, она свободно могла бы поступить. Неизвестно только, почему она этого не делает. Похоже, что уже пробовала несколько раз, не получилось, и она решила больше не пытаться.

Один раз он спросил ее:

— А почему бы тебе не попробовать поступить в иняз?

— Ты считаешь, что иностранный язык нужен только для поступления в институт или для научной работы? Нет. Я твердо решила, что больше учиться не пойду. Но отчего бы рабочему человеку не знать пару иностранных языков? Язык сам по себе, конечно, не специальность. Зато с его помощью можно шире узнать мир, найти ответы на интересующие тебя вопросы.

— Но я никак не пойму, почему ты приняла такое решение?

— Это решение мне подсказала сама жизнь. За мои проступки.

— Правда?

— Не верь тому, кто скажет, что это не так.

Лян Цисюн был задет:

— Но здесь все равно что-то не так. Ты же понимаешь, как государству нужны сейчас знающие, талантливые люди. Такие, как ты, должны дать простор своему творчеству. Ведь ты можешь гораздо больше, чем я! Можешь добиться больших успехов!

— Диплом университета — это слава и успех? Да, есть диплом — значит, есть твердая зарплата, престижное удостоверение. А еще больше почета, если получишь диплом за границей.

— Какого черта ты все самое хорошее превращаешь в дерьмо?! — Лян Цисюн вышел из себя и крикнул, как будто его укололи.

— Я только хочу сказать, что ты материалист и очень прочно стоишь на земле. — Ли Хуэй даже опустила руку и показала. — Ты порой заставляешь меня вспомнить слова одного поэта. Он сказал: «Огромные горы в туманной дали кажутся окрашенными в один цвет. Но углубись в лес — и только тогда увидишь все богатство красок, увидишь то, что отличает одно дерево от другого».

— Отличает?

— Да. У нас с тобой не совсем совпадает отношение к некоторым идеалам. Взять хотя бы «четыре модернизации». Если только небольшое число людей обладает высоким научным и культурным уровнем, если рабочие и крестьяне наполовину неграмотны, если школа и производство только в начале своей эволюции — разве все это не говорит о том, что до «четырех модернизаций» еще слишком далеко? К тому же, на мой взгляд, ни элитарность, ни бюрократизм еще вовсе не искоренены.