Будущее есть. Горизонты мечты - Страница 11

Сзади загрохотало и посветлело.

«Когда надо — их по двадцать минут не дождешься!» — подумал Дин. Он снял рюкзак, протиснулся между прутьями заграждения и вжался в стену, что, впрочем, было ни к чему: электричка просвистела мимо, и разглядеть Дина при такой скорости, да еще в темноте бокового тоннеля, было невозможно.

Дин включил фонарик и двинулся вдоль рельсов. Вообще-то в сумраке он видел хорошо, но здесь была абсолютная тьма — слишком глубоко под землей. Под ногами хлюпало, стены были сырыми и холодными, местами заиндевевшими. Где-то их покрывала плесень веселенького ярко-желтого цвета. Ржавые рельсы вросли не то в старый бетон, не то в промерзшую землю. Стены и потолок были увиты толстыми кабелями в полуразложившейся от времени изоляции, изредка попадались разбитые прожекторы. Гулко, как в пещере, падали капли, — порождая ощущение, что сейчас вода начнет прибывать, и наверняка придется нырять. Дин сориентировался по карте и свернул на Ричмондскую ветку, тоже заброшенную. Впрочем, Ричмондской она значилась только на довоенной карте, где названия были столь же устаревшими и малопонятными, как сам путь. У сталкеров ветка именовалась Тоннелем гигантопитека. Может быть, все заброшенные тоннели метро похожи, но сколько раз Дин тут ни ходил, все время его не оставляла мысль, что сейчас он наткнется на завязанные бантиком рельсы.

Шума электричек отсюда уже не было слышно. Дин прошел еще около полукилометра и увидел завал. Ну ясно, последствия взрыва. Он уже в Центре. Директор информатория говорил, что перед войной тут было оборудовано бомбоубежище. Конечно, никто не выжил. Сверху, из вентиляционной шахты, пробивался слабый утренний свет. Метро в довоенном Нью-Йорке, построенное, кажется, еще в начале двадцатого века, было очень неглубоким. Дин выполз на поверхность и огляделся.

Ага, он на площади, у монумента Первопроходцам. Удачно. И площадь, и памятник сохранили как узнаваемость, так и названия: — это место находилось достаточно далеко от эпицентра.

Если внимательно вглядываться, на растрескавшейся вертикальной бетонной плите монумента посвященный мог различить рельефные изображения состыковавшихся «Союза» и «Аполлона»; пористую, всю в кратерах, поверхность какой-то планеты, по всей видимости, Луны; расплывчатые силуэты нескольких космонавтов; парочку явно содранных из «Звездных войн» звездолетиков, игравших роль фона, но почему-то наиболее хорошо сохранившихся; застывшую в прыжке собаку, — наверное, Лайку — и большой шар с антеннками в левом верхнем углу, смахивающий на детский рисунок солнышка с лучиками, — первый советский спутник. Памятник поставили к какому-то космическому юбилею незадолго до начала войны. Дину монумент нравился, не хватало только надписи — «Первым». Впрочем, может, что-то подобное и было написано, но теперь все равно не разберешь.

Напротив располагалась библиотека, в прошлом сверхсовременное здание из стекла, пластмассы и алюминия, многоуровневое, с небольшими парками, фонтанами и водопадиками на крышах и между этажами (Дин видел ее на довоенной фотографии и, стыдно признаться, не узнал), теперь же — груда развалин и торчащих из них оплавленных и завитых спиралью металлических конструкций. Библиотека Дина сегодня не интересовала. Можно будет, конечно, на обратном пути захватить еще пару дискет, но это после.

Патрульных машин здесь можно было не бояться: слишком далеко, они сюда уже не заходят. Не то чтобы тут водилось что-то страшное, просто незачем, да и трудно проехать. А вот на вертолете — это запросто. Правда, по утрам они редко летают.

От площади Первопроходцев в сторону эпицентра (точнее, в сторону центра города) вела когда-то широкая, светлая и зеленая улица, на карте обозначенная как авеню Свободы совести. Название было — смешнее не придумаешь, и у ребят оно как-то само собой трансформировалось в «улицу Премногоблагодарения». Конечно, они понимали, что нельзя иронизировать над идеалами предков, но не смеяться над такой нелепостью было невозможно. Дин по улице не пошел — слишком хорошо сохранилась, просматривается насквозь, — свернул во дворы. Здесь вертолеты почти не появлялись, и все равно нужно было быть готовым к неожиданностям.

Из перпендикулярного переулка была видна «Трещина» — огромный разлом, проходивший через улицы, дома, развалины. Перебраться на ту сторону можно было только по чудом уцелевшему трамвайному пути, одиноко зависшему над пропастью. Другие мосты над «Трещиной» почему-то не держались. Говорили, что несколько сталкеров лет пятьдесят назад пытались перейти «Трещину» по толстым и прочным на вид доскам. Доски рассыпались в труху, как только люди дошли до середины. Может, это была выдумка, но желающих проверить пока не находилось. Еще ходили легенды о том, что «Трещина» бездонна. Кто-то называл ее «ямой Щекна», но все-таки это была не яма. Ни начала, ни конца разлом не имел, он уходил в обе стороны за границы Центра. Дин как-то пробовал найти конец «Трещины», пять часов шел вдоль края, потом надоело — вернулся. Так ничего и не узнал.

Дин по привычке швырнул в глубину несколько камешков. Они улетели во тьму. Дин подождал несколько минут, но звука удара о дно так и не услышал. Тогда он спихнул в «Трещину» здоровенный булыжник. Камень несколько раз ударился о стенки, и стало тихо.

Дин один раз пробовал спуститься в разлом, за что заслужил репутацию самоубийцы. В «Трещине» было очень холодно и с каждым метром становилось все холоднее. Голован, который пошел тогда с ним, метался и выл наверху: он ненавидел все аномалии Центра. На глубине метров в пятнадцать (впрочем, кто знает, какие расстояния в бездонной пропасти?), где было уже абсолютно темно, Дин начал различать во мраке какие-то искорки вроде звезд, хотя он довольно смутно представлял, как выглядят звезды. Отвесная стена, вдоль которой он спускался по веревке, была видна отчетливо, несмотря на отсутствие освещения. И цвет у нее был уже не серый, как сверху, а красновато-желтый. Еще через пару метров Дину стало казаться, что он висит в космосе над поверхностью какой-то планеты. Становилось трудно дышать. Дин вернулся. Увидел много, но ничего не понял.

Вспомнив продирающий до костей, ни с чем не сравнимый лютый холод «Трещины», Дин содрогнулся и быстро перебежал по трамвайным рельсам на другую сторону.

Дальше путь лежал через скверик, посреди которого стоял полуразвалившийся вертолет. Лет десять назад он выглядел гораздо лучше — новенький, без видимых повреждений. Дин и другие мелкие ребятишки тогда специально бегали сюда, в Центр, забирались в вертолет и играли в космических разведчиков и во Вторжение. Интерполовская эмблема на борту вертолета была замазана красным и синим — кто-то из сталкеров пытался изобразить эмблему Королевских войск. Больше всего она получилась похожа на значок спасателей из диснеевского мультика, но значения это не имело: все равно королевской эмблемы никто никогда не видел.

Дин обошел сквер. В середину лучше не соваться — там клей, в который сел вертолет. Точнее, скорее всего, вертолет сначала сел, а потом появился клей, и машина намертво прилипла. Наверняка это кто-то из сталкеров предыдущего поколения аккуратно заманил полицейский вертолет в самое удобное место. С тех пор интерполовцы предпочитали в Центре не садиться, а расстреливать нарушителей с воздуха. Впрочем, интерпол за все время существования сталкеров как ничего не умел, так ничему и не научился. А клей держал мертво — Дин заклеил им безнадежно рваные кроссовки и ходил в них уже третий год. Наверное, это адгезив — клей, действие которого основано на притяжении между атомами.

Дин свернул в темный и узкий переулок Тахорга. Здесь, рассказывают, лет семьдесят назад, после взрыва, нашли мумифицированную тушу тахорга. Поисковый отряд, расчищавший завалы, обнаружил самого обыкновенного тахорга с Пандоры, пролежавшего в земле, по всей видимости, несколько тысячелетий. Может, это была и выдумка, но правдоподобная, потому что в одном из подъездов неподалеку до сих пор валялись громадные хитиновые остатки панциря и клешней ракопаука с той же Пандоры, которого ни с чем спутать было невозможно. А полгода назад Неодим и Чайка совершенно случайно наткнулись тут на скелет археоптерикса.