Бунтующий человек. Падение. Изгнание и царство. Записные книжки (1951—1959) - Страница 38

1878 год стал годом зарождения русского терроризма. 24 января, накануне суда над 193-мя народниками, юная девушка Вера Засулич стреляет в губернатора Санкт-Петербурга генерала Трепова. Оправданная судом присяжных, она избежит полицейского преследования. Этот револьверный выстрел вызвал каскад связанных между собой репрессий и покушений, и всем уже становилось ясно, что он не прекратится, пока не выдохнутся его участники.

В том же году член «Народной воли» Степняк-Кравчинский изложил теоретическое обоснование терроризма в своем памфлете «Смерть за смерть». За теорией следует и практика. В Европе жертвами покушений становятся кайзер Германии, король Италии и король Испании. В том же 1878 году Александр II создает Охранное отделение – наиболее действенное орудие государственного терроризма. Начиная с этого времени XIX век в России и на Западе пройдет под знаком убийств. В 1879 году предпринимается еще одно покушение на короля Испании и неудавшееся покушение на царя. В 1881 году террористы «Народной воли» убивают царя. Софья Перовская, Желябов и их сподвижники приговорены к казни через повешение. В 1883 году совершено покушение на кайзера Германии, его виновника казнят на плахе. В 1887 году казнят чикагских мучеников; в Валенсии проходит съезд испанских анархистов, публикующий следующее предупреждение: «Если общество не идет на уступки, мы должны уничтожить зло и порок даже ценой собственной жизни». Во Франции 1890-е годы отмечены кульминацией так называемой «пропаганды делом». Прелюдией к убийству Карно служат подвиги Равашоля, Вайана и Анри. Только в 1892 году в Европе совершается более тысячи покушений с применением динамита, в Америке таких насчитывается более пятисот. В 1898 году гибнет австрийская императрица Елизавета. В 1901 году убит президент США Мак-Кинли. В России, где покушения на второстепенных представителей режима идут не прекращаясь, в 1903 году создается Боевая организация партии эсеров, объединившая наиболее непримиримых русских террористов. В 1905 году Сазонов убивает Плеве, а Каляев – великого князя Сергея Александровича. Эти убийства становятся апофеозом тридцати лет кровавых проповедей, и с ними завершается мученический век революционной религии.

Так нигилизм, тесно связанный с религиозным движением отчаявшихся, приводит к террору. В своей вселенной тотального отрицания эти молодые люди попытались с помощью бомбы и револьвера – и демонстрируя беспримерную храбрость перед плахой – разрешить противоречие и создать ценности, тоску по которым испытывали. До них люди умирали во имя чего-то, что они знали – или думали, что знают. Начиная с них появляется более суровый обычай жертвовать собой ради чего-то такого, о чем не знаешь ничего – или в лучшем случае знаешь, что твоя смерть необходима, чтобы это «нечто» утвердилось. До них те, кто шел на смерть, взывали к Богу, противопоставляя ему людской суд. Но, когда читаешь заявления смертников того времени, первое, что тебя поражает: все они, без исключения, противостоя системе правосудия, обращались все к тому же человеческому правосудию, но исходящему из будущего. В отсутствие высших ценностей их последним прибежищем были именно грядущие поколения. Будущее – вот единственная трансцендентность безбожника. Очевидно, что террористы в первую очередь стремились к разрушению и надеялись с помощью бомб расшатать самодержавие. Но своей смертью они надеялись по крайней мере воссоздать общество справедливости и любви, взяв на себя миссию, проваленную Церковью. На самом деле террористы мечтали создать Церковь, в которой однажды воссияет новый Бог. Но это еще не все. Если из их добровольного приятия вины и смерти не возникало ничего, кроме обещания какой-то будущей ценности, то сегодняшняя история позволяет нам утверждать, во всяком случае на данный момент, что умерли они напрасно и продолжали оставаться нигилистами. Собственно говоря, само понятие будущей ценности внутренне противоречиво, поскольку не может ни объяснить действия, ни обосновать его принцип, пока не оформится. Но деятели 1905 года именно в силу раздиравших их противоречий самим своим отрицанием и даже смертью породили императивную ценность, которую сделали актуальной, хотя думали, что лишь возвещают ее приход. Они упорно возвеличивали, ставя его выше своих палачей и даже выше самих себя, то высшее благо мученичества, которое, как мы уже видели, лежит в основе бунта. Остановимся подробнее на этой ценности и посмотрим, что происходит в миг, когда мятежный дух последний раз в нашей истории встречается с духом сострадания.

«Разве можно говорить о терроре, не участвуя в нем?» – восклицал студент Каляев. Его товарищи, с 1903 года объединившиеся в Боевую организацию эсеров, руководимую сначала Азефом, а затем Борисом Савинковым, старались соответствовать этому высокому пафосу. Они отличались крайней требовательностью. Они стали последними в истории бунта, кто целиком и полностью принял весь трагизм своего положения. Если, по словам Покотилова, «живя террором, они верили в него», то это не значит, что они никогда не испытывали сомнений. История знает не так много примеров фанатиков, которые вплоть до жаркой схватки с противником в такой степени терзались бы угрызениями совести. Деятелям 1905 года с избытком хватало мучительных колебаний. Мы должны осознать, что не существует такого вопроса, который сегодня, в 1950 году, мы задали бы этим людям и на который они всей своей жизнью и даже смертью не дали хотя бы частичный ответ, – и понимание этого стало бы с нашей стороны лучшей данью уважения к ним.

Между тем их появление в истории было стремительным и кратким. Например, Каляеву в 1903 году, когда он согласился принять вместе с Савинковым участие в теракте, исполнилось 26 лет. Два года спустя Поэта, как называли его соратники, повесили. Не слишком долгая карьера. Однако неравнодушному исследователю того периода фигура Каляева представляется ключевой для понимания терроризма. Точно так же Сазонов, Швейцер, Покотилов, Войнаровский и многие другие на миг ворвались в русскую и мировую историю, озарив ее яркой вспышкой, и остались в ней мимолетными, но запечатленными в нашей памяти очевидцами того надлома, который переживал бунт.

Почти все они были безбожниками. «Помню, – писал Борис Войнаровский, который погиб, бросая бомбу в адмирала Дубасова, – еще перед гимназией проповедовал атеизм одному товарищу детства, причем затруднялся только вопросом – «откуда же все взялось», так как не имел представления о вечности». Каляев верил в Бога. За несколько минут до неудавшегося покушения Савинков видел его на улице с иконой: в одной руке у него была бомба, второй он крестился. Но Каляев отвернулся от религии. В тюрьме перед казнью он отказался от последнего причастия.

Образ жизни подпольщиков принуждал их к затворничеству. Могучая радость человека действия, ощущающего единство с человеческим сообществом, была им неведома или оставалась пустой абстракцией. Но чувство сопричастности к общему делу заменяло им любые привязанности. Сазонов называл его рыцарством. «Наше рыцарство было проникнуто таким духом, – поясняет он, – что слово «брат» еще недостаточно ярко выражает сущность наших отношений». Тот же Сазонов писал с каторги друзьям: «Для меня необходимое условие моего счастья – это сохранить навсегда сознание полной солидарности с вами». Войнаровский признавался, что однажды заявил не отпускавшей его женщине, как бы «комично», по его собственным словам, это ни звучало: «Я прокляну тебя, если опоздаю к товарищам».

Эта горстка мужчин и женщин, затерянная в русской толпе и сплоченная, избрала для себя ремесло палачей, хотя ничто их к этому не принуждало. Они существовали в пространстве одного и того же парадокса, соединяя в себе уважение к человеческой жизни вообще и презрение к собственной, вплоть до тоски по самопожертвованию. Для Доры Бриллиант вопросы программы вовсе не имели значения. Террористическая деятельность облагораживалась тем, что террорист приносил себя в жертву. «И все же, – писал Савинков, – террор тяготил ее, как крестная ноша». Каляев был готов в любой момент пожертвовать собой. «Более того, он страстно желал этой жертвы». Во время подготовки покушения на Плеве он предложил броситься под копыта лошадей и погибнуть вместе с министром. В Войнаровском готовность к самопожертвованию сочеталась с тягой к смерти. После ареста он пишет родителям: «Сколько раз в юношестве мне приходило в голову лишить себя жизни…»