Будущее есть. Горизонты мечты - Страница 30
Тимур ворочался до утра, так и не заснул. Черт бы их всех подрал с их проклятым временем! Ну и выводы — свихнуться можно! Ребята, хакеры, вы говорите, что знаете, что такое социальная инженерия?!
На демонстрацию Тимур идти не хотел. Это казалось ему формой массового психоза. Конечно, он не стал объяснять это комсоргу Майе, просто подошел и сказал, что 7 ноября он на демонстрацию не идет.
— Это обязательное мероприятие, — строго сказала Майя.
— Поэтому я и не хочу идти. Ненавижу обязаловку, — угрюмо сообщил Тимур.
— А ты иди добровольно, — весело посоветовал подошедший Гриша.
— Ага. «Сейчас я назначу добровольцев»…
— Тимур, ты некрасиво поступаешь, — сказала Майя. — У всей страны такой замечательный праздник. Выходя на демонстрацию, мы показываем свою сплоченность, готовность бороться за свои идеалы, преданность Родине…
Тимур выслушал ее без эмоций. Невозможно было видеть этих горящих энтузиазмом ребят, которым вдолбили, что их страна самая лучшая, что они живут единственно правильно и в случае чего должны быть готовы не задумываясь отдать за нее жизнь. Никто из них и не подозревает, что всего через каких-то 30 лет этой страны не будет, а будет совсем другой мир, где над ними теперешними останется только смеяться. И самое страшное — эти сегодняшние ребята доживут до того времени и своими глазами все это увидят…
— Нет, мне все-таки непонятно! — Майя почувствовала себя задетой. — Чего ты добиваешься, что ты хочешь этим показать — что ты один такой особенный? Почему все идут, а ты не идешь?
— Слушай, ты зачем тогда в комсомол вступил, если тебе плевать на коллектив? — спросил Гриша.
— Когда я в комсомол вступал, я не давал расписку, что буду ходить на все собрания, субботники, митинги и демонстрации, — заявил Тимур.
— На все! — не выдержала Майя. — 46-ая годовщина Великой Октябрьской Социалистической Революции — это у тебя называется «на все!» Тимур, как тебе не стыдно!
— Эх, ты, — сказал Гриша. — В 41-ом люди под фашистским артобстрелом на митинги 7 ноября выходили. Во время блокады…
Тимур вспомнил бабушку с внучкой в скверике и не нашелся, что сказать.
На демонстрацию он все-таки пришел, вместе с другими ребятами из общежития. Их группа встречалась в сквере на площади Восстания, чтобы дождаться своей колонны и в общем строю дойти по Невскому до Дворцовой площади. Площадь была украшена красными знаменами, над Московским вокзалом натянут транспарант с лозунгом «Слава КПСС!», над вестибюлем станции метро «Площадь Восстания» тоже развевались флаги.
Тимур не видел раньше праздничного Ленинграда, поэтому он всю дорогу озирался, как неместный.
Подошедший Гриша весело глянул на Тимура, сказал:
— Привет. Космонавта хочешь понести? — и сунул Тимуру в руку плакат с портретом Быковского.
— Нет, не хочу, — попытался отвертеться Тимур.
— Тогда Никиту Сергеевича, — не растерялся Гриша.
Стоявшая невдалеке Майя смерила Тимура презрительным взглядом и холодно констатировала:
— Недостоин.
— Ой, нет, лучше космонавта! — быстро сказал Тимур.
Гриша вернул ему портрет Быковского, посмотрел на него как-то чересчур пристально и сказал:
— Удивляюсь я тебе, все-таки. Дикий ты какой-то. Вроде, и нормальный парень с виду, не хулиган, и учишься прилично. Но безыдейный до крайнос-ти. Как будто и не в Советском Союзе тебя воспитывали.
— Ага, в Америке, — мрачно сообщил Тимур и отошел.
С утра было пасмурно, как обычно, моросил мелкий дождик, но часам к одиннадцати, когда колонна прошла половину Невского, низкая облачность расползлась, и даже выглянул краешек солнца. В лужах на тротуарах отражались обрывки ярко-голубого неба. Ребята, по-праздничному оживленные, искренне радовались украшенным улицам, трепещущим красным флагам, маршевой музыке, разносившейся из репродукторов. Университетские матмеховцы, шедшие во главе колонны, запели «Интернационал», остальные подхватили. Тимур чувствовал, что на него тоже действует это всеобщее праздничное помешательство. У него тоже было какое-то приподнятое настроение, хотя и непонятно, из-за чего.
— А ты почему не поешь? — спросила шедшая рядом Лена Кузнецова.
Тимур чуть было честно не ответил, что он не знает слов, но вовремя прикусил язык и сказал:
— Ну, что ты, Лена! Мне медведь на ухо наступил.
— Чудак! — рассмеялась Лена. — Думаешь, у меня, что ли, музыкальный слух есть?
— Или у меня? — усмехнулся Коля, услышав их разговор. — Можешь не стесняться.
«Интернационал», к счастью, быстро закончился, и ребята запели «Гимн энтузиастов», слова которого Тимур уже несколько раз слышал. Он старался подтягивать — сначала, чтобы не привлекать внимания, а потом поймал себя на том, что орет уже просто так, ради удовольствия, вместе со всеми.
Потом подбежал Сережа, который шел на несколько рядов сзади:
— Ух ты, Тимур, тебе Гриша Быковского дал? Повезло же! Давай меняться, а? — Сережа нес простого белого голубя на палочке.
Тимуру почему-то не захотелось меняться.
— Ну, дай хоть на десять минут понести, — попросил Сережа. — Пожалуйста.
— Ладно, неси, — согласился Тимур и забрал у Сережи голубя.
Через десять минут, когда колонна входила в первый квартал Невского, Сережа честно прибежал обратно и вернул Тимуру Быковского.
Тимур никогда раньше не видел праздничного Невского 60-х годов ХХ века. Первый квартал перед Дворцовой действительно производил на неподготовленного человека сильное впечатление. Здесь уже не было натянутых поперек проспекта транспарантов, увитых спиралями красных флагов фонарных столбов и гирлянд из цветных лампочек, которые включат вечером. В этом месте Невский был наиболее узким, и украшения, как, впрочем, и везде, были подобраны, чтобы выглядеть максимально эффектно. Со стен немного сумрачного, казавшегося от этого еще более торжественным коридора Невского свешивались, медленно колыхаясь на ветру, огромные бархатные красные знамена с золотой бахромой по краю и тяжелыми золотыми кистями. Демонстрация немного притихла, проникнувшись торжественностью момента. Потрясенный Тимур шел, задрав голову и внимательно рассматривая каждый флаг. Из репродукторов грянул гимн СССР. Тимур почувствовал, что по его спине пробежали какие-то странные мурашки. Незнакомое и непонятное чувство.
Он видел, что эти люди не притворяются, как он все время старался думать раньше. Они по-настоящему любят свою страну, и гордятся ею, и пойдут ради нее на любые жертвы. Это доказали ленинградцы во время блокады. И космонавты, которые улетали, зная, что шансов погибнуть у них гораздо больше, чем вернуться. И другие герои, про которых Тимур не знал.
Это была не его страна и не его время, но сейчас, когда Тимур шагал в общем строю, ему показалось, что он даже жалеет об этом…
В начале зимы Тимур самостоятельно, не дожидаясь, пока туда соберется группа, сходил в музей Блокады Ленинграда — запал ему в душу тот наполовину подслушанный в скверике разговор.
Он уже знал, как здесь поступают люди, когда им необходима какая-то информация — они идут в библиотеку или в музей. Что музей Блокады существует, он подозревал, а вот где, было абсолютно непонятно. Пришлось выяснять в справочном на Московском вокзале. Это была не очень приятная процедура: девушке в окошке киоска, конечно, по роду работы полагалось вежливо отвечать приезжим на любые глупые вопросы, а вот местные смотрели как-то насмешливо-сочувственно. Тимур ощутил себя полным ламером.
Студенческий билет в музей стоил десять копеек. Посетителей почти не было…
Когда Тимур возвращался из музея, уже совсем стемнело. Тимура не оставляло чувство, что он очень многое в этой жизни потерял. Вот оказывается, как все было, как и рассказывала бабушка своей внучке. Тимур своими глазами увидел и тот крошечный высохший кусочек хлеба землистого цвета с прилипшей соломинкой, и плитку столярного клея, коптилку, и фотографию очереди за водой у остова сгоревшего Гостиного двора, и несколько «зажигалок» в ящике с песком. Он услышал стук метронома, вой «мессеров» и визг падающих бомб, прочитал сведения о нормах выдачи хлеба и количестве погибших от голода…