Бумажные книги Лали - Страница 31

— Нет! — задиристо оборвала Оффи. — Я всегда прямо так и говорю, что хочу сказать. Лали однажды нам всю эту историю показала. И теперь-то я вас узнала. Как сейчас вижу! Вы были в такой широкой шляпе с длинным пером, и все принимали вас за мальчика, никто не мог догадаться, что вы девочка, только страшно смелая и находчивая, и из-за этого так все там запуталось до чертиков: кто на ком хочет жениться и кто с кем будет драться на дуэли, и вы до того здорово добились в конце концов своего, что я мечтала стать хоть немножко вроде вас… Ага! Моя мама тоже откуда-то знала всю эту историю. Только рассказывала не очень-то интересно… Пока нам Лали не рассказала, тогда-то мы все и поняли. Верно!

— Ну да, ну да! — энергично закивали подружки Оффи.

— Знаю, что да, заткнитесь, дайте я доскажу… Смешно, конечно, об этом объявлять, да уж все равно. Моя мама, знаете, ух как вас любила, только она умерла и не успела мне много рассказать. Она говорила, что вы были очень красивая… ну да, как тот… девочка-мальчик в шляпе с пером. И что вы ужасно хорошо умели показывать… или представлять, ну, будто прямо почти как Лали. Хотите, я вам скажу, почему она меня так назвала: Оффи? Из-за вас! Честное слово. Она мне сама говорила!.. Что скажете? Вы были когда-нибудь Оффи?

— Вероятно, твоя мама видела меня в каком-нибудь старом фильме.

— Отчего же я Оффи?

— Может быть, Офелия?

— В точку! Значит, это вы и были. Вот здорово! Значит, вы были и эта… Офелия тоже?.. Мама рассказывала… Ой, как мне это жалко, что… вам теперь… больше лет!

— Напрасно ты стесняешься сказать, что я старая, Оффи, в этом нет решительно ничего для меня обидного.

— Да как же не обидно? Мама говорила, что эти, как их, ну, которые пишут все в рифму, поэты, в стихах вас называли «Прекрасная Дама», разве не обидно — ведь вас не могут уже увидеть, какая вы были тогда. Уже никто не напишет про вас больше!

— Зачем? — улыбнулась старая Прекрасная Дама. — Ведь они уже написали! Достаточно только самой знать, сделала ли ты в жизни хоть что-нибудь хорошее или ничего. Вот и все.

— Вы так думаете? — вдумчиво спросила Оффи. Чемпион оглядел девочку и как-то нехотя, снисходительно пояснил:

— Понимаешь ли, спортсмена ценят только по взлету его высшего достижения. И вот оно уже остается за ним навсегда. На всю его жизнь… Может, про спорт это тут некстати?..

— Ничего, ничего, совсем не так плохо сказано. — Непомник подошел и тихонько потянул Оффи за рукав. — Вот мой совет, девочка! По секрету: никогда не надо пытаться мерить музыку на метры или живопись на килограммы. Ничего не получится. Также нелепо задавать вопрос, сколько лет тому, кто написал «Гамлета» или — сколько лет той, которая некогда была и действительно стала Офелией. Им нет лет. Они не могут состариться так же, как девочке Джульетте вечно будет пятнадцать, и вечно жизнь ее будет в весеннем цвету. Вечно! Во всяком случае, до тех пор, пока люди останутся людьми!

— Так давайте и останемся людьми! — Прекрасная Дама, смеясь, с влажными глазами протянула Непомнику руку.

— А почему у него такая чудная фамилия? Таких даже не бывает.

Непомник обернулся. Фрукти пытливо на него смотрел.

— О-о, конечно, у меня, по всей вероятности, была какая-то другая фамилия. Но к счастью, я ее совершенно не помню. А эта? Да ведь меня называют так только мои близкие друзья.

— Я бы могла рассказать, откуда взялась такая фамилия! — посмеиваясь, искоса глядя на Непомника, мягко проговорила Дама.

— Ой-ой-ой!.. До чего я этого не люблю… У меня полон дом некормленного народа, надо пойти поскорей их покормить… и вообще поболтать с ними, очень уж они волнуются… — договаривая на ходу, он бочком, бочком все пятился и затем, юркнув за дверь, вовсе исчез.

— До чего он не выносит вспоминать то, чего он не помнит! — восхищенно объявил Розовый Нос.

— Вы заметили, ребята, какой у него смуглый цвет лица?.. — кивнул на дверь, захлопнувшуюся за Непомником, Чемпион. — Прямо-таки совсем темный, верно? Вот она вам все объяснит!

— Очень просто. Он ведь южноамериканец. Он там родился и долго-долго жил еще в те времена, когда там были двадцать две или сорок три республики и в каждой сидело по диктатору. Некоторые из них были жестокими диктаторами. Другие очень жестокими. А третьи — просто извергами. Правда, время от времени их свергали, и тогда на месте кровожадного изверга оказывался обыкновенный жестокий правитель. Но иногда получалось и наоборот.

Наш друг Непомник был совсем молодым человеком. Он был храбрым, горячим и не мог терпеть несправедливости, насилия и лжи. И он примкнул к группе заговорщиков, решивших свергнуть своего диктатора.

Среди города в одном доме они устроили штаб и склад оружия и стали расклеивать листовки. В них они обличали палачей и призывали народ к восстанию… И наш юный друг Непомник был схвачен полицией Хунты с этими листовками в руках. Его заперли в подземелье и начали уговаривать выдать товарищей и назвать им дом, где спрятано оружие. Он отвечал: «Нет». Его мучили и пытали до тех пор, пока он не почувствовал, что в голове у него начинает что-то смещаться, в особенности когда его подвешивали вниз головой к потолку. И вот тогда, на пятый или десятый день, он решил, что мало отвечать: «Не помню», «Не знаю», ему нужно действительно позабыть этот дом.

А дом этот красовался в его памяти так же ясно, как большая цветная фотография на стене. И вот тогда он начал его переделывать, чтоб позабыть. Прежде всего он взялся за зеленую черепичную крышу и изо всех сил заставил ее сделаться железной и стал перекрашивать в красный цвет, как все соседние дома. Это было очень трудно вначале. Зеленая все время всплывала у него перед глазами, и он с ней боролся, твердил: «Нет, ты красная!» И в конце концов он убедил себя: он увидел дом с красной железной крышей. Таким же образом он наглухо заделал круглое чердачное окошечко, украшенное барельефом из лавровых листьев, как веночком. Потом он сделал из четырех окон второго этажа шесть окон третьего. Он устроил четыре несуществующих балкона на втором, перекрасил весь дом, вместо крылечка придумал террасу и на месте грязного двора разбил зеленую лужайку, посреди которой посадил цветочки. Светло и радостно стало у него на душе, когда после долгих ночей упорной работы он убедился, что совсем уже не помнит того, что знал вначале, и перед ним маячит, как живой, совсем другой, созданный им домина в три этажа с балкончиками, терраской и лужайкой… Но рядом-то ведь была хижина, крытая тростником!.. Ну что ж! Он принялся за хижину. Вообразил на ее месте домик, каких были тысячи по всему городу, выбелил его и уснул счастливый. С этого дня, даже вися вверх ногами, он в полузабытьи, теряя сознание, начал невольно проговариваться к восторгу своих палачей. И они лихорадочно шныряли потом по всему городу, отыскивая зеленую лужайку с цветочками перед трехэтажным домом с красной крышей. Пересчитывали балконы на вторых этажах и так ничего и не могли найти: ни людей, ни оружия до того самого дня, когда толпы людей вышли на улицы и оружие начало стрелять.

Диктатор, к общей радости, был наконец свергнут, и на его месте оказался теперь некий Дон-Де, один из тех, кто скрывался в доме, который так мужественно и успешно старался в свое время позабыть наш Непомник.

Сам он, после того как народ освободил его из подвала, долгое время провалялся без памяти на соломенном тюфячке в хижине с тростниковой крышей, у какой-то старушки. Она отпаивала его настоями горьких трав и делала прохладные примочки на его распухшую голову до тех пор, пока однажды он не очнулся. И тогда он спросил: «Свергнут… или нет?» Ему ответили: «Диктатор свергнут!» Он прошептал «Ура!»… и снова потерял сознание, на этот раз от радости.

Так он пролежал еще целый месяц в хижине, у старушки, куда часто заходили соседи и соседки, и все они рассказывали про то, как наладилась в городе жизнь при новом президенте. И мало-помалу наш бедный Непомник убедился, что горести и невзгоды, тяжкий труд и бедность в домах под тростниковыми крышами остались те же, что были раньше. А страх и несправедливость, с которыми клялись покончить, по-прежнему остались несправедливостью и страхом.