Быть императрицей. Повседневная жизнь на троне - Страница 6

Портрет Великой княгини Елизаветы Алексеевны. Художник Э. Виже-Лебрен. 1797 г.

Полная, безпристрастная справедливость памяти ея требует упомянуть также о ея безчисленных благодеяниях, ознаменовавших каждую минуту ея жизни; ея сострадание к несчастному имело просвещенный характер ея ума и теплый порыв ея души. Ей недоступны были наслаждения удовлетворенной гордости; императрица попирала ногами блеск житейской суеты и отказалась бы от всего для удовлетворения жгучей потребности творить добро, составлявшей достояние, усвоенное всею августейшею семьею, которая в продолжение 30-ти лет гордилась и любовалась ею. Источником ея деятельной благотворительности служила ея набожность, возвышенная, просвещенная и превосходящая все мечтания. Эта чистая, непорочная душа возвышалась безпрепятственно к превысшей воле, где почерпала свою силу и свой душевный покой. Строгая к самой себе, снисходительная к ближним, императрица выражала делом то, что другие выражают на словах. Высота ея положения обусловливалась чрезвычайною возвышенностью ея чувств; величие престола состояло у нея лишь в полном отрешении от житейской суеты и в силе сочувствия ко всему, что касалось предметов ея любви и уважения.

Императрица Елисавета сохранила, до последней минуты своей жизни, наружность величавую и приветливую, покорявшую все сердца; прелестный орган, восхитительный стан, грацию во всех движениях, полную простоты и царскаго величия. Ея дивная красота, не имея себе ничего подобнаго, поразила всю Россию. Все, имевшие счастие присутствовать при пиршествах бракосочетания (1793 г.), припоминают с восторгом картину, которую представляла собою этая юная чета; говорят, что при ея появлении повсюду раздавались невольные возгласы удивления; сравнение с Психеею представлялось каждому. Нельзя было довольно налюбоваться этой четой, столь юной и столь счастливой; жизнь едва только им передала первыя свои впечатления и скрывала все горькое и жесткое, которое она ей готовила в будущности. Этот великий блеск, этот цветок юности поблек, но императрица сохранила все выражение и всю свою прелесть; черты лица ея носили отпечаток ея сердечных порывов, со свойственной, только ей одной, силой очарования. Время, лишая ея чело венка из роз, воздвигнуло над ней сияние нетленное, и это сияние не поблекло….

Императрица Елисавета любила искусства и находила в них отдохновение; ея вкус к изящному соединялся с редким пониманьем и с массой познаний самых разнообразных. Все отрасли художеств имели доступ к ея покровителъству; она посылала в Италию, на свой счет, молодых русских живописцев, помогала другим заниматься наукой. Ея ум, свободный от всякаго предразсудка в литературе, оценял точно так же и поэзию: она переходила от одной литературы к другой с одинаковым увлечением. Расин не мог желать лучшаго судьи; Гете привлекал ея внимание при каждом своем классическом творении; Карамзин читал ей рукопись своей истории, и нет сомнения, что Скотт, Байрон и Мурр были бы поражены и польщены метким суждением, с которым императрица наслаждалась их произведениями, читая их каждаго в оригинале; но внимание ея не останавливалось в области фантазии; сочинения, самыя серьезныя, были предметами ея изучения, и, конечно, ни одно замечательное произведение, на каком-либо из европейских языков вновь выходившее, помимо всех ее окружающих, не миновало критики императрицы; она умела ценить достоинства и судить о недостатках с редкою проницательностью.

Таким образом дни шли за днями, и они были посвящены подвигам добродетели и духовной жизни, которую она также тщательно старалась скрывать от посторонних наблюдений и тем оправдывала истину, что возвышенный ум и высокая добродетель имеют одинаковое свойство; они живут своею жизнью, одобрение света внушает им ужас, от котораго они спасаются в тиши уединения и в безмятежном созерцании.

Красота природы не могла не влиять сильно на впечатлительную и возвышенную душу императрицы. Она предавалась этому влиянию с естественною искренностию и с простотою, свойственною всем ея движениям; живописная местность возбуждала ея воображение и вызывала ея беседу к мирному и веселому настроению духа, которое тотчас же отражалось на ея лице с чрезвычайною прелестью. Когда она находилась лицом к лицу с природой, казалось, что судьба увенчала бы все ея желания, наделив ее самой скромной и безъизвестной долей; в пурпуровой мантии она казалась рожденной повелительницей, созданной, чтоб возвеличить собой все сословия; ея присутствие освящало даже хижину….

Уже в течение двух лет здоровье императрицы видимо пошатнулось; серьезный недуг предписывал переселиться в менее суровый климат. Жребий пал на Таганрог для ея местопребывания; все знали, что у императрицы только одно желание: ни на одну минуту не разлучаться со своим августейшим супругом. Нежная привязанность императора содействовала исполнению сего желания. Они выехали вместе: Государь в цветущем здоровьи, бодрый духом и телом, императрица страждущая, слабая и жертвой неизлечимаго недуга. Немногия минуты прожитыя в полном согласии и в любви, усиленной угрожающею опасностью, были скоро прерваны самым неожиданным, несчастным событием. Государь внезапно скончался, и императрице суждено было закрыть ему глаза. Сверхъестественная бодрость духа, сопровождавшая ее в эти величественныя минуты скорби, подала надежду, что силы ея вернулись и здоровье возобновилось, но то была лишь последняя вспышка угасающаго пламени, – удар, поразивший государя, нанес смертельную рану императрице. Она, казалось, безропотно покорялась необходимости продолжать свое существование, потому что она одна только знала, что скоро умрет.

С той минуты она предалась всецело любви к Богу; ея жизнь проходила в полном уединении и глубоком созерцании; напрасно было бы поднять завесу, скрывавшую ее в это время от света, которому она уже перестала принадлежать. Она сохранила от всего земнаго только одно желание: она была проникнута мыслью увидеть еще раз вдовствующую императрицу, любовь которой охраняла ее и которая, казалось, предназначена была судьбой служить олицетворением мужества и добродетели. Как трогательно было бы свидание этих двух августейших жертв общаго несчастия. Сколько слез, сколько излияний любви и дружбы сменяли бы друг друга, и сколько общих молитв возносилось бы к Небу! Но иное было свыше предназначено. Свидание должно было состояться в Калуге. Прибыв 3-го мая (1826 г.) в Белев, уездный город Тульской губернии, императрица Елисавета не в силах была продолжать свое путешествие. Поспешили уведомить императрицу Марию, она тотчас же отправилась в путь. Когда она приехала в Белев, ея августейшей невестки уже более не было. Не станем описывать последния минуты императрицы Елисаветы. Оне известны одному Богу. Вечером 3-го числа ничто не предвещало опасность. С наступлением ночи императрицу начало клонить ко сну; несколько часов спустя окружающие заметили ее менее спокойною, предложили ей позвать докторов, но она положительно отказалась; позднее послышался слабый стон; стон этот, быть может, был возгласом радости. На разсвете, когда вошли в ея комнату, августейшая монархиня уже прекратила свое существование; никто не присутствовал при последних минутах ея жизни и скорби. Она вся предалась Богу, и Бог взял ее к себе, без ведома людей.

Можно было бы сказать, что люди были недостойны присутствовать при таком величественном зрелище. Эта последняя борьба души непорочной, почти уже оторванной от всего земного, это таинственное событие, одним Господом Богом вызванное и Ему Единому явное и скрытое Его волей во мраке ночи, не оставило следов – и исчезла она для мира безследно и было им не предвиденно.