Буревестник - Страница 94

— Все за борт! — крикнул он.

Старшина куттера упрятал Симиона куда-то в трюм и подал знак, что он ждет остальных. Ермолай бросился в воду и поплыл, в то время как Афанасие, чтобы избежать столкновения, отталкивал веслом шедшую на буксире пустую лодку, то и дело кидая на Адама и на Емельяна тревожные взгляды. Парень был мертвенно бледен, что было заметно даже при фосфоресцирующем отблеске волны, и, очевидно, сильно перепуган.

— Прыгайте в воду! — повторил Адам.

Но Емельян упрямо покачал головой.

— Емельян!

— Я остаюсь в лодке, — крикнул он. — Теперь безопасно! Куттер отведет нас к «мамаше»!

Адам пробрался к Емельяну, пытаясь сбросить его за борт, но тот со смехом приставил к его груди весло:

— За лодку отвечаю я!

С куттера что-то кричали — повидимому, старшина не мог больше ждать. Адам махнул рукой Афанасие, но тот, кивнув в сторону Емельяна, тоже отказался прыгать в воду.

— Прыгай сам! — смеялся Емельян. — Отправляйся на свой куттер!

«Я не могу бросить их на произвол судьбы, — думал Адам. — К тому же Емельян прав — нас отбуксируют к пароходу. Делать нечего, останусь с ними». Радуясь тому, что они спасены и что теперь все будет хорошо, он заразился веселостью Емельяна и оставил его в покое. Хотя ветер выл все так же, Адам сложил ладони рупором и принялся кричать старшине куттера, что к норд-осту от них остались на якоре лодки молодежной бригады. Старшина кивнул головой, и через минуту куттер, ревя мотором, тронулся в указанном направлении. Буксирный трос натянуло с такой силой, что Адам, Емельян и Афанасие повалились на дно лодки. Емельян сел за руль, и лодка запрыгала по волнам, поднимая фонтаны брызг и иены. Афанасие принялся увязывать покрывавший всю переднюю часть лодки жесткий, мокрый парус. Адам уселся поудобнее, но лодку дернуло и он больно ударился головой о банку. «Вот черт! — думал Адам, — потони я, на мое место послали бы другого инструктора, которому, если бы он не был природным рыбаком, понадобилось бы полгода, чтобы освоиться со своей работой и научиться всему, что ему нужно знать». Он глубоко вздохнул и, не в силах больше бороться с усталостью, стал засыпать. Ему представилось, что он видит сквозь опущенные ресницы какие-то черные столбы, мимо которых они проносятся по шоссе на обкомовской машине. Потом столбы оказались горами, а машина — лодкой. Горы, горы… кромешная тьма…

Его мысли спутались, и Адам заснул. Потом, неизвестно через сколько времени, он увидел Ульяну, сидевшую рядом с ним в машине. Она была очень печальна и упрекала его:

— Зачем ты меня бросил, Адам? И как раз, когда у нас будет ребенок…

— Что ты, Ульяна! Как я могу тебя бросить? Ты с ума сошла! Мы с тобой никогда больше не расстанемся, никогда, никогда! Слышишь? — будто бы кричал Адам в страшном смятении, крепко сжимая ее руку.

Он проснулся с сильно бьющимся сердцем, страшно расстроенный и огорченный, хотя сознание сейчас же подсказало ему, что все это было во сне. Их лодка все так же прыгала по волнам, впереди виднелась другая — пустая, а еще дальше — черная масса куттера, который так сильно бросало из стороны в сторону, что он, казалось, неминуемо должен был опрокинуться. «Хотя опрокинуться такому куттеру трудно. Построены они великолепно, да и палуба у них прочная, все задраено, водонепроницаемо…» — думал Адам, и лодка, по сравнению с куттером, казалась ему легкой, хрупкой, незащищенной. Афанасие крепко спал, забравшись под парус. Емельян сидел за рулем. Адам дернул его за ногу:

— Теперь мой черед, а ты поспи!

Емельян отрицательно потряс головой и пробормотал сонным голосом что-то про «мамашу» и о том, что «теперь уже скоро». Голова у Адама опять опустилась на грудь и он заснул как убитый, потеряв всякое представление об окружающем. Проснулся Адам от страшного крика, заставившего его вскочить на ноги. Испуганно тараща глаза, он стал всматриваться в темноту, но ничего не увидел, кроме пустой лодки и куттера. Правда, ему показалось, что они теперь дальше от куттера, чем прежде, и что буксирный трос стал как будто длиннее. Емельян показывал рукой на куттер, крича что-то изо всей мочи, но что — разобрать было невозможно. Сообразив, что буксир, повидимому, лопнул, Адам кинулся к веслам и принялся грести, пытаясь поскорее выправить лодку, чтобы избежать несчастья. Надежда на пробковые пояса была плохая — он знал, что они через несколько часов пропитываются водой и идут ко дну. Куттер, который шел против ветра, так что никто на нем не мог услышать их воплей, быстро удалялся.

Емельян распорол парус ножом и пихнул ногой Афанасие. Тот испугался и бросился к веслам. Емельян пробрался мимо них на бак, чуть не свалившись в море, но грести не стал, а принялся выбирать буксир. Вытянув, он некоторое время молча, сидя спиной к остальным, рассматривал конец, потом повернулся и, просунув его под банкой Афанасие, подал Адаму. Адам нагнулся и взял его в руки. Чего хотел от него Емельян? В темноте ничего не было видно — конец, как конец. Емельян поднял руки и показал, что трос перерезан:

— Перерезан! — донесся его крик.

Адам нащупал конец: Емельян прав — это не разрыв. Буксир был перерезан ножом. Он поднял голову и посмотрел вслед куттеру, который уже почти скрылся в темноте.

Симион провалился в трюм, за ним, немного погодя, тяжело плюхнулся Ермолай, который захлопнул за собой люк как раз в ту минуту, когда в него попала струя холодной воды от перекатившейся через борт волны. Грубые голоса встретили их ругательствами, но разглядеть в кромешной тьме, кто ругался, было немыслимо. В трюме было тепло; сухой, спертый воздух был насыщен запахами рыбы, смолы, пота и мокрой одежды.

— Кто такие, братцы? — весело обратился Ермолай к сидевшим в трюме рыбакам. — Кто вы такие, родные мои, разлюбезные?

— Это не иначе, как Ермолай! — сказал чей-то голос.

Другой преспокойно обругал Ермолая.

— Разве так хороших людей принимают? Как вам не стыдно, а еще рыбаки!

Ермолай был очень огорчен.

Послышалось новое ругательство.

— А другого ты ничего сказать не умеешь? — обиделся он. — Не многому, видно, ты у матери научился, зато уж чему научился, тому научился!

— А ну-ка, братцы, потеснитесь, маленько, дайте лечь человеку.

В ответ послышались сердитые крики и удары кулака.

— Кто это еще подо мной? Чего дерешься, дьявол? — возмутился Ермолай, вовсе, впрочем, не собираясь двигаться с места.

— Зажгите свечу! — сказал кто-то.

Чиркнули спичкой, зажгли свечу. Из-под Ермолая, охая и держась за живот, вылез встреченный дружным хохотом рыбак.

— Тяжел Ермолай, что твоя белуга!

— Так это ты, Данила? — ласково обратился Ермолай к пострадавшему. — За что же это ты меня бил?

— Что, Данила, отбил, небось кулаки-то! — шутили рыбаки.

Их было человек восемь: усталые, потные, обросшие давно небритой щетиной, с красными, воспаленными глазами. Симион сидел, забившись в угол. Красноватое, дрожащее пламя свечи осветило одеяла, мешки, бочку. Взлеты и провалы куттера валили людей друг на друга; слышался смех; наиболее уставшие злобно ругались. Симион узнал односельчан. Двое из них — один, которого чуть не раздавил Ермолай, и еще другой — когда-то были его приятелями. Сыновья зажиточных родителей, оба владели раньше лодками и снастями, а теперь были рады рыбацкой зарплате, лишь бы их оставили в покое, лишь бы поскорей стерлось то различие, которым они прежде так гордились. Симион, с провалившимися, давно небритыми щеками, мрачно хмурился, что-то сосредоточенно обдумывая. Одна мысль не давала ему покоя. Сердце учащенно билось от страха и предчувствия тайной, преступной радости. Между тем, Ермолай рассказывал о том, что с ними произошло:

— Ну, братцы, и хлебнул же я нынче морской водицы! А какая от нее жажда! Все нутро горит!

— Выпей воды — пройдет, — проворчал кто-то.

— Это вашей-то, вонючей? Да она мутная — еще заболеешь! — с отвращением сказал Ермолай — Очищенной нету? Кирсан, голубчик, неужто тебе все равно, когда рядом братская душа погибает? — вкрадчивым голосом обратился он к соседу, обводя всех своими маленькими, хитрыми глазками, блестевшими, как звездочки, на толстой, красной и не менее блестящей физиономии.