Будни накануне - Страница 7

Ночные мысли в поезде мелькают, как фонари за окном... одна меня настолько поразила, что я бессознательно совершенно оделся, не обращая внимания на время, и вполне мог в задумчивости выйти на ходу из вагона, хотя сам не знаю, зачем. Я когда обдумываю что-то серьезное - хожу, мотаюсь... Просто эта мысль была такая неожиданная и такая большая, что я совершенно обалдел: как же это все получилось? Как? Я боялся даже себе произнести это слово... я стал... стукачом? А как же еще понять иначе: послали на конференцию, и я внимательно и добросовестно сидел на всех докладах... они в основном, по-английски и по-немецки шли, по-французски только два было... и записывал, и сверял вечерами, теперь отчет напишу - куда мне деться? Должен же я за работу отчитаться! А отчет куда потом пойдет? Ясно - раз отчет! Даже на всех наших отчетах о работе штамп первого отдела... какие там секреты, но штамп-то стоит на этой фиолетовой бумаге, которую называют синькой... И получается, что я шпион какой-то! Теперь втолкнут в партию! Ну, отобьюсь еще три года пока в комсомоле, а там...а то не дадут защититься. Я все так ясно себе представлял, будто это уже произошло, а я вспоминаю, или вижу, как у кого-то это все было... Дадут защититься и... опять пошлют на конференцию или в другую страну... зачем? Писать отчет, о том, что мимо тезисов сболтнул ученый! Шпионить! А чтобы ехать, надо жениться обязательно - одного не отпустят. Тут как раз Люська! И все! Как же это так получилось! И не уйти никуда - вокруг одни тетки всякие и знакомые, свояки, их племянницы, все друг с другом учились и работали, и все друг друга знают и друг про друга знают, и эти сорок два пункта в анкете, над которыми мы теперь потешаемся, кем был твой дедушка до семнадцатого года - это тьфу! Ерунда! И я вспомнил, что еще в институте вызывали в первый отдел и оформили допуск - мне тогда все равно было, но я же подписал какие-то бумажки! Все подписали - поголовно! Весь поток! И я какие-то, а наверное, там будь здоров про всякие неразглашения... как же я жил так, что попал в такой кружок? Дурак дураком... Андрюшка из-под полы какие-то стихи все время достает, которые нигде не печатают, зачем? Люська Окуджавой бредит - все время поет мне про голубой шарик и какую-то Наденьку... что это? Может, они нарочно! Как вырваться из этого и не ездить больше ни на какую конференцию, а лучше в Подрезково или Трудовую на лыжах... и не писать отчеты... а... а... Люська? Может, она тоже отчет пишет и не только о патентах... а?

Я был весь в поту, в душной оболочке подозрительности ко всем... я заболел, наверное, продуло! Мозги продуло! Чуть отойти в сторону и посмотреть на себя, на свою жизнь... никому не нужную муравьиную суету. Разве это и есть жизнь, в которой есть завтра?

Мне надо было срочно выйти из замкнутого пространства, ну, хоть на перрон что-ли... рвануть ручку вот эту красную и выйти под скрежет чугунных колодок и вой локомотива и прямиком через эту серую морозно-туманную мглу напрямик туда... какая там сторона света... Я почувствовал, что схожу с ума! Сколько дней я был там? Пять? И Люська уговорила остаться еще на два воскресных... Петергоф, Царское село... откуда у нее столько знакомых в чужом городе? И почему он сказал "провинция"? Что он имел в виду - просто так ведь не скажет...

Я вышел в коридор, сел на откидной стульчик, поднял глухую шторку на окне, отодвинул занавеску и прислонил горячий лоб к стеклу - там, за стеклом, была огромная страна в полной темноте, с редкими островками каких-то мутных огоньков вдалеке, стеной леса, начинавшегося прямо от полотна... черного, темного, глухого ночного леса... И я понял, что мне спрятаться негде ...

В институте началась борьба с "несунами", как по всей стране. Все тащили, что ни попадя, а я оказался несуном наоборот, может быть, вовсе не от сознательности, а от недостатка места дома. Поэтому на работе у меня скопилась целая библиотека и еще куча всяких мелочей... Когда я раздобыл себе стол для экспериментов, нацепил на угол лестницы табличку "Служебный вход", потом подобрал около сберкассы "перерыв на обед"... и пошло... "Руководящая роль партии и государства", "Склад ГСМ", "Доставка на дом", "Грудничковый день", "Паспортный стол"... надписи и объявления были разного калибра и цвета, на бумаге, картоне, эмалированные на металле и просто на газетной бумаге из "Правды" или "Комсомолки"... Из командировки я привез две: "Место занято" и "Прошу не беспокоить". Первую я приделал к внешней стороне спинки стула, вторую к шнуру повыше лампочки в самодельном колпачке над столом.

Что-то сильно сдвинулось во мне после этой поездки - я чувствовал, будто кто-то непрерывно дергает меня за рукава то справа, то слева - понукает, как лошадь вожжами, куда поворачивать, а главное, что я иду, повинуясь, и слабо сопротивяляюсь, потому что каждое такое дерганье спасает меня от того, чтобы я выбился из колеи... Мне это не нравится, но я удивляюсь и иду, сам не зная, почему...

Новый Год справляли за городом у каких-то Люськиных друзей, кажется, школьных. Бегали по двору вокруг елки, жгли костер и кричали от непонятного счастья. Уже стало сереть, когда угомонились. Сладко потрескивали бревна сруба от мороза. Было тихо до невозможности, невольно хотелось услышать хоть шопот, хоть собачий лай, чтобы вырваться в мир, где есть звуки. От этой тишины с непривычки болела голова, и ни о чем не думалось... Это казалось так странно... вот так жить в тишине, в белейшем снеге, ни о чем не переживать - утром на работу, вечером - домой, с сумками... потом топить печь, учить с детьми уроки и спать до утра в тишине, к которой можно привыкнуть...

Все разъехались, а мы с Люсей остались еще на два дня, обещали все убрать и не спалить своей страстью дом. От непривычного непрятанья, долгих ночей и завтраков вместе еще что-то сдвинулось во мне, казалось, что я так живу уже много лет... как все... Можно было нагуляться вдоволь по тихим улицам, раскланяться с незнакомыми людьми и вернуться вместе домой, чтобы протопить печь, поесть и улечься в постель, не пугаясь собственных голосов и скрипа кровати. Нам было так хорошо, что Люська даже не заводила привычных разговоров о том, что надо делать завтра и послезавтра, и от этого, наверное, получалось так тихо и покойно.

Андрей теперь часто не бывал на работе - бегал к оппонентам, ездил в разные институты, собирал отзывы на свою работу, пропадал там, помогая их писать, а может, и сам писал, а бегал за подписями. На вопрос, "как дела?" отмахивался и декламировал свое любимое "О, если б знал, что так бывает, когда пускался на дебют"... и обещал потом поделиться опытом, если выживет.

Кулинич тоже подсунул мне свой толстенный портфель с материалами диссертации и просил прочесть. А мне было скучно, потому что все уже в моей жизни состоялось - не осталось никакого азарта - все понятно: надо сидеть, считать, писать, оформлять и тоже кому-то подсунуть свою толстую пачку бумаги, в которой одна маленькая, крохотная мыслишка, за которую прячется так много надежд и амбиций... Я с трудом заставлял себя заниматься всем этим, потому что впереди предстояло то же, что и моим старшим коллегам...

Крутовой я на полном серьезе доказывал полчаса, как стараюсь исправить свои недостатки, как недоволен собой и беру пример со старейших работников лаборатории, которые все время передо мной, а пока я сам не решу, что достоин пополнить ряды самой передовой и лучшей части нашего общества, нечего и думать, чтобы вступать... Она, спасибо ей, слушала внимательно, и я даже поверил, что этот разговор пойдет мне на пользу - действительно, покопаюсь в себе и глядишь, что-нибудь исправлю, заменю, как сгоревшую лампочку в подъезде...

Люська так и не ушла ни в какой Интурист и огорошила меня новым предложением:

- Коля, я решила снять комнату!

- Зачем? - не понял я.

- Ты что, шутишь, или правда...

- Правда! - согласился я, чтобы она не сорвалась...

- Ты на мне собираешься жениться? - спросила она по-деловому.