Бузина, или Сто рассказов про деревню - Страница 71

Не в склад, а слуху отрадно. Ну, прыгали-прыгали, а тут Катька-с-пряником забравши, ногами сучит, и-эх-прокачу-скоро в космос полечу! А дед возьми, да сигани с одонка. Ага. И улетела Катька-то. Так. В чисто голубое небо. Дед сказал, спутником теперича будет. А либо куда приземлится, за горы-то. Там пряников несчитано как много и пенсия у городских гораз как – больше.

Вот, как говорят? Спорт, мол, это мир. То бишь, без спорта иди друг на дружку стенкой? Наши, пестряковские, мнения такого же. Потому физически культурная деревня наша вся. И, понятное обстоятельство – каждой культуре – свое время года. Ибо, всякие народ занятия к должной погоде климата приспособил. Сам рассуди? Зимой либо поплывешь? В размашку-т? Гребкам? О! А на лодке? О! В прорубь некоторые лодку пробовали упихнуть. Прорубя расширили, вторкнули! Это братья Михалевы, Иван да Илья. И лодка ровно под лёд легла, как крейсер Аврора в ожидании последнего залпа Варяга. Хоша сие и печально. Ну дак красиво – мальцы ходют, дышат на ледок, окошечко отпотеват – лодку видат. Жаль, якорь не прошел. Он изделан был из чужой куйни. Неловко было б. Ага. Ну, потому на зимнюю погоду всякое бесчинство крепости духа выходит на лёдные озёры. Потому как малышня что? Одне санки на уме, ничё боле. А мелкие те баб катают. То не спорт, а сплошное непотребство если в схожести лиц. Есть и кто зверюшку мучит – те в лес идут. Снегоступы обуют и шасть-хрясть, белку забижат. Нам с ними по пути. Мы это, к олимпийским резервам. Нам медали тожа есть куды! Кителя с войны висят! А либо и на самовар можно. Опрятно и глаз радует. Вот, Михей Михалыч Стукотин с бабой Прошкиной по девичеству а ныне тоже в его фамилию Стукотиной Валькою ополоумевши от близости олимпияды, решили фигурного катания насмотревшись показать. Баба верещит, коньки белы! А дед – валенки черны! На! Кто бурки тебе скатат? Пошли в черном. Овцы-т ихние дуры, все были, как ни на есть чисто калоши черные. Дед Михей посреди добра уволенного с сараю, нашел полозья коньковые, заточил – хоть хлеб режь, и ремням обвив вкруг валенков, остепенился. Баба ему кричит, это ж снегурки будут, как ты Дед Мороз будешь, а тебе канадки надоть, как ты дед и есть! Рассек Михей лед, чисто ледоход какой атомный Ленин. И пошел, пошел, побежал, и все. Ну, на речку выбежал, побежал в район за чекушкой греться. Бабе порядком сложнее по причине женского тела. Баба понизу грузнее буит, опять полушубок, и четыре платка на ухи, чтобы не слыхать, как дед свищет и выражается. Так и не догнала. Всё вдоль берега кружилася. Знающие люди говорят, чисто Ирина Роднина в молодые времена. Даже цвет глаз тот же. Баба схрабра и ласточку сделала. Ну. Взялася за иву, обняла, и ногу выставила назад. Так и замерзла. Ненадолго. Дети со школы бежали, оторвали бабку, домой прикатили. Чисто статуя! А дед добёг! До района! А в сельпо не пустили – низя, говорят, ты, старый дурень, своим железом все торжественные полы почирикаешь. Но народ у нас спорт любит, деду и поллитру вынесли, и для местной газеты фотоснимок произвели, как он есть герой. Так и написали – СПОРТ – В МАССЫ! А ты говоришь, олимпияда! Чу! Нас пусти! Мы без допингов чемпионы! Потому природа зимы требует, а как? Зимнего бокса-то нету…

Мы, пестряковские, народ незлобивый и по течению жизни ходящие смирно как рыба в бредень. Но ей-же-ей иной раз городские умы ввергнут в неистовство глупостью вопроса! Вот, давеча приехавшие столичные дачники воротили носы от брюквы с репой, дескать, рази в вашем Пестряково что уродится годное к еде? Репа им проста, а брюква непонятна. Да у нас, милые человеки, если можете понять, даже южная ягода родится в виде помидора! Сознаться искренне, мы и без помидора хорошо жили, но к культуре тянемся, оттого поторкали привезенных агрономом ростков по всем дворам. Кто ж знал, что этому хитрому фрукту крышу надоть? Стеклянну? Навроде как на вокзале? У нас и без крыш все так лезет успевай назад заталкивать. Хорошо, у кого помидора та самая смерзла, все хлопот меньше, а порося ее не зауважало. А баба Нина с дедом Петром Северинычем в стороне маленько живут, и чуть выше, чем остальные, и у них эта ягода оставши в огороде. Но сильно зеленая прям есть никак. Чего уж баба не думала! И жарила, и парила, и оладьи ставила, и в пряженики, и в пельмени даже крошила – ужас какие муки Севериныч терпел. А телевизор на что? Увидали двух тёток, они все разъяснили для Пестряково конкретно. Такое слово было сказано, баба на обоях карандашом обозначила – ДОЗАРИВАНИЕ. Во! И все прям стало ровно и ясно, как программа Устава партии. Положили на рядно, под кровати убрали, кружевным подзором занавесили. И стали эти ягоды наливаться как светофор из зеленого в красный минуя желтый. И така вкусна оказалась эта помидорина! Что ты! Сольцой крупной присыпь, чесночку дай, ой ты, не надо водки как вкусно но запивать приятно. Даже огурец который не жилец в теле не ровня этой помидоре. Бабка хотела Из помидоры той вареньку сварить, дед не дал. На будущий год, непременно, обсадим все Пестряково. Уже и стекла спёр позаимствовал. А пока под кроватью лазают, выбират крупную красную ягоду – чисто как в лес по грибам но удобнее ногам. Баба и думат, токо б дачник еще чего слаще не удумал, а? Ну под самогонку диво как чудно, и вам всем присоветую!

Фаддей Матвеич и бабка Колыванова Нюра жили как сыр в сливошном масле. Едва не катались. Но все своим трудом по причине работящего устоя внутри. Фаддей как в войну начал работать, только родившись, так и продолжил, все власти пережив на трудовых фронтах, где маленько оглох от шума поступи пятилетки. Нюра Колыванова малька запоздала насчет будней, но хорошо впряглась в преодоление разрухи, которой в Пестряково, Спаси Господи – и не было никогда. Нюра выучилась учительшей и давала строгости всяким Филиппкам, потому целые поколения пестряковцев провели учебные года у печки носом в угол. Зато нраву вышли доброго и «жи-ши» писали как надо, а не как слышно. Баба даже обросла против воли книгами, потому как про грамматику в русском языке никто не знал, сколько понаписано. Бабу Нюру с дедом как-то пригласил к себе в город художник Леонид, загостившийся по причине разлива реки в Пестряково. Ну д так че? Гощевать дело приятное, когда быстро. Они в баню сходили, яблук полны корзины набрали, отцедили самогона лучшей выдержки трехдневной, даже рыбы копченой взяли с избыткою. А и брусники с медом. Так и всякого много?! Баба хотела и бочку с капустой, но в автобус не пролезло. И обосновались они аж на третьем от земли этаже. Художник Леонид знаменит был и дальше Пестряково, но темы сюжетов черпал на месте. Ой, как же бабе понравилось в городских условиях быта! Кругом те книги, кровать с подзорами, телевизор с разными шалостями, нова скатерть морозного узору. И рамки повсюду стоят для чего невесть уж больно дорогие, вызолоченные. Фаддей все скучал нащот земельных работ и даже спроворился вокруг дома рябины насажать, чтобы, значит, глазу добро было. А художник хитрый! Уйдет в свою каморку, чтобы краскою не пахло, и малюет день за днем. А баба с дедом сидят, рассматриват пейзажи в окнах да обилие картин в квартире. Баба Нюра и Пушкина углядела. Это, – говорит, – у нас в школе такой же, но сильно рябой от мух. Она и думала, Пушкин, дескать, после болезни, оспою битый. А на полочке у Леонида его бюст стоит в кепочке, чисто Ленин. Токо не белёный, но с хитрым прищурцем. Так сидели они пару недель, затосковали по кедровым орешкам. Скоко часов натикало, – баба спрашиват. А у хитрого художника будильник с кукушкою к стенке отвернут. Дескать, часы идут, а работу работай. Опять чаи взялись гонять, а дед возьми, на, тебе, – подстаканник на голову приладь – я, говорит, царь Пестряковский! До чего они Леонида доглумили, он быстро с них картину написал и отправил в деревню, картошку убирать. Колбасы с собою дал и еще клюквы мелкой соленой, в жестяной банке. Икра написано. И, простите, сыра завалящего в плесени. Ну, баба с дедом печенья купили в дорогу, пива всякаго, да и потряслись назад. Хорошо, сказали, в городе – но локтям не потолкать, как теснота-та. И попросили Леонида к ним ехать жить насовсем. А баба обещала ему про «жи-ши» все точно обсказать!