Брусиловская казна (сборник) - Страница 7

В январе 1918 года он сдал командование Африкану Петровичу Богаевскому и присоединился к Добровольческой армии. В апреле 1918 года, отступая, попал в окружение и при попытке прорыва из него погиб.

Хрусталёв же подался в эмиграцию.

За границей он долго искал следы Казанцева, а когда наконец нашёл, хорунжий вдруг взял и отбыл в теперь уже социалистическую Россию…

На первых порах Павел Алексеевич Казанцев обосновался в Баден-Бадене, где уже тогда существовала достаточно крупная православная община.

Вернуться на Родину и откопать наконец драгоценную казну, ради владения которой он загубил несколько жизней, не было ни малейшей возможности.

Многострадальная Волынь бурлила и пылала в огне!

Сначала – война, за ней – давно назревавший бунт, переворот, в предчувствии которого он и решился на такой отчаянный шаг (мол, «в новой России будущего у меня не будет, а в Европе без средств к существованию какая жизнь?»), затем неизбежный крах империи, независимая украинская держава, петлюровщина… Одним словом – смута!

И Казанцев решил терпеливо дожидаться своего часа, до поры до времени не предпринимая никаких активных действий.

Однако осенью 1920 года произошли события, заставившие его ускорить осуществление заранее намеченного плана.

Сначала он заметил, что за ним следит худощавый мужчина лет двадцати пяти, скуластое, с азиатскими чертами лицо которого показалось знакомым.

Филлер? Шпик? Полицейский?

Нет. Вряд ли. В здешних государственных структурах хватает профессионалов, способных обеспечить качественную и незаметную для подопечных слежку.

А этот…

Увяжется тупо следом, а стоит повернуть голову назад, смущается и прячется за ближайшим углом.

Или сядет за соседним столиком в кафе и сверлит его взглядом, мол, не узнаёте, ваше благородие?

Такое поведение незнакомца раздражало и наталкивало на размышления, поэтому хорунжий решил усилить бдительность. С разрешения хозяина поменял замки в квартире, которую он арендовал в центральной части города-курорта. Поставил закладки в дверях, шкафу, выдвижных ящичках стола. И таким образом быстро установил, что в его апартаментах кто-то регулярно устраивает обыск.

Это привело Казанцева в бешенство, и он решил проучить негодяя.

В одно из воскресений Павел Алексеевич, никак не реагируя на наглого преследователя, подался с друзьями в православную церковь Преображения Господня, где по обыкновению простаивал всю службу, но, по договоренности с настоятелем, выскользнул через служебный вход и уже спустя пять минут вернулся к себе домой.

Через приоткрытую дверь хорошо был виден молодой человек, хозяйствовавший в его апартаментах.

Казанцев навёл на него наган.

– Ау, господин хороший, что вы ищите в моей квартире?

Тот, ни слова не говоря, полез во внутренний карман.

«За оружием», – подумал Казанцев и не медля нажал на спусковой крючок.

Мужчина упал на пол и раскинул в стороны руки.

Его пальцы сжимали вовсе не пистолет, а пожелтевший клочок бумаги, на котором было написано: «Опись средств полковой казны»…

О происшествии Павел Алексеевич сразу же доложил в полицию.

Та нашла у «вора» оружие и не стала выдвигать уважаемому русскому офицеру официальных обвинений в убийстве, квалифицируя его действия как «необходимая самооборона». Но уголовное дело всё же открыла.

А уже наутро один из высокопоставленных правоохранителей, щедро «подогретый» русским золотишком, целую пригоршню которого Казанцев успел рассовать по карманам ещё до попадания в плен, а в дальнейшем умело скрывал от посторонних глаз, зашив под подкладку своего мундира, сообщил Павлу Алексеевичу, что личность погибшего установлена.

Им оказался некто Илья Лохматов, красный офицер, ожидавший интернирования в Россию. После недавней советско-польской войны, закончившейся полным провалом Тухачевского и компании таких, как Лохматов, в Германии было немало: теснимый безжалостными рубаками Пилсудского, в поисках спасения прусскую границу пересёк отрезанный от основных сил 3-й кавалерийский корпус Гайка Бжишкяна, больше известного как Гай Дмитриевич Гай.

Чуть позже Казанцев вспомнил – обладатель этой смешной фамилии служил в знамённой команде соседнего полка, более того, они даже встречались с Лохматовым несколько раз в штабе, получая деньги для своих подразделений.

Осталось только выяснить – по личной инициативе Илья взялся за его поиски или по заданию красного руководства?

Но как сделать это, хорунжий не знал.

Поэтому в очередной раз взвесив все «за» и «против», он принял решение покинуть гостеприимную Германию. Однако ещё почти год не мог этого сделать, связанный подпиской о невыезде.

Да и куда податься Казанцев пока не определился.

В Париж?

Так в нём полно нашего брата, и некоторые из них явно хотят задать ему несколько пренеприятных вопросов!

Мол, куда девалась казна, Павел Лексеич? Жалованье всего полка, столовые, приварочные?

И где вахмистр Пушнов с двумя местными мужиками?

Свалить всё на австрийцев вряд ли удастся…

На Балканы? В православную Сербию?

Но и там русских в избытке!

А слухи среди эмигрантов распространяются ох как быстро!

Что делать? Что?

Умотать за полярный круг, к шведам или норвежцам?

Или, может быть, примазаться к красным, чтобы вместе с ними интернироваться в Страну Советов?

Казанцев всё чаще стал склоняться к последнему варианту…

Едва утихнул скандал, связанный с убийством Лохматова, как на отставного хорунжего свалилось новое испытание.

В один из последних осенних вечеров, когда Казанцев в одиночку ужинал в любимом ресторанчике, к нему за столик подсел поджарый мужчина лет тридцати пяти, и без всякого на то разрешения затянувшись сигаретой, пустил в лицо целое облако едкого дыма.

Никогда не куривший и всегда ведший здоровый образ жизни, Павел Алексеевич неслыханно возмутился и уже собрался заехать по багровому лицу наглеца, но тот упредил неминуемое справедливое возмездие и тихо произнёс:

– Вам привет от Хрусталёва.

– Спасибо… – еле выдавил Казанцев, прекрасно осознавая, что его спокойная жизнь подошла к концу. Прошлое, которое он так тщательно скрывал от теперешних друзей и коллег по несчастью, настигло его и в этом курортном раю!

– Не угодно ли вам проехаться в Париж? – после очередной затяжки вежливо и деловито поинтересовался незнакомец.

– Зачем? Мне и здесь неплохо…

– Господин подполковник и его теперешний покровитель – небезызвестный вам барон Врангель – планируют создать в столице Франции некое русское братство, офицерский, если хотите, союз для борьбы с большевиками. Они надеются, что и вы примкнёте к этому благородному делу!

– Не много ли чести для простого хорунжего?

– Нет. И Олег Петрович, и Пётр Николаевич ныне стеснены в средствах, и не без оснований, – он подчеркнул последнее слово, повысив голос. – Надеются, что вы возьмёте на себя часть обязательств по финансированию РОВСа – таково предполагаемое название нашей организации.

– Хорошо. Подумаю… Простите, как вас?..

– Это не имеет никакого значения.

– Но… Кому сообщить о своём решении?

– Я сам вас найду. Когда сочту нужным… Всё ясно?

– Так точно, господин хороший…

После той вечерней встречи Казанцев попытался замести следы и всю зиму жил инкогнито в Белграде. Но однажды утром с ужасом заметил, что и за его новым пристанищем кто-то ведёт чуть ли не круглосуточное наблюдение.

А уже на следующий день Павел Алексеевич приметил «красномордого курильщика» – прямо напротив булочной, где он раз в неделю покупал знаменитые сморгонские баранки. Впрочем, к продукции небольшого белорусского городка тамошние кондитерские изделия не имели никакого отношения, так, дешёвая подделка под известную торговую марку.