Бурвиль - Страница 17

Он пускает в дело все. И публика хохочет от начала спектакля до конца, потому что у него дар порождать смех даже не в комических ситуациях - жестикулируя, вращая глазами, разговаривая фальцетом. Чтобы проанализировать его игру, пришлось бы расчленить на составные части каждый жест, описывать взгляды, взвешивать улыбки, улавливать модуляции голоса. Его изобретательность неисчерпаема.

Впрочем, Бурвиль и ценит больше всего в бульварной комедии именно ту свободу, с которой он может обращаться с текстом. Можно лишь удивляться тому, что он никогда не выступал в настоящем театре, и легко себе вообразить, как бы он сыграл, например, в комедии Мольера или же в пьесе Чехова... Но, по его словам, он просто не осмеливается играть из вечера в вечер одно и то же, будучи скованным мизансценой и необходимостью повторять одни и те же реплики. По его словам, он мечтал бы сыграть Мольера по-своему или, точнее, поскольку он не из тех, кто замахивается на традиции, "сыграть Мольера для своей консьержки"... для тех, кто не знает Мольера наизусть, не знает заранее, где положено им восторгаться. И однажды он специально для меня исполнил сцену с гласными из "Мещанина во дворянстве". Не знаю, отошел ли он или нет от текста пьесы, но ее комизм был в духе Мольера. Актер-выдумщик испытывает большой соблазн оторваться от текста, который душит вдохновение, не искажая при этом его смысла. Когда он играл в фильме "Денежки Жозефы" (который нас и познакомил), Бурвилю множество раз случалось заменить слово, прибавить или опустить другое, и реплика, непроизвольно слетавшая с его уст, всегда была взрывной и правдивой. И именно эту свободу, предоставляемую выдумке, ценит и использует Бурвиль в водевиле или бульварной комедии; но еще больше она идет на пользу самому водевилю или комедии, которые не бог знает какое искусство, если в них не заняты талантливые актеры.

Миллионы друзей

Пока писалась эта книга, я многих расспрашивала о Бурвиле. Находились люди, которых он совершенно не интересовал, и такие, которым он был почти неизвестен. Зато среди тех, кто его знал - лично или как актера, - я не встретила ни одного, чья оценка была бы сдержанной. Обычно, стоит произнести его имя, и первая реакция собеседника - смех. Затем он говорит банальные слова: потрясающий, великолепный актер. Чтобы услышать большее, надо допытываться; но и тогда, после наводящих вопросов о нем, как об актере, если только разговор идет не со специалистом, выясняется, что он интересует не столько как актер, сколько как человек - и отвечать на вопросы приходится уже мне, потому что людям хочется найти у меня, знакомой с ним лучше, подтверждение своим предположениям. Когда речь идет о других актерах, говорят о манере их игры, о таланте. В разговоре о Бурвиле словно забывают, что он актер. Говорят так: "Ах, да, правда... Но какое это имеет значение! Ведь он Бурвиль". Он символ, в котором человек и артист слиты воедино. Людям и в голову не приходит, что между ними существует разница или противоречие. Он просто тот, кто вызывает чувство дружбы и доверия.

...Мне привелось быть с ним в толпе универсального магазина в тот день, когда мы должны были ставить свои автографы на мой экранизированный роман - с этого-то и началось наше знакомство. То, что его узнают и его появление возбудит любопытство, можно было предвидеть заранее. Но больше всего меня поразило, в какой форме рядовые зрители проявляли к нему интерес.

Мы проходили между отделами, и вдруг какой-то человек узнал Бурвиля и лицо его осветилось улыбкой, глаза заблестели от удовольствия. Часто дальше этой улыбки на лице и блеска в глазах дело не шло. Но сколько людей непроизвольно протягивали к нему руку - так бывает, когда узнаешь друга и первая реакция - броситься к нему навстречу. Рука уже протягивается... и тут же опускается от сознания ошибки - ведь если ты двадцать раз видел Бурвиля в кино и любишь его, еще не значит, что можно считаться его другом. И все же очень многие протягивали ему руку, возможно, к собственному удивлению: "Ах мсье Бурвиль, как поживаете?" Можно было подумать, что здесь оказалось множество его давних и очень близких знакомых. Это не натиск толпы. На него не бросаются, не хватают за полы, с неистовством требуя автографа. Люди не проявляют непомерного восхищения, что увидели его, - они просто очень довольны...

Но вот мы за столом, и ему протягивают книги для подписи. Самые робкие довольствуются тем, что выражают ему свою симпатию улыбкой. Те, кто посмелее (или непосредственнее, те, кто не сомневается, что его можно считать другом), говорят ему несколько слов: они, мол, не пропускают ни одного фильма с его участием, видели его в этом, но он лучше в том, книга куплена для мужа, "который вас очень любит, знает, мсье Бурвиль! Ах стоит только в нашем кинотеатре появиться фильму с вами!.." Или же у него спрашивают, как поживает он и его дети. Советуют не перегружать себя работой. Слово за слово, с ним делятся даже своими заботами: "Я не смотрела вашего последнего фильма - у меня вот уже целый месяц болен муж - язва желудка, врач говорит, что..." И он отвечает, как отвечают друзьям. Не рассыпается в любезностях, но и не задается, чувствует себя в этой толпе, среди своих друзей, словно на деревенском празднике, где знаешь чуть ли не всех и каждого.

То же самое происходит и когда он снимается "на натуре" -это всегда привлекает множество любопытных... Мне случилось побывать на съемке. Мы стоим, разговариваем, а посторонние люди ходят взад-вперед, вертятся поблизости, мало-помалу, осмелев, подходят вплотную и, установив первый контакт, заводят разговор. Те, кто не так смел, находят окольные пути: "Видишь, - говорит мать ребенку, - во-он там, вон тот дядя - это Бурвиль, ты его узнаешь?.." Ну, и разумеется, у него просят автографы, но чувствуется, что, скорее, это предлог лично выразить ему свою симпатию.

Я спросила Бурвиля, обременяет ли его эта популярность, от которой страдают многие кинозвезды. Оказывается, нет. Она ему не мешает, потому что не вынуждает его делать над собой усилие, ему достаточно быть самим собой.

В большинстве случаев к нему обращаются с разумными просьбами, и трудность заключается лишь в том, что их слишком много. Например, когда он снимается в небольшом городке, где его присутствие - событие, его разрывают на части, требуя автографы. Однажды я была свидетелем, как к нему обратились с десятком просьб за один день. Тамошняя почтальонша, которая всякий раз, вручая ему корреспонденцию, дружески приветствовала его, про прошествии нескольких дней попросила его заглянуть на почту - загруженность работой не позволяла ей отлучиться и увидеть его на съемке. И он зашел - ему было по пути. Вечером в отеле ему представили местного врача, пригласившего его поужинать, - он уже созвал на этот ужин коллег со всей округи. Ужинать - не ужинать, но Бурвиль зашел выпить кофе. Среди множества писем оказалось два: одно от винодела, который хотел бы угостить его своим вином, второе - от матери, ребенок которой уже несколько лет прикован к постели, - малыш так обрадовался бы его приходу! Директор приюта объяснил ему по телефону, какое удовольствие доставил бы визит Бурвиля его питомцам. Позднее мы застали в холле гостиницы организатора местного праздника, тот не представлял себе, как это Бурвиль в их краях и не будет на нем присутствовать.

Я рассмеялась и спросила Бурвиля, как он намерен выйти из положения. Он и сам не знал. И это его огорчало... Разве можно было разочаровать директора приюта, считавшего, что его приход доставил бы радость мальчикам-сиротам. Нечего думать и о том, чтобы огорчить мать больного ребенка. Дети -это священно... Но как трогательно, если виноградарь хочет поделиться с ним самым дорогим, что у него есть, вином своего изготовления. Он умудрился наведаться к нему между съемками.

Конечно же, найдутся злые языки, которые скажут: все это средство поддержать свою популярность, не более... Они не видели огорчение Бурвиля, который готов разорваться, лишь бы удовлетворить любую просьбу: "Люди рассчитывают на меня, я не могу их разочаровать". Потому что каждый, обратившийся к нему с просьбой, для него тоже немножко приятель, и он относится к нему с горячей симпатией. Если между ним и его публикой дистанции не существует, объясняется это тем, что не в его натуре устанавливать ее между собой и кем бы то ни было; не важно, кто вы, но раз вы обратились к нему, он отвечает вам приветливо, потому что так полагается среди цивилизованных людей.