Бросок на Прагу - Страница 60

– Ты потерпи, сейчас будет кипяток, – бормотал он, всякий раз взглядывая в комнату, где лежала Светлана. – Я сейчас!

Еды в этом доме не было, и у Борисова дома тоже не было никакой еды – все подчищено, подметены даже крошки, сусеки голые, от подарков моряка остались одни лишь пустые жестянки.

Когда вскипел котелок, он напоил Светлану – ее надо было поддержать хотя бы водой.

Но одной водой сыт не будешь, нужны были продукты. Достать их можно было только на рынке. Либо перехватить у соседей, если, конечно, у них что-то имеется в запасе, хотя вряд ли… Как вряд ли кто даст продукты в долг – на это надеяться нельзя. Он прислушался к дыханию Светланы, уловил тихий, почти неземной шепот:

– Что-о, Борисов?

Значит, держится Светлана, значит, живет. Борисов обрадовался.

– Соседи, Света, здесь есть? Может, одолжу что у них?

– Сосе-дей нет. Все умер-ли, – по слогам, едва слышно произнесла Светлана.

– Жди меня, я скоро! – Движения у Борисова стали суматошными. – Продержись немного, я скоро буду!

Выход имелся лишь один – рынок. Больше он нигде продукты не достанет – только на рынке.

Рынок представлял собой что-то жалкое, заваленное снегом, с редкой топаниной человеческих ног, но все-таки живое. Все, наверное, способно погибнуть, высшие ценности обратятся в прах, дух человеческий пошатнется, а «купля-продажа», вещевой обмен останутся. Неужели так убог человек и настолько он подчинил душу плоти, чтобы сберечь все это?

Около Борисова, вынырнув из-за желтоватого, забрызганного мочой снегового отвала, остановилась розовощекая усатая старуха с живым лукавым взглядом. От старухи почему-то пахло духами – новый запах в сложном наборе, наполнявшем базар.

– Что надо, сокол ясный? – утишенным, словно бы зажатым зубами голосом она. В руке старуха держала плотный тряпичный сверток. – Может, это надо? – Откинула полог свертка, под которым ярко блеснула новенькая алюминиевая миска. Приподняла миску. – Это?

В ноздри Борисову ударил густой мясной дух. Под первой миской была вторая, глубокая, эмалированная с бордовой кровянистой каемкой, эта глубокая миска была доверху наполнена котлетами. Небольшими, поджаристо-душистыми, с маслянистой блесткой корочкой.

– Может, возьмешь, сокол ясный?

– Нет, – сглотнул слюну Борисов. Котлеты ему не понравились – он и сам не понял, почему не понравились. Снова сглотнул – хотелось есть.

– Что меняешь, сокол ясный? – Старуха стрельнула глазами по фигуре Борисова. – Вроде бы ничего не принес?

– Хорошие серебряные часы с точным ходом, – одним духом выпалил Борисов, достал часы из внутреннего кармана пальто, показал.

– А что надо в обмен, сокол ясный? Может, помогу?

– Хлеб нужен, тетка. – Борисов решил, что на рынке ему надо держаться грубо; чем грубее – тем лучше, здесь словесный изюм и сладкая сметана речей не проходят, иначе эта же старуха и разденет догола.

Старуха подняла руку, собираясь что-то сказать, но Борисов решительно шагнул дальше. Не нужна ему эта ведьма с сочными прожаренными котлетами. Голова невольно закружилась, земля под ногами сдвинулась в сторону, и Борисов неожиданно засомневался: может, все-таки выменять часы на котлеты? Котлеты будут полезнее, чем хлеб. Поморщился: знать бы, из чего эти котлеты сделаны. Сколько все-таки силы и сколько слабости в человеке и как он зависит от обстоятельств; получив толчок с левой стороны, несется вправо, метелит руками по воздуху, следует толчок справа – и он несется влево, также крутя «мельницу». И то Борисову было охота купить, и се: продуктов-то в блокадном Питере, оказывается, много…

Следующим ему подвернулся бледнолицый молодой человек с вилком квашеной капусты. От вилка одуряюще вкусно остро пахло укропом, и Борисов невольно поджал губы: в мире, оказывается, есть не только запахи дыма, спаленного пороха и горячего железа – есть и те, что давным-давно уже забыты.

– Нет! – решительно мотнул он головой.

– Ну и дурак! – не замедлил высказаться владелец капустного вилка.

На рынке продавали даже вино – бутылку чернильного цвета, заткнутую пробкой и опечатанную сургучом, продавали сыр, нарезанный мелкими, солнечно просвечивающими насквозь скибочками, почему-то к сыру народ приценивался больше всего, и владелец его – высокий человек в пальто с шалевым меховым воротником и шапке-пирожке, невозмутимый, с дворянской внешностью, – спокойно и внушительно отвечал на вопросы. Главное – сыр очень полезен для дистрофиков, ничто так не полезно для исхудавших людей с подведенными животами, как несколько ломтиков сыра, – сыр и кровь восстанавливает, и мозги очищает, и сил дает столько, сколько не дают двенадцать паек хлеба.

– А откуда у вас, гражданин, сыр-то? – подле человека с дворянской внешностью неожиданно возникла котлетная старуха.

– С Большой земли, – с достоинством ответил тот.

– А как сюда попал?

– По воздуху. – Человек, торгующий сыром, чуть приметно усмехнулся.

– Это как же? – подозрительно сощурилась старуха.

– Сын – летчик. Привез из Москвы. Он этот сыр по авиационному пайку получает, понятно или нет?

– Лучше бы он тебе шоколаду привез, – хмыкнула старуха, – чем этот творог. По мне, котлеты голодному человеку полезнее, чем сыр. – Старуха взвыла высоким пронзительно-резким голосом: – Граждане хорошие, соколики ясные, покупайте котлеты! Настоящие мясные котлеты!

На часы владелец сыра свой товар не менял – только на ювелирные побрякушки. Складывал в карман сережки, цепочки, кольца, кулоны, прочие золотые безделицы. Борисову сделалось противно, он отвернулся от этого человека.

Неожиданно базар пришел в движение, скорость жизни убыстрилась, некоторые мастера купли-продажи, как, например, бледноликий молодой человек, предлагающий купить вилок капусты, вообще исчезли. Словно в сказке: был человек и вдруг – фьють! Пронесся ветер, поднял снежную пыль, накрыл человека с головой, а когда белая простынь опала – человека уже не было. Он словно бы сквозь землю проваливался. Борисов подивился неведомому явлению – жаль, что дело происходит в блокаду и о нем не знают ученые. Если бы происходило в другую пору да на глазах титулованных мужей с докторскими степенями и профессорскими званиями – непременно было бы сделано важное научное открытие.

На базаре появился патруль – трое с автоматами. Весь Питер в патрулях. У театра – патруль, у часов – патруль, здесь – патруль. Борисову показалось, что это те же самые люди, которые были около Театра музкомедии. Котлетная старуха, побледнев, прислонилась к сугробу, прижала к себе сверток с едой.

Патруль сделал круг и остановился подле старухи.

– Чего это у тебя, мамаша? – поинтересовался командир-сержант в длиннополой старой шинели с грубо заштопанным плечом: шинель просекла пуля, искусных женских рук рядом не оказалось, поэтому сержант заделал дырку сам – неумело, наспех, кривопало, светлыми нитками, которые, чтоб меньше выделялись, были затерты химическим карандашом.

– Как – что? – упавшим сиплым голосом поинтересовалась старуха, стрельнула глазами в сторону, будто хотела нырнуть в отвалы сугробов.

– В руках, спрашиваю, что?

– А-а. – Старуха тетешкнула сверток. – Как что? Имущество. Одежда.

– Покажи, – потребовал сержант.

– Это что ж такое делается, а? – взвизгнула старуха тонким детским голосом. – Родная советская власть советского же человека обижает! Что ж это делается? Вы лучше бы шпионов ловили!

– И шпионов поймаем, – пообещал старший наряда, – но то иных людей забота, а наша – базарная. Что за одежда?

– Обычная одежда! Капор! Старушья накидка, говном провоняла. Все ясно?

– Покажи. – Старший не отступал от старухи.

Борисов оглянулся, поискал высокого степенного интеллигента в шапке пирожком, который торговал сыром, привезенные сыном-летчиком с Большой земли, не нашел, усмехнулся горько, ощутил неожиданно симпатию к сержанту – дело вроде бы делает.

– А не стыдно бабьи вещи разглядывать? – визгливый старушечий голос пластал крутой морозный воздух, будто студень. – Глаза набок не свернутся?