Будешь моей, детка (СИ) - Страница 8

— Тимур, прикройся хотя бы полотенцем! Тут уборщица.

Это нормально, что от имени «Тимур» меня насквозь продирает страхом и еще чем-то, чему сложно найти название? Я закусываю губы, расправляя складки на простыни, и думаю, мало ли в нашем городе Тимуров. Думаю так секунды три, ровно до тех пор, пока не слышу низкий хриплый голос, который безошибочно узнаю. Соболевский.

Черт. Чертчертчертчерт…

— Бля, ты почему еще в трусах? — грубо спрашивает он. — Мне ехать надо.

— Ну ты-то вообще без трусов, — хихикает она, и я вяло удивляюсь, как резко поменялся ее голос. Со мной она говорила спокойно, уверенно, приятным естественным тембром, а тут подобострастно пищит и манерно тянет гласные.

— Я за минуту оденусь, а ты нет. Давай, Лиза, блин, шевелись. Я не планировал тут ночевать.

— Сам же вырубился, а на меня ругаешься! — говорит она тоном обиженной маленькой девочки.

— Лиза!

— Поняла, поняла. И это… знаешь, я тут про такую новую косметологическую процедуру узнала, эффект обалденный. Жаль, что дорогая! — она картинно вздыхает.

— Сколько?

Я не слышу ее ответа, она говорит слишком тихо, но слышу, как Тимур цедит:

— Отправлю тебе на карту. А теперь одевайся, если хочешь со мной в такси поехать.

У меня трясутся руки, когда я меняю наволочки на подушках, потому что слышу его шаги за спиной. Он входит в комнату.

— День добрый, — буркает он. Видимо, мне. То есть моей спине.

Я мычу что-то неопределённое и с ужасом думаю, что мне ведь рано или поздно придется повернуться. Но я не могу. Интересно, а может быть такое, что они быстро уедут? И насколько нормально, что я стою над уже заправленной кроватью и делаю вид, что ужасно занята? Черт, и почему так сильно давят эти ужасные штаны?

Слышу, как падает на пол полотенце, как звенит пряжка на ремне. Наклоняю голову еще ниже, чтобы он меня ни в коем случае не узнал. «Уезжай, уезжай», — мысленно твержу я, но тут он сам идет ко мне.

— За беспокойство, — лаконично говорит Соболевский и кладет на тумбочку тысячную купюру. В этот момент я машинально чуть поворачиваю голову на его голос, и наши взгляды встречаются.

Пауза.

— Ты? — выдыхает он неверяще, но тут же рявкает: — Ты! Какого хрена! Что ты тут, твою мать, делаешь?

— Я здесь работаю, — говорю я с достоинством, но глаза не поднимаю. Потому что Соболевский хоть и натянул штаны, но выше пояса он по-прежнему голый, и смотреть на его грудь с рельефными, красиво очерченными мышцами я не буду! И на эти капельки воды на смуглой коже тоже не буду.

Не буду, говорю! Во-первых, это невежливо, а во-вторых — мне совсем неинтересно. Всё, не смотрю, не смотрю, не смотрю.

Я усилием воли заставляю себя рассматривать идеально заправленную кровать, но взгляд все равно автоматически соскальзывает на торс Соболевского, как будто мне там медом намазано. Черт, хоть зажмуривайся!

— В смысле, блядь, ты тут работаешь? — зло переспрашивает Соболевский, хватает меня за руку и заставляет повернуться к нему.

— В прямом! — я машинально вдыхаю терпкий свежий запах влажной кожи. Очень мужской запах. Приятный. Смущающий меня еще больше, чем его голый торс.

— Детка, но ты же не всерьез?  — скалится он. — Проспорила кому-то, признавайся?

— Не ваше дело, — я старательно держу дистанцию через вежливое «вы». Потому что я на работе, он клиент, и мне нельзя ругать его последними словами, даже если хочется.

— Мое дело! — упрямо говорит он.

— Ваше дело вот там стоит, — с неожиданной язвительностью говорю я и кидаю красноречивый взгляд на его девушку, с которой он вообще-то ночь провел. Еще и заплатил ей за это. Какая это все-таки мерзость!

Я дергаю руку, чтобы вырваться, но безуспешно. Хватка у Соболевского стальная.

— Отпустите меня, — шиплю ему, — и не мешайте мне, пожалуйста, выполнять свою работу.

— Нет, не отпущу. И никуда ты, бля, не пойдешь, пока не объяснишь все нормально.

— Тимур! — возмущённо подает голос красотка. Она уже успела надеть на себя платье, в котором выглядит еще более голой, чем без него. — Что происходит? Я ничего не понимаю! Ты что, знаешь эту уборщицу? Она украла у тебя что-то? Давай полицию вызовем!

Соболевский оглядывается на нее с таким видом, будто только сейчас вспомнил о ее существовании.

— Рот закрой, — цедит он. — И какого хрена ты тут еще, я не понял?

— Мы же хотели вместе с тобой поехать, — уже не так уверенно говорит красавица. — Нам ведь в одну сторону.

— Я передумал. Давай сама.

— Ты офигел, Тимур? Сначала уснул тут, пьяный, потом еще так со мной разговариваешь! Такси мне вызови хотя бы! — требует она капризно.

— Лиза, — говорит он с такой отчётливой угрозой, что та вздрагивает. И, судя по ее вытянувшемуся лицу, понимает, что выбрала неверную стратегию. — Ты, кажется, меня с кем-то спутала. Командовать мной не надо, поняла? Сама вызовешь тачку, не переломишься.  Я тебе достаточно бабла скинул. С запасом.

— Ну и козел же ты, Соболевский, — зло говорит она. — И почему я только с тобой поехала, а?

— Потому что косметология и прочая херня сама себя не оплатит? — хмыкает он цинично.

— Да пошел ты! — на идеальных скулах вспыхивают некрасивые алые пятна. — Пусть в следующий раз вот эта тупая уборщица в своих зассанных тряпках перед тобой ноги раздвигает, понял? А я не буду!

Ее злое оскорбление неожиданно меня задевает. И не просто задевает, а входит в сердце так глубоко, словно осколок острого стекла. В груди становится больно, а из глаз сами собой, точно кнопку кто-то нажал, льются слезы. Горячие капли текут по щекам, и я закусываю губу, пытаясь их остановить.

Почему так до ужаса обидно? Может, потому, что вначале эта девушка показалась мне нормальной и даже приятной? Она так по-человечески со мной разговаривала, что я совсем не чувствовала свою работу унизительной. А сейчас чувствую. И себя ощущаю какой-то бомжихой. Человеком низшего сорта.

— Подошла и извинилась, — резко говорит Соболевский. И вот такого тона я у него ещё ни разу не слышала.

— Чего? — фыркает она. — Вот я ещё перед обслугой не извинялась! Может, мне ещё на колени перед ней встать?

— Надо будет — встанешь, — тяжело роняет он и, кажется, не шутит. — Подошла, блядь, и извинилась.

— Или что? — воинственно интересуется она.

— Или больше никогда не найдёшь работу в этом городе. Ни в каком качестве. Даже сортиры мыть.

— Ах ты су…

— Я жду, — напоминает Соболевский. Бросает непроницаемый взгляд на меня и добавляет: — Мы ждем.

Мне от всего этого ужаса хочется провалиться сквозь землю. Вот почему так? Некрасиво повела себя она, а стыдно почему-то мне? И не нужны мне ее лживые неискренние слова прощения, вот правда. Лучшим извинением будет, если она свалит. И желательно с Соболевским под ручку. А я спокойно доделаю уборку, переоденусь и поеду на учебу.

— Ну! — Он, кажется, уже теряет терпение. А та, с которой он сегодня спал (почему мне неприятно об этом думать?) медленно приближается ко мне, будто идет на казнь. Вот такая —  с перекошенным от злости лицом — она уже не выглядит красоткой. Скорее ведьмой из сказки.

Наконец она оказывается около меня и быстро, сквозь зубы, бормочет:

— Извини.

— Ничего страшного, — неловко отвечаю я.

— Хочешь, чтобы она встала на колени? — спокойно интересуется у меня Соболевский.

Я отчаянно мотаю головой. Нет! Ни в коем случае! Ненавижу чужое унижение.

— Ну и зря, — мрачно говорит он. — Она бы тебя поставила. Злее надо быть, детка. Ты пожалеешь, а вот тебя саму жалеть никто не станет.

Я никак на это не отвечаю. Девушка вообще пропускает эти слова мимо ушей.

— Всё? Доволен? — зло спрашивает она у Соболевского.

— Нет, — лениво говорит он и посылает ей неприятную ухмылку. — Но ты можешь идти.

Она бросает на него острый ненавидящий взгляд, хватает сумку и идёт в коридор с видом оскорбленной невинности. Стук шпилек по плитке, а потом оглушительный грохот закрывшейся двери. Она так ею хлопнула, что я не удивлюсь, если штукатурка с потолка посыпалась.