Бубенчик - Страница 11
– Зачем же самому нести, к чему?! Вот я их запрягу и поеду! – не в силах сдержать досаду, огрызнулся Улис. – За рога уцеплюсь и поскачу верхом! Давно бы уехал – детей жалко. Ведь такими же глупыми, как вы обе, вырастут!
Но женщины уже не слышали его. Плюхнувшись в сани, они укатили кто куда – одна на базар, а другая трезвонить на весь мир о чуде у них во дворе…
Улису было жаль не только детей, но и жену, которая все больше становилась похожа на мать, а старуха – на ведьму. Потеряла та помело, летать ей не на чем, вот и стучится в божий храм, обвиняя всех и вся.
Уйдет Улис, и снова им придется таскать в гору воду по скользкой тропинке… Так и быть, вычистит он этот загаженный колодец, и хватит с него. С колодца Улис начал, им и закончит.
…Тем временем в сторону Холмогоров по заснеженной дороге шел довольно странный путник – в руках палка, за плечами мешок, и к тому же вел он на цепи какого-то непонятного зверя. Существо это, видать, всю дорогу артачилось, натягивало цепь, и человеку приходилось то и дело останавливаться, уговаривать и даже угощать своего попутчика какими-то лакомствами. Тогда эта косматая тварь – не то пес, не то телок – становилась на задние лапы и покорно плелась следом, словно дитя, одетое в тулупчик мехом наружу.
Лошадь Каролины еще издали стала испуганно шарахаться, Григене принялась часто креститься, а дочка, хлестнув гнедого кнутом, пустила его вскачь. Проносясь мимо, женщины успели заметить, что мохнатое существо – это медвежонок, а поводырь его – какой-то цыган в тулупе, изодранном своенравным зверем.
Медвежонок все же переупрямил человека, и тому пришлось выволочь зверя из сугроба, взять в охапку да так на руках и тащить дальше.
Женщины не узнали в незнакомце Вилимаса, приняв его за цыгана. Тому тоже и в голову не пришло, что мимо пронеслись Каролина и ее мать. Весь долгий путь до деревни он представлял себе, чем будут заняты Улис и Каролина, когда он скинет перед ними свой заячий треух и скажет «добрый день» или «вечер добрый».
Уже издали Вилимас почуял знакомый запах торфа, закаркали на деревьях чем-то милые его сердцу здешние вороны, а в голове, словно сотни медвежат, весело теснились-толкались разные мысли, вопросы, набегали воспоминания, которыми он поделится с Улисами за столом.
Вот и заснеженные гребни холмов, от которых пошло название деревни… «Совсем как те Каролинины подушки, – подумалось ему. – Ну и острые же у тебя когти, косолапый! Перестань дурить… А вот и колея. Только бы застать Улиса дома!»
Но что это?! Сверху, откуда виднелись лишь крыши Улисовой усадьбы, вроде, кровавый ручей струится!
Вспомнил Вилимас одно сражение, когда вот так же текла кровь повстанцев пополам с водой. Им с Улисом тогда посчастливилось уцелеть, и они поклялись друг другу никогда не разлучаться. В горе и в радости всем делиться пополам. Как знать, не насупится ли сейчас Улис, услышав, что друг его просит приютить здесь хотя бы до весны, покуда он обогреется, соберется с силами? Розовая струйка привела Вилимаса прямо к колодцу, из которого Улис, судя по мутной воде, уже почти все вычерпал, да и сам он потемнел с лица – то ли утомился сильно, то ли годы взяли свое.
– Бог в помощь! – крикнул Вилимас.
Вздрогнув, Улис глянул на гостя, потом на медвежонка, который испуганно полез прятаться между ног хозяина, и лишь когда из-под пшеничных усов сверкнули крупные, словно бобы, зубы Вилимаса, раскрыл объятия.
– Вилимас, да ты ли это! А где же твой дилижанс? Тросточка где? С какими снегами-дождями тебя сюда занесло? Уж не в Сибири ли подцепил этого зверюгу?
Друзья крепко обнялись, а потом пошли в дом. К великим воплям и радости ребятишек, привязали косматого зверька к кровати, а сами уселись в углу за стол и стали не спеша потягивать хозяйкины настойки.
Мужчины беседовали и не переставали удивляться. Вон оно как все обернулось! Совсем не так каждый из них все себе представлял… Оказывается, Улис здесь вроде постояльца, у которого вон и котомка с посохом дорожным наготове. А Вилимас сроду в колясках не ездил и Каролину за все это время и в глаза не видел…
Приятели захмелели, и вот уже каждый завел про свое, ровно гусак с петухом. И все равно они прекрасно понимали друг друга.
– Чего доброго, теперь, – рассуждал вслух Улис, – когда и ее вывели на чистую воду, Каролина перестанет меня жучить и по-иному запоет… Как по-твоему?
– Нет… – качал головой Вилимас. – Кабы думал я, что не везет тебе, брат, ты и впрямь мог бы жить припеваючи… А у меня все вроде тоже идет как по маслу, только не в ту сторону. Ясно?
– Чего ж тут неясного? Тебе здесь надо было остаться, а не мне! Но стоит Каролине на меня хоть одним глазком взглянуть… ну хотя бы как твой мишка сейчас… сынок, не суй ему палец!.. и мы с тобой тогда останемся тут, Вилимас! Заживем – по бороде потечет… Только вот бороды у нас нет.
– Зато медведь у нас с тобой есть! Кормилец ты мой! Эй, дети, осторожней там с метлой, – может, он по какой нужде туда забрался.
– Глянь-ка, уже вернулись. А у меня обед не разогрет…
– Не суетись! Будем сидеть как ни в чем не бывало. Опрокинем еще для храбрости… и ни с места…
– И ни с места…
Григене, заметив сбегающий с горки алый ручеек, взъярилась. Настоятель велел заколотить колодец, обещался поутру приехать, чтобы самому взглянуть, а этот недотепа, поди, уже все вычерпал, с грязью выскреб.
Въехали во двор – дом словно вымер. Даже детишки не выбежали навстречу. Каролина распрягла лошадь, заглянула в хлев, а там свиньи с голоду визжат, на загородки лезут, у буренки в кормушке пусто…
– Смотался, – сказала Каролина матери. – Не мог скотину накормить, бестолочь!
– Ты сходи погляди, не стащил ли чего…
Обмахнув веником снег с деревянных башмаков, женщины вошли в дом. Смотрят – мужики за столом лясы точат, дети по полу ползают и дух какой-то тяжелый… «Ах, значит, тот цыган – Вилимас со своим косолапым!»
– Каролина!.. – протянул гость, восхищенно уставившись на нее.
А другой знай посмеивается в углу, думая, что кинется жена к нему на шею, оправдываться начнет, чего ради ей тогда вздумалось плести про Вилимаса, что барином знатным он заделался…
– Вилимас! – воскликнула Лина охрипшим вдруг голосом. – Молодец, что заглянул. Медведя, правда, мог и в сарае оставить.
Мамаша зыркнула хмуро на остатки валериановой настойки в зеленой бутылке и обратилась к гостю:
– Поди, за зятем моим явился? Можешь забирать. Сам видишь, силком не держим.
– Мы вот тут сидим, хозяйку дожидаемся, жалованья… – пробормотал тот.
– Какого еще жалованья?!
– А того, что дружку моему за пять с половиной лет службы у вас причитается. Верно я говорю, косолапый?
Медвежонок при виде новых людей встал на задние лапы и, кивая головой, принялся выклянчивать угощение.
– Ишь чего надумал! – вскипела Григене. – Жену с детьми бросает, и еще жалованье ему подавай!
– Да не слушай ты их! – вмешалась Каролина. – Дай им на дорогу хлеба буханку да кусок сала, и пусть катятся. Шуты гороховые…
А день в разгаре зимы короток – с петушиный скок. Пока Григене хлеб принесла, пока выбирала шматок сала потоньше да пока Улис детей перецеловал, на дворе и стемнело. Каролина уговаривать было стала – может, останетесь, – но Улис забросил на спину котомку и упрямо тряхнул головой.
– Вернется, вернется… – прошипела старуха на ухо дочери. – Вот увидишь…
Выйдя во двор, Вилимас поглядел вокруг – снежок падает, а ноги так и гудят. Он и сказал другу:
– До Шяудкулиса, пожалуй, только и дотащимся, не дальше.
Улис смолчал.
– Я им скажу, – добавил Вилимас, – чтобы они к тебе сегодня с расспросами не лезли.
– Ладно, – буркнул тот, и друзья свернули к Шяудкулису проситься на ночлег.
Вилимас снова взял медвежонка на руки, потому что зверьку предстояло вечером людей потешать, на картофельные оладьи для всех троих зарабатывать.