Бросок на Прагу - Страница 25

Изменить размер шрифта:

– Господин комендант, можно к вам обратиться?

– Конечно, можно.

– Я врач, – сказал немец, – у меня осталось много медикаментов. Заберите их себе, я не хочу, чтобы они попали к американцам. – Врач оглянулся в одну сторону, в другую и добавил тихо: – Я вообще не понимаю, зачем вы связались с ними, с американцами этими?

Горшков пожал врачу руку – лекарства были нужны очень, их крайне не хватало немецким раненым, лежавшим в госпитале, раненые были головной болью не только коменданта, но самого генерала Егорова.

– Спасибо, камрад, – сказал он немцу, – большое спасибо!

Насчет американцев он, конечно, точку зрения камрада не разделял, и среди американцев были хорошие люди, так что выпад пусть останется на его совести.

Через два часа Горшков узнал, что камрад от него прямым ходом направился к американцам, к командиру их группы, и заявил:

– У меня, как у врача, осталось много медикаментов, я не хочу, чтобы они достались русским… Заберите их себе, господин майор.

– Я не майор, я полковник, – раздраженно пробурчал американец.

– О-о, извините, господин полковник, – камрад согнулся в поклоне, – я не знал. У немцев такая оговорка считается хорошей приметой – вы обязательно будете генералом.

Американец вместо ответа угрожающе подвигал тяжелой нижней челюстью и отвернулся от врача. Через два часа он рассказал об этом разговоре Горшкову. Горшков усмехнулся и сжал кулаки.

– Фашист, он и есть фашист. Такого деятеля даже прожарка на вошебойке не переделает – фашистом он и останется.

Американец, немного знавший русский язык, не понял, что такое вошебойка, но по хмурому лицу капитана догадался – что-то не очень хорошее, и медленно наклонил подбородок, украшенный волевой ложбинкой:

– Правильно, Иван!

Имя капитана Горшкова он знал, как и Горшков знал имя американского полковника – Вилли, и вообще американцы Горшкову нравились, в них имелось что-то общее с русскими.

Маленький городок Бад-Шандау разделили, в конце концов, на две половины, проведя границу по реке. Одна половина – на левом берегу Эльбы, вторая – на правом, на одном берегу сегодня уже управляет бывший штабист-подполковник, которого генерал Егоров был рад, похоже, сбагрить с рук, на втором – американский полковник Вилли.

А врача того, камрада недоделанного, Горшков попробовал найти – не получилось, и американцы попробовали найти, но куда там! Он словно бы сквозь землю провалился, ушел в ту самую темноту, из которой вылез.

Пятнадцатиминутную остановку – этакий перекур с дремотой и обедом – сделали в ложбине между двумя горными кряжами – место было живописное, тихое (ни один ветер сюда, похоже, не залетал), с широкой зеленой полосой, раздвоенной говорливой речушкой.

Мустафа глянул в воду цепким опытным глазом и произнес задумчиво:

– А ведь здесь водится рыба. Форель…

– Да ну! – усомнился Горшков.

– Водится, товарищ капитан. Было бы у нас время, я обязательно наловил бы форели. Уху бы спроворили… А так, – Мустафа сожалеюще развел в стороны руки, – а так – никак.

– Ладно, довольствуйся пока «вторым фронтом».

– У меня – фляжка со спиртом, – лукаво прищурив один глаз, напомнил Мустафа капитану.

– Выдать каждому разведчику по пятьдесят граммов на нос, – распорядился Горшков, от этой команды у его подчиненных невольно распустились жесткие лица, а Дик даже попытался изобразить присядку, потом виновато покосился на «доджи» артиллеристов и прекратил плясать – команда насчет спирта предназначалась только разведчикам, у остальных были свои начальники.

– Чтобы тяжелая дорога переносилась легче, – пояснил капитан.

Мустафа молча козырнул и начал обносить фляжкой разведчиков, те совали под тощую, но очень жгучую струю свои кружки:

– Лей, Мустафа, не жалей! – Знал народ, что у Мустафы, кроме этой фляжки, в заначке обязательно найдется что-нибудь еще. Может быть, даже и покрепче спирта.

В то, что на свете существует жидкость крепче спирта, разведчики верили – градусов в сто пятьдесят, например…

Первым опорожнил видавшую виды алюминиевую кружку ефрейтор Дик – кружку украшало вырезанное кончиком ножа пухлое сердечко, пробитое стрелой, – и держа перед собой опустошенную посудину, как боевой снаряд, прыгнул в студеную, покрытую рябью стремительного течения речушку – похоже, спирт Мустафы тянул на вожделенные сто пятьдесят градусов, девяносто шесть для такого отчаянного напитка – мера маловатая.

Зачерпнул воды, влил в себя, заулыбался радостно. Хороший парень был ефрейтор Дик. Разведчики последовали его примеру. Горшков той порой закончил осмотр каменных увалов, столбов, кряжей – а вдруг где-нибудь сидит пулеметчик? – здесь, в Германии, горные нагромождения, надо полагать, называются по-другому, имеют свои слова, вполне возможно, ласкательные – природа ведь здешнему люду также дорога, как сибирякам, к примеру, их родная, мало кем из чужеземцев понятая Сибирь.

Впрочем, места в Сибири будут покрасивее, пороскошнее здешних горных углов, – Горшков ощутил неожиданно, что у него дрогнули расстроенно губы, отвернулся от Мустафы, Мустафа же ткнул его в плечо, протянул ему стакан, наполовину наполненный спиртом:

– Товарищ капитан, от коллектива отрываться нехорошо.

Горшков не выдержал, засмеялся и протянул руку:

– Давай!

Мустафа тотчас вложил в нее стакан.

Спирт обладает странной особенностью: когда его пьешь, он поначалу обжигает, перехватывает дыхание, а потом неожиданно перестает ощущаться, и пьющий человек совсем не чувствует опьянения. А потом вдруг будто бы кто-то бьет молотком его по голове, происходит это внезапно, без всяких предварительных позывов и предупреждений, и человек находит себя лежащим на земле. Горшков эту особенность спирта знал, и Мустафа знал.

Капитан выпил спирт залпом, поморщился, не выдержал – жгучая горечь, кажется, пробила его до самого хребта, втянул сквозь зубы воздух и улыбнулся: ошпаривающей горечи как не бывало.

– Прошу, товарищ капитан, – Мустафа предупредительно сунул ему в руки банку с говяжьей тушенкой, следом – трофейную оловянную ложку с выбитым на черенке фашистским знаком, который ординарец наполовину соскреб ножом.

Когда Горшков сказал ему, что свастика совершенно беззастенчиво украдена фашистами у индусов, по индийским правилам это – символ солнца, вечной жизни и так далее, – Мустафа отложил нож в сторону:

– Ладно, пусть будет так. Но на всякий случай я обеззаразил ложку кипятком. Полчайника вылил.

Горшков одобрительно цецекнул языком и похвалил ординарца:

– Молодец, Мустафа!

– Это называется – напросился, – довольно произнес ординарец.

Качнув согласно головой, Горшков заскользил взглядом по далеким каменным громадам, подивился из успокоенности, отрешенности – будто и не было на свете войны, – некоей слаженности их невидимого движения, подчиненности общему ритму, наверное, это было связано с вращением Земли на орбите, с тем самым, что человек не замечает совершенно, а вот все неподвижное, что находится на земле, рядом с ним, замечает, – иначе откуда же взяться в беспорядочном нагромождении гор красоте и гармонии, подчиненности некоей высшей силе…

Хорошо было тут. Горшков посмотрел на часы – привал еще не кончился. Но тем не менее время бежало торопливо, еще немного и бойцов снова придется загонять в «доджи».

Откуда-то принеслась пара быстрых горных птиц, шустро просвистела над водой и взмыла вверх, к дырявым серым облакам. Солнце то исчезало, накрытое неторопливо ползущей пористой ватой, то возникало вновь в одной из прорех, посылало на землю ласковый свет. Горшков сощурился понимающе, глянул на солнечный луч, ковырнул ложкой говяжью тушенку, отделил кусок мяса, равнодушно разжевал – что-то сегодня «второй фронт» не такой вкусный, как вчера, или это Горшкову только кажется?

Он ковырнул тушенку еще раз и отдал банку Мустафе.

– Все, финита… Хватит.

– Мало, товарищ капитан.

– Сколько смог, столько и съел.

Оригинальный текст книги читать онлайн бесплатно в онлайн-библиотеке Knigger.com