Бугго и пираты - Страница 14

— Ауфидий мы продали. У них теперь другие пастухи.

Тагле — если, конечно, она будет носить это имя — радостно заулыбалась. Ее волновала судьба червячков.

— Если хочешь, я прикажу Антиквару, чтобы он тебя не беспокоил, — добавила Бугго. — Как тебе Антиквар — понравился?

Тагле пожала плечами. Бугго так и не поняла, как ей трактовать этот жест, и решила в конце концов никак его не трактовать, а пустить дело на самотек. У нее хватало забот с аукционом.

Торги за «Птенца» велись весь третий день пребывания Бугго на Бургарите. Она не уставала радоваться тому, что сутки здесь короче стандартных. Это давало ей дополнительный запас времени перед появлением на Вейки.

Традиция требовала проводить раздачу долгов после окончания аукциона, но по просьбе капитана «Ласточки» эти два процесса совместили. Бугго торопилась. За аукционистом наблюдал, великолепный Калмине, разодетый в атлас и украшенный цветами из тончайших листков металла и жесткой ткани: такое сочетание давало поразительный эффект (Калмине утверждал, ссылаясь на фундаментальную коллективную монографию «Философия одежды», что здесь также содержится некая мировоззренческая концепция). По замыслу Бугго, Калмине должен был олицетворять для бургаритских судоторговцев процветание экипажа «Ласточки».

Хугебурка, сидя в тени, под полосатым навесом с бахромой, долго, въедливо проверял один за другим предъявляемые счета и расписки и скудно выдавал из пачки лежалые денежные купюры.

Женщин после себя Нагабот оставил всего двух. Одна привела за руку трехлетнего мальчика, который, как она уверяла, являлся точной копией покойного капитана.

— Не нахожу, — цедил Хугебурка.

— А вы взгляните! — наседала женщина.

Хугебурка взглянул. Угрюмый ребенок несколько мгновений, не мигая, смотрел ему в глаза, а после, не меняя выражения лица, высунул длинный лиловатый язык. Хугебурка дал женщине десять экю и положил поверх пачки денег пистолет.

Вторая, заплаканная красавица с раззолоченными косами, уверяла, что Нагабот обещал на ней жениться.

— Если вам угодно, исполнение этого долга я могу взять на себя, — кисло предложил Хугебурка.

Дождавшись перевода, красавица оскорбленно взвизгнула и убежала.

Бугго критически созерцала и красавицу, и многочисленных раздатчиков кругляшей из игорных домов — унылых и носатых, похожих между собой, точно один стакан на другой; и людей неопределенных занятий, с бумажными счетами за выпивку и просто долговыми каракульками. Подпись Нагабота была введена в ручной индикатор. Хугебурка водил индикатором над бумажками, а лампочка «Удостоверено» то зажигалась, то не зажигалась, и претензии, в соответствии с этим, то удовлетворялись, то отклонялись.

Сама госпожа капитан этими мелкими делами как будто не интересовалась — так, приглядывала.

Калмине, когда она заходила на аукцион, метал в ее сторону торжествующие, сверкающие взоры. Цена «Птенца» взлетела до двух с четвертью миллионов экю.

Солнце уже падало к горизонту. Строения космопорта, башни и вышки, вращаясь и шевелясь на фоне неба, начали изменять цвет, становясь из белых и желтых красными и лиловыми — таково было свойство здешней атмосферы. В окнах домов загорелись густо-красные огни. Марево света пробегало по городу. Торги готовились завершиться, и вскоре действительно разнесся мерный бой тяжелого молотка: «Птенец» перешел в собственность нового владельца. Хугебурка тоже освободился от кредиторов. За эти несколько часов он постиг сущность Нагаботова нрава и возненавидел погибшего капитана за мелочность еще больше, чем за работорговлю и попытку уничтожить «Ласточку» со всем ее экипажем.

— Меня совершенно не мучает совесть, — сказал он Бугго. — Редкостная гадина был этот Нагабот.

Бугго рассеянно кивнула. Банковская страница в ее планшетке претерпевала стремительные изменения; цифры обезумели, сменяя друг друга; вспыхивали поступления, чуть сползали назад после вычитания процентов, опять наращивали массу и наконец замерли в виде «окончательного баланса» в два миллиона четыреста восемьдесят две тысячи экю.

Бугго сунула планшетку в сумку, глянула на небо и опять подумала об Алабанде и Островах. Она вспоминала о них целый день, понимая, что напитывается ядом, от которого потом не будет спасения.

— А где Охта Малёк? — спросила она вдруг. Ответа ей не дали, потому что этого никто не знал.

Калмине, пьяный от мыслей о богатстве, ушел к себе в каюту — предвкушать новое состояние и строить планы. Хугебурка пошатывался от усталости и ненависти к людям. Бугго отправила его на корабль — проверять готовность «Ласточки» к полету. У нее оставались еще дела с Алабандой. Хугебурка посмотрел вслед своему капитану — как она быстро, бойко бежит на высоченных каблуках, в платье из белых и синих лент, местами сшитых так, чтобы из них надувался пузырь, а местами свободно болтающихся — и вдруг ему стало очевидно, что однажды она уйдет навсегда. Это было мгновение предельной ясности, от которого стало больно, а после все смазалось, сменилось усталостью и новыми заботами, и Хугебурка зашагал на корабль.

Алабанда носил Бугго на плечах, грузно ступая вместе с ней по чуть качающейся мостовой. Она держалась за его густые волосы, то и дело склоняясь к огромному, жесткому уху, из которого торчала шерсть, чтобы сказать в эти заросли пару слов.

— Я был у Острова совсем близко, — гудел Алабанда, уже снова пьяный, безрассудный. — Там не было атмосферы, там не могло быть ничего — голый камень в пустом пространстве, а вокруг мерцание. И вдруг, на мгновение, я увидел там все.

…Пустота сменилась видением сада. И там стояла женщина, одетая крыльями, а в ручье, у ее ног, текла тишина. Невесомое, бесплотное пламя охватило сердце Алабанды, и он отправил на Остров челнок, но челнок прошел сквозь плоть метеорита и сгорел, а камень в космосе вновь был голым и бесплодным.

— Боже! — кричал Алабанда, шагая с Бугго на плечах по ночной Бургарите. — Боже, эта тишина!..

— Разве смерть — не тишина? — спросила Бугго, рассеянно озираясь по сторонам: один за другим наливались синеватым светом фонари, усугубляя темноту густых небес.

— Та тишина была жизнью, — сказал Алабанда, снял с ноги Бугго туфлю и запустил ею в какого-то голодранца, который вдруг остановился, завидев губернатора, и нехорошо сверкнул глазами. Получив каблуком в висок, голодранец взялся обеими ладонями за лицо и сел на мостовую.

И тотчас из темноты послышался вопль, как будто там только и дожидались этого мгновения.

Бугго насторожилась, тронула Алабанду за волосы.

— Идемте туда.

— Нас ждут, — напомнил он.

— Нет. — Бугго взбрыкнула. — Мне надо туда. Туда! Ясно? — И потянула губернатора за жесткую прядь.

Алабанда развернулся всем торсом и двинулся на крики.

Улица, тесно застроенная домами, расступилась, обнажая ярко освещенный двор. В глубине его находилась какая-то плоская, как будто размазанная по земле постройка. Во дворе в странных позах застыли статуи, в основном железные, но встречались й каменные; а подойдя поближе, можно было заметить рядом и людей, таких же искаженных и вывернутых, как эти причудливые произведения искусства. Люди метались среди статуй, смешивая свои тени с их колеблющимися тенями, и кричали. А громче всех орал кто-то простертый у подножия железной бабищи с большим овальным отверстием между тонкими треугольными грудями.

Алабанда присел на корточки и спустил Бугго на землю. Бедра женщины и ленты ее платья скользнули по щекам Алабанды, когда она сползала с его плеч. Хромая, в одной туфле, Бугго подбежала к лежащему и сильно ударила кулаком по голове какого-то человека, который попытался ей помешать.

Охта Малёк валялся с расквашенным лицом, пачкаясь, греб ногтями землю и вопил:

— Не пойду!

Потом он вдруг увидел своего капитана — лицо бледное, в красных бликах колеблющегося света фонаря — и вытаращил на нее глаза, мутные от горя.

— Сука! — зашипел, заплевался Малёк. — Не пойду! Здесь сдохну! Из полумрака двора опять выскочил кто-то и, изловчась, пнул