СССР: вернуться в детство 5 - Страница 2

— Потому же, почему в реанимационный блок нельзя входить всем подряд. Можно непоправимо навредить просто тем, что мимо прошли.

— Надо же… Так что нам — экскурсии отменить?

— Нет, вы не говорите: отменить. По техническим причинам перенести. Для своей родной школы выделим первые места после открытия центра. И ещё. Алевтина Ивановна, я прошу вас вот это разрешение никому ни при каких обстоятельствах не отдавать. Думаю, оно ещё будет фигурировать в служебном разбирательстве. А может быть, и в судебном.

Оставив озадаченную директрису, я поднялась на третий этаж, забрала у класснухи список заданий и в глубокой задумчивости пошагала на выход. Ехать на дачу? Или рискнуть-таки и выяснить, кто мне подложил свинью гигантского масштаба?

Я села в ниву и механически кинула на заднее сиденье папку со школьной ерундой.

— Ну, что? — просил дядя Валя. — Куда?

— Свидетель нужен, — поняла вдруг я.

— Какой свидетель? — удивился он.

— Независимый!

— И где мы его возьмём? — как собеседник дядя Валя был просто огонь и в минуты терзаний успешно справлялся за реплики внутреннего голоса.

— В «Восточно-Сибирской правде»! Поехали!

КУЛЬТУРНЫЕ РАЗБОРКИ

К идее поднасрать Управлению культуры Пал Евгеньич отнёсся несколько скептически.

— Ну вот, и вы закатались, — покачала головой я. — А ещё говорят, что советская пресса честная и несгибаемая. П-ф! И кого мы боимся? Какой-то выскочки, готовой ради удовлетворения чувства собственного величия не только загубить усилия нескольких лет целого детского трудового коллектива, но и дискредитировать саму идею русских культурных центров, подменив его на поход в свинарник.

Он смотрел на меня… странно. Я-то, если честно, тупо хотела его на слабо взять, а Пал Евгеньич, похоже, зацепился куда как глубже.

— Поехали.

— Только нам понадобится ваш чудный магнитофон.

— Не магнитофон. Лучше, Оленька! Меня тут недавно, к юбилею, так сказать, премировали… Вот! — Пал Евгеньич извлёк из ящика стола небольшую квадратную сумочку с прорезями для кнопок и клавиш. — Диктофон! Внимания особого не привлекает, сумка да сумка. Микрофон аккуратный, могу в руке держать или даже в нагрудный карман сунуть.

— Шпионская штука! — восхитилась я.

— Почти. Ну что, идём?

В Управлении культуры меня, в принципе, знали и с порога не выперли, мы с Пал Евгеньичем даже дошли до заветного кабинета, который оказался закрыт. Первая же проходящая мадам на мой вопрос по поводу того, где же наш Вячеслав Егорович, даже удивилась:

— Так он же в отпуске! Пятнадцатого выйдет. Евгения Семёновна за него.

Мы с журналистом переглянулись.

— А, простите, вот эта «Заточная Е. С.»?.. — начал он.

— Да, это она и есть. В двадцать шестом кабинете.

— Спасибо, — синхронно сказали мы и направили стопы свои по коридору.

— Пал Евгеньич, знаете что? — за пару метров от нужной двери я остановилась.

— Что, Оля?

— Я, кажется, с этой мадам уже имела дело. Она нас на моменте утверждения бортануть хотела, так что её выкрутасам я не удивляюсь. И меня уже подбрасывает.

— Что же делать?

— Вы, если что, меня хоть под столом пните, что ли…

Пал Евгеньич крякнул и решительно постучал в дверь.

Не буду вам пересказывать весь наш разговор с этой стервой, иначе начну плеваться. Да, она сделала это специально — аргументируя великолепным лозунгом: «Ну, вы же пионеры и не должны бояться трудностей!» — неподражаемым издевательским тоном.

Да, мне с трудом удалось удержаться в границах приличий — благодаря тычкам Пал Евгеньича и Вовкиной школе ведения споров. А ей не удалось! Под конец нашего «интервью» она орала и шипела не хуже арестованной гражданки Агузаровой.

И — да, Пал Евгеньич всё записал. Вплоть до того момента, когда эта гадина с воплями распахнула дверь кабинета и потребовала от нас выметаться.

Потом мы поехали к нам в «Шаманку» и уселись за мозговой штурм — я, Вова, Пал Евгеньич и бабушка. Для начала мы переслушали запись разговора (я лично, уже не психуя, а делая себе пометки). А потом мы четверо составили открытое письмо в редакцию, используя весь свой предыдущий жизненный опыт. И в этом письме было и про злоупотребление полномочиями, и про преступную халатность (а возможно и намеренное вредительство), и про дискредитацию решений пленумов ЦК и про всякое ещё интересное.

Чтобы отвлечься и переключиться, бабушка предложила пообедать, после чего черновик был ещё на раз внимательно вычитан. Пал Евгеньич, который профессионально молотил по клавишам печатной машинки раза в три быстрее меня, сел за мой «Юнис» и набело настучал сразу два экземпляра — себе и нам.

— Ну, что ж, товарищи, — журналист упаковывал свои листы в планшетку, — я искренне надеюсь, что эта неприятная ситуация так и останется отдельным грязным эпизодом и не разовьётся в дальнейшее…

— Баба Рая! — в комнату влетела Арина с вытаращенными глазами. — Ребята! Белая номер четырнадцать сдохла!*

*«Номер четырнадцать» —

это ячейка,

в которой сидит матка.

Сидела. Эх…

— Пи**ец, — сказал Вовка. — Вот и началось…

ИСТЕРИЧЕСКОЕ

Случалось ли вам находиться на пике надвигающегося крандеца? Очень неприятно. Особенно, когда понимаешь, что ничего сделать уже не сможешь. Пал Евгеньич посмотрел на нашу суету и сказал, что поедет договариваться в редакцию, чтоб материал быстрее в номер поставили. Просил кого-нибудь по возможности ближе к вечеру позвонить по ситуации — ну, может быть, всё-таки на этом процесс остановится?

Дядя Валя срочным порядком помчался за ветеринаршей. Надеюсь, он её быстро найдёт.

Вовка ходил по участку и сердито матерился под нос, я тоже маялась тревожным ожиданием и не могла себя ни к чему толком применить.

Часа через полтора дядя Валя привёз Надежду Андреевну. Она тут же направилась в крольчатник, суровая, как Терминатор.

Я подумала, что толку там от меня всё равно нет, взяла текст нашего открытого письма и начала переделывать его под заявление в суд, потому что, чувствую, добром это дело не кончится, а судебное, сами понимаете, по стилистике — это немного другое. Углубилась в текст — и вдруг слышу: орут!

Баба Рая рывком распахнула дверь моей комнаты:

— Ольга! Беги, Вовка бабу какую-то бьёт!

Я вылетела на крыльцо, чтоб увидеть бегущих с разных сторон людей и Вову, который именно в этот момент засветил орущей тётке белым кроликом по мордасам. Тут добежал дядя Валя, сгрёб Вову вместе с этим кроликом в охапку, с другой стороны — Рашидка с тёть Валей, оттеснили встрёпанную посетительницу к воротам. Гвалт стоял такой, что слов не разобрать. Кроме некоторых, не очень печатных, кхм.

Тётку выперли на дорогу, Рашидка захлопнул калитку и задвинул щеколду, возмущённая тётя ещё пыталась что-то орать, но Вова таких ей словесных кренделей навешал, что та развернулась и побежала вниз по улице, совершенно малиновая.

А я стояла и думала: хорошо, что будний день, никого из соседей нет.

— Баб, ставь чайник. Успокоиться надо. Всем.

Баба Рая скрылась в доме, а я пошла к орущей куче наших. Белый кролик сиротливым сугробиком лежал на скамейке.

— Пойду я, — сказал Рашидка, — не помню, в откормочнике дверь закрыл или нет.

— Ты закрой и возвращайся, — попросила я. — Нам ещё договориться надо, чтоб когда милиция приедет, всем одинаковое говорить.

В этом месте родственники как будто поёжились.

— Идите чай пить! — крикнула с крыльца бабушка.

— Пойдёмте, правда. Чё на улице-то стоять?

Вовка шёл последний, и глаза у него снова отливали жёлтыми каёмками.

— Что за баба-то была? — спросила я.

Он оскалился, сдерживая рык:

— Дура эта с родительского комитета. Пришла выяснять, почему запретили экскурсии.