Булавин (СИ, ч.1-2) - Страница 17

  17. В конце июня 1706 года, по возвращении из Минска, Мазепа был в гостях у меня, Кочубея, и немного подгулявши, когда я, хозяин, провозгласил его здоровье, он вздохнул и сказал: "Какая мне утеха, когда я всегда жду опасности, как вол обуха". Потом, обратившись к жене моей, начал хвалить изменников Выговского и Бруховецкого, и говорил, что и сам он промышлял бы о своей цельности и вольности, да никто не хочет помогать ему, а также и муж ее.

  19. Мазепа держит около себя слуг лядской породы и употребляет их для посылок без царского указа, а это не годится.

  20. Государь запретил пропускать людей с левого берега на правый, а гетман этого указа не исполняет. Мать гетмана, умершая игуменья, перевела много людей с левого берега на правый и поселила их в основанные ею слободы. Да и, кроме того, по всем опустевшим городам и селам правой стороны густо заселяются жители, уходя с левой стороны. Таким образом, правая сторона становится многолюдною, а на левой население умалилось и оставшимся жителям стало труднее содержать охотницкие полки, и все думают уходить за Днепр.

  21. На Коломацкой раде постановлено стараться, чтобы малороссияне с великороссиянами вступали в родство и свойство, а гетман до того не допускает и даже недоволен, когда узнает, что малороссияне с великороссиянами водят хлеб-соль. От этого, между теми и другими увеличивается удаление и незнакомство.

  23. Гетман предостерегал запорожцев, что государь хочет их уничтожить, а когда разнеслась весть, что запорожцы хотят, согласясь с татарами, сделать набег на слободские полки, то сказал: "Чай нецнотливые сыны онии все, коли що мают чинити, коли б уже чинили, а то тилько оголошаются, аки дражнют!"

  27. Прежде полковники выбирались вольными голосами, а теперь за полковничьи уряды берут взятки и получает уряд не заслуженный товарищ, достойный такой чести, а тот, кто в силах заплатить. Умер киевский полковник Солонина: он служил царям верно от самого поступления Малой России под царскую державу и был 20 лет на полковничьем уряде. Гетман отобрал его села и отдал своей матери, игуменье Магдалине, а оставшимся после Солонины внукам и племянникам ничего не дал. Умер обозный Борковский, оставил вдову и двух несовершеннолетних сынов. Гетман отнял у них село, которым покойник владел 20 лет по жалованной грамоте, а кроме того, взял на гетманский двор местечко, принадлежавшее уряду генерального обозного.

  В конце доноса генеральный судья клялся царю в верности и жаловался на то, что гетман - старый греховодник, украл силой его дочь и, наверняка, будет принуждать ее к браку насильно. К посланию как свидетели приложили свои подписи полковник Искра и сотник Кованько, а рано утром из Диканьки в сторону Москвы и Киева устремились гонцы под усиленной охраной казаков Полтавского полка.

  Надо сказать сразу, что жаловался Кочубей зря. Царь Петр ему не поверил, приказал схватить вельможу и полковника Искру, да пытать их.

  Приказание царя было выполнено, но не полностью. Полыхнул Дон, а за ним и Украина. Полковник Искра, находясь в войсках, пыток избежал, а Кочубей был доставлен в Москву, но отделался только травмами средней тяжести и надломленной психикой.

  Из Бахмута мы с сестрой и несколько казаков, преданных отцу, ушли очень вовремя. Видимо, не зря Илья Зерщиков по станицам и городкам ездил, что-то все же узнал, хитрый лис. Однако в прямое противостояние с батей он вступать не стал, осторожничал, а навел на него Лукьяна Максимова. Тот, будучи войсковым атаманом, встревожился, и на всякий случай решил нас с сестрой захватить, вроде как в заложники, стандартная практика для этого времени. Но его казаки ехали неспешно, и их заметили разведчики Лоскута.

  Родной городок покидали с легким сердцем. За имущество можно не переживать, работники и бахмутцы за ним присмотрят, а "максимовцы" ничего грабить не станут, пока они нам не враги, а делают только то, что им приказали, и не более того.

  Лошади у нас были отличные, сопровождающие казаки, старшим среди которых был порученец отца Василий Борисов, недавно вернувшийся из тайной поездки к степным кочевникам, дорогу знали хорошо, препятствий не было, а на заставах нас в розыск не объявляли. Отряд выехал на Муравский шлях и по нему добрался к берегам Днепра. Затем, в районе Малой Хортицы мы переправились на левый берег.

  Лето стояло теплое и приветливое. И дождей в меру, и солнце светило как на заказ. Все так же, по Муравскому шляху, который длинной серой змеей петлял между холмами, хуторками, полями и садами, двинувшись вверх по течению, отряд достиг Самарских высот. Именно здесь вблизи городка Кодак собиралась армия сечевиков, готовых вскоре выступить на Дон. События на Сечи стали привлекать нездоровое внимание самых разных темных личностей, и батя с соратниками перебрался подальше. Можно было бы прямо сейчас выступать в поход. Но как я позже узнал, еще не все было обговорено с гетманом Мазепой, и пока письменного договора между реестровыми и сечевыми казаками не было, армия стояла на месте.

  Лагерь запорожцев, который находился под стенами небольшого городка, лично меня поразил. Вот как будто во временах Тараса Бульбы оказался. Кругом конные дозоры и пикеты, которые держат под присмотром все подходы. Само расположение войска окружено земляными валами и рвами. Наверху стоят пушки и дежурят воины. На воротах настороженные караулы, а в чистом поле не менее полутысячи человек машут саблями и пиками, вроде как тренировка идет. С виду нормальный военный лагерь и картина вполне ожидаема. Однако когда я попал внутрь, вот здесь-то и ошалел.

  Большая часть всего пространства была забита огромной людской толпа, которая постоянно перемещалась между сотнями возов, многочисленными палатками, шалашами и навесами.

  И кого здесь только не было. Бесшабашные запорожцы, перед походом пропивающие последние деньги. Беглые оборванные крестьяне, угрюмые и затравленные жизнью трудяги, готовящие себе на кострах нехитрый обед. Дезертиры из царской армии, починявшие оружие и точившие свои палаши. Справно одетые жители Кодака, которые оказались в лагере по своим делам. Армяне и греки, торгующие самыми разными товарами в больших палатках-навесах. А рядом с ними такие же палатки, где люди с явными семитскими корнями, отпускают под залог имущества горилку. И тут же музыканты, ведь когда казаки гуляют, без них никак: дудари, бандуристы, скрипачи, кобзари, барабанщики и литавристы. Шум и гам, говор тысяч голосов и музыка струнных инструментов, долетающая со всех сторон.

  - Эх, хорошо, - радостно выдохнул Василий Борисов, стройный светловолосый казак лет тридцати, неугомонный и веселый.

  - Куда теперь ехать? - спросил я его, растерянно разглядывая хаос лагеря.

  - Прямо, - уверенно взмахнул рукой Борисов.

  Осторожно расталкивая людей лошадьми, мы проехали к майдану, большой вытоптанной площади. В этом месте посторонних людей практически не было. Пара деревянных строений, конюшня на полторы сотни голов, несколько мелкокалиберных пушек без лафетов и полсотни вооруженных казаков.

  - Кто такие? - спросил нас стоящий у входа, до зубов вооруженный суровый пожилой казак, с примечательными длинными седыми усами и сразу тремя пистолями за ярким красным кушаком.

  - Дети Кондрата Булавина из Бахмута приехали, - ответил ему Василий. - Где атаман?

  - Туточки он, - ответил седоусый, и кивнул себе за спину.

  Вместе с Борисовым, мы с Галиной прошли в избу, и встретились с отцом. Кондрат как всегда, был в делах, но время на нас выделил, свои детки приехали, а не чужие. Впрочем, долго он с нами не пробыл. Расспросил о дороге и о полковнике Лоскуте, оставшемся на Дону, и определил нас на постой в палатке рядом с майданом.

  Так мы с Галиной оказались предоставлены сами себе. Сестра занималась своими делами, вместе с казацкими женами, кто за мужьями в поход собрался, сушила лекарственные травы и делала закупки всяких мелочей, необходимых войску. Ну, а для меня, наступили, наверное, самые лучшие деньки в моей жизни. В войске было около десяти тысяч бойцов, и в каждого второго пальцем тки, можешь у него чему-то научиться. И я времени даром не терял. Чуть свет вставал и вперед, по лагерю бегать. К одному подходил, к другому, да к третьему, а к вечеру от полученной информации, знаний и впечатлений заснуть не мог.