Булавин (СИ, ч.1-2) - Страница 28

  - Понял. А что с самими гультяями делать?

  - Я решу.

  - Хорошо, - кивнул седой полковник и вышел из комнаты.

  Отец проводил его взглядом. Затем посмотрел на меня и спросил:

  - Что случилось, Никифор?

  - Гонец от полковника Скоропадского.

  - Давай его сюда.

  Я выглянул в коридор и позвал средних лет справного реестрового казака, который прискакал из расположения Второй армии.

  Посланец вошел и отдал Булавину запечатанный пакет. Войсковой атаман вскрыл его, прочитал, улыбнулся и, посмотрев на украинца, спросил:

  - На словах ничего?

  - Только то, что и в письме, - ответил тот. - Таганрог обложили, форсировали Дон и на подходах к Азову разбили отряд полковника конной службы Васильева. Взяли три полевых орудия и почти шестьсот пленных. И у нас и у противника убитых почти нет. Сам Васильев, с десятком казаков удрал в Азов. Полковник Скоропадский спрашивает, что делать с пленными?

  - Передай полковнику, что от лица всего Войска Донского я поздравляю его с победой, и скажи, что пленные нужны в Черкасске.

  - Письмо будет?

  - Да, - отец кивнул мне. - Никифор, пиши.

  Снова работа. Под диктовку отца написал письмо. Оно было запечатано в конверт под войсковой печатью, и реестровый казак отбыл к Азову. Затем, написание новых посланий, в основном, к атаманам тех станиц, где скопилось наибольшее число пришлых, которые стянулись на Дон погулять, а не воевать.

  Так проходит пара часов, рука уже плохо слушается, и не все буквицы выводятся так, как им положено. Видя это, отец прекращает диктовку, и мы с ним направились к порубу, где сейчас находились пьяные буяны.

  Местная тюрьма рядом. Входим внутрь. На полу сидят уже немного протрезвевшие питухи, десятка полтора мужиков, самого разного возраста и достатка. В основном, конечно, все они полная рвань, которая пропилась до последней степени, но есть и такие, кто выглядит вполне прилично.

  Кондрат быстро нашел того, кто предлагал его изрубить, дал знак своим казакам и те подтянули рябого питуха поближе.

  - Ты кто таков? - спросил его батя, возвышаясь над дерзким пьянчужкой.

  - Дык, это, - угодливо залебезил тот, - Алексашка Горбач, беглый холоп бояр Апраксиных. Прибежал на Дон волю искать, да загулял немного. Извиняй, атаман-батюшка, не признал тебя, милостивец.

  - Как давно на Дону?

  - Четвертую неделю только.

  - Почему сразу в войско не записался?

  - Я об этом узнал, только когда Максимова казнили.

  - Оружие, где добыл?

  - Дворянчика со слугами, под Воронежем подрезали, вот и разжились огненным боем да сабельками.

  - Кто с тобой был, друзья тебе?

  - Вместе бежали.

  - Если вас отпустим, что сделаете?

  - Сразу в войско запишемся. Слышали, что за городом атаман Павлов пеший полк формирует, так мы сразу к нему.

  - Следующего давайте, - кивнул атаман казакам.

  Вопросы всем пьянчужкам Кондрат задавал одни и те же, и ответы были стандартными. Пришел за волей, загулял, отпустите, буду воевать. Тем временем, пока шел этот не то допрос, не то опрос, из разных кабаков города привели еще человек двадцать. Эти от алкоголя еще не отошли, от них шел злой сивушный перегар и, посмотрев на лица тех, кто уже протрезвел, и говорил с Булавиным, я увидел, что глаза их поблескивают, а носы жадно принюхиваются к перегару. Нет, таких людей (а может быть, скотов, потерявших все человеческое) исправить сложно, скорее всего, даже невозможно.

  - Пойдем Никифор, - на плечо мне опустилась рука отца, который уже узнал все, что хотел.

  Вышли на площадь, вдохнули полной грудью чистый воздух и батя спросил:

  - Что думаешь, насчет этой голытьбы?

  Серьезный вопрос, просто так на него и не ответишь. Но при этом мне вспомнился слоган, который Богданов слышал в далеком детстве: "Мы на горе всем буржуям - мировой пожар раздуем!". Как ни посмотри на ситуацию, а нам такие раздуватели пожаров, которые кроме как бухать и на дармовщинку разговляться ничего не умеют, не нужны. Ответил, как думал:

  - Они воевать не станут, только если из-под палки. Рабы.

  - Ты уверен?

  - Да. А чтобы сомнений не было, сам этих питухов проверь. Выпусти их завтра из поруба, и пусть лоскутовцы за ними присмотрят. Сейчас в порубе тридцать пять человек, и если хотя бы пятеро из них до Павлова дойдут, то это и много.

  - А с остальными что будет?

  - Кабаки закроют, значит, по окрестным городкам и станицам разойдутся. Будут пить, пока последнее не пропьют, потом воровать и грабить станут, и им без разницы, у кого и что тянуть. Но самое плохое, что они могут собраться в отряды и начнут требовать раздела войсковой казны.

  Отец нахмурился, зло ощерился, как дикий зверь, но быстро себя унял и сказал:

  - Ладно, иди к Лоскуту, может быть, еще тебе какую работу найдет, а мне одному побыть нужно, подумать, да со священниками нашими, - Кондрат кивнул на церковь, - не договорил, а надо бы.

  Воронежского воеводу Степана Андреевича Колычева, пожилого грузного человека в мешковатом темном сюртуке, нелепых белых панталонах и растрепавшемся парике, терзали сомнения. С Дона поступали слишком противоречивые вести, много прознатчиков и торговых людей к нему приходило каждый день, но все они говорили о разном, и кому верить он не знал.

  Три дня назад прибежал козловский житель Гур Лычагин и поведал, что отряд князя Юрия Долгорукого полностью истреблен на Дону. Вслед за ним появились шпионы князя Волконского Дементий Сушков и Тимофей Кусов. Они доложили, что слышали, будто отряд Долгорукого разбит, но про смерть князя ничего не знают. А вчера вернулся с Дона воронежский посадский человек Иван Сахаров, ведущий торговлю в Черкасске со своими сродственниками казаками, и донес, что полковник жив и пребывает израненный с пятью драгунами на дальнем хуторе неподалеку от Калача. В доказательство Сахаров предоставил воеводе письмо с княжеской печатью. И в этом письме Долгорукий просил спешно выслать ему на помощь солдат и драгун, поскольку есть возможность совместно с атаманом Максимовым задавить восстание в зародыше.

  Сразу по прочтении этого послания, Колычев вызвал к себе командира Воронежского пехотного полка Рыкмана.

  Подполковник прибыл незамедлительно, Степан Андреевич принял его в своем кабинете и начал разговор:

  - Виллим Иванович, ты знаешь, какие известия с Дона пришли?

  - Слыхал, - ответил тот, раскуривая свою неизменную трубку. - И даже караулы у кораблей двойные поставил, на всякий случай.

  - Господин подполковник, надо незамедлительно выступить на подмогу к князю Долгорукому.

  - Э-э-э, нет, воевода, - протянул Рыкман. - Мой полк причислен к Воронежскому Адмиралтейству для охраны флота российского, и ни в каких иных делах участвовать не будет.

  - Только ты участие в походе примешь Виллим Иванович. Твои солдаты под командованием своих офицеров на месте останутся. Мне в начальные люди над отрядом поставить некого, а государь ясно указал, помогать князю в его деле всеми силами и средствами.

  - Когда отправляться?

  - Послезавтра, так как всех собрать надобно.

  - Кто со мной пойдет, если я приму ваше предложение?

  - Драгуны, гренадеры, стражники, урядники, пушкари и верные нам станичники, всего четыреста конных. Надо выручить князя, а то, попомни мое слово, не сносить нам головы.

  - Я согласен.

  - Вот и ладно, Виллим Иванович, вот и хорошо.

  Прошел день, за ним другой, и отряд Рыкмана выступил на Острогожск, где должен был пополниться тремя сотнями местного слободского полка под командованием своего командира Тевяшова. От Острогожска их путь лежал на Калач. Кажется, что все в порядке, но все же терзало что-то воеводу, провожавшего отряд Рыкмана, и не давало ему покоя. Решив, что это обычная мнительность, Степан Андреевич загнал свои сомнения поглубже и отправился заниматься другими городскими делами, которых в Воронеже никогда не убывало.