Бросок на Прагу - Страница 23

Следующий привал сделали у длинного прозрачного озера, схожего с гигантским дамским чулком. На берегах чулка росли низенькие раскидистые сосны.

– Красивая здесь природа, товарищ капитан, – заметил Мустафа, набирая воду, оглянулся на солдат, облюбовавших камень, похожий на могильный и поливавших его из своих «брандспойтов», повысил голос: – Эй, орлы! Отошли бы подальше, не то всю воду в озере испортите.

– Не попадет – не дотянется, – лениво молвил один из «орлов», глядя, как пенная струйка, проложив себе дорожку между его сапогами, шустро поползла вниз.

– Смотри, морду набью, – предупредил Мустафа.

«Орел» поспешно наступил на струйку сапогом.

– Так-то лучше, – сурово молвил Мустафа.

Берег у озера был пологим, места свободного на нем – хоть на танке катайся, – много было, поэтому разместилась на берегу вся колонна, до единой машины; и «тридцатьчетверки», и «доджи» с пушками. Горшков расправил плечи и выпрыгнул из «виллиса».

Народ, напившись воды, полез в озеро: это же самое милое дело – войти в него в сапогах, по края голенища, хватить пару пригоршней, плеснуть себе в лицо, прополоскать рот.

Капитан поступил, как и все, также не удержался, сошел в озеро – сделал это аккуратно, чтобы не зачерпнуть своими прочными яловыми сапогами воды, подцепил горсть студеной влаги, обдал лицо. Господи, по чего же хорошо тут; была бы его воля (если бы не было, конечно, войны), остался бы он на этом озере надолго. Может быть, навсегда. Ловил бы рыбу, вскопал бы себе огород, выращивал картошку и огурцы, завел бы корову и жену, детишек бы настругал…

Ох, мечты, мечты… Горшков зачерпнул воды пилоткой, выпил немного – несмотря на то что озеро было горным, вода в нем припахивала тиной: то ли здесь водилось слишком много рыбы, то ли местные лягушки слишком часто занимались в воде любовью, то ли дно действительно заросло тиной…

Капитан выжал пилотку и надел на голову – мокрая, она приятно холодила виски и затылок.

В это время на длинный зеленый берег вынеслись два «доджа» и две полуторки, засыпанные по самый верх дорожной пылью, со скрипом затормозили у головного «виллиса».

Из переднего «доджа» неторопливо выбрался пожилой человек в старом танкистском комбинезоне, огляделся, отыскивая глазами командира.

Горшков, поспешно раздвигая воду сапогами, вылез на берег, направился к «доджам». Пожилой командир вскинул руку к виску:

– Разрешите доложить: по указанию генерал-майора Егорова приданы в помощь ваше группе… Передвижная ремонтная мастерская. Начальник мастерской инженер-капитан Ельков. – Ельков стер ладонью пот со лба и добавил со вздохом: – Еле догнали вас. Скоростенку вы набрали хорошую.

В ответ Горшков согласно кивнул, протянул руку. Представился:

– Капитан Горшков. Командир группы.

Ельков улыбнулся застенчиво, косовато, обнажил в улыбке серебряные коронки:

– Я помню вас. Уже встречались. По одному… скорбному делу.

– Так точно, товарищ инженер-капитан, – сухо ответил Горшков. – Как ваше имя-отчество?

– Петр Иванович.

– Петр Иванович, загоняйте свою команду в озеро – пусть хоть умоются мужики. Через… – Горшков поглядел на часы, – через семь минут отправляемся дальше.

– Где мне занять место в колонне? – деловито поинтересовался Ельков.

– Перед «тридцатьчетверками».

– Добро. – Ельков махнул рукой мастеровым людям, сидевшим в его «доджах» и полуторках, – бывалым, с посеребренными висками дядькам, совсем не по-солдатски сутулящимся в кузовах, выкрикнул: – Сарынь на кичку! Привал семь минут!

Мастеровой люд зашевелился, – правда, шевелился он не так, как молодые ребята, движения их были скупыми, рассчитанными, четкими, не было в них, скажем так, артиллерийской или пехотной расхристанности, где десять метров влево или сто метров вправо не играют никакой роли…

А вот дальше пожилые люди повели себя, как мальчишки, – не скрыли восторга перед озером, чистой водой, темными елями, мягкой шелковистой травой, обметавшей берег по окоему, – лица у них подобрели, расплылись в восторженных улыбках, согбенные фигуры распрямились. Один за другим ремонтники также полезли в воду. И также в сапогах – снимать обувь не было времени.

Через несколько минут капитан Горшков вновь посмотрел на наручные часы. Вздохнул с сожалением – конечно, народу надо было дать еще хотя бы десяток минут на отдых, но времени не было. Он неохотно запрыгнул в «виллис», оглянулся на гладь озера-чулка со вздохом и махнул рукой:

– Вперед!

Влажная пилотка, туго натянутая на голову, приятно холодила темя, виски, затылок. Горшков запустил внутрь руку, поправил волосы и придавил их сверху пилоткой.

Водитель заковырялся в стартере, хорошо разогретый мотор не захотел завестись с ходу – такое бывает и с заморскими моторами, – «доджи», стоявшие за «виллисом» довольно пофыркивали движками, а «виллис» все продолжал завывать стартером. Вполне возможно, у водителя руки росли не из того места – такое тоже могло быть.

– Вот зар-раза, – водитель выругался, – мама американская!

Наконец «виллис» хлопком выбил что-то из трубы, откинул от себя длинную струю сизого дыма и возмущенно затрясся – мотор его заработал.

– Ну, чума американская, – вновь выругался водитель.

– Трогай, – спокойно произнес Горшков, про себя же подумал, что техника американская хоть и «зачумленная», а с какой стороны к ней ни подойди, за какой конец ни уцепись, «студебеккер» все равно раза в четыре будет лучше нашего зиска уральского производства – по всем позициям переплюнет.

Водитель в третий раз помянул нехорошим словом американскую технику и нажал на газ – «виллис» взвыл дурным голосом и проворным козлом прыгнул вперед.

– Тихо, тихо, тихо, – осадил шофера Горшков. – С техникой вести себя надо ласково, понял?

Тот в ответ пробормотал что-то невнятное, о днище машины заскреблись струи песка, выбиваемые передними колесами, Горшков приподнялся посмотреть, как в колонну втискиваются машины передвижной мастерской, – те втиснулись грамотно, будто всю дорогу шли в строю, следом загромыхали моторами, зашевелились «тридцатьчетверки» – через несколько минут в движении находилась уже вся колонна.

Горшков поудобнее устроился на сиденье и достал из планшетки карту, вопросительно постучал ногтем по целлулоиду: сколько там осталось до Праги? Много осталось. Они не одолели еще и половины пути, хотя кажется, что идут уже довольно долго. Шофер «виллиса» отчаянно крутил баранку и что-то бубнил себе под нос – то ли ругался, то ли маму поминал всуе и втуне, а может, благодарил ее, – не понять, бормотание его надоело Горшкову, он покосился на погоны водителя и произнес резко:

– Слушай, сержант, а молчать ты умеешь? – приподнял автомат за ствол и грохнул прикладом по рубчатому железу дна. – Умеешь?

Шофер, парень штабной, в боях участвовал мало, в основном возил начальство – а это, как известно, с боевыми действиями никак не сравнить, о разведке он слышал много, и все было плохое, глянул на капитана испуганно и меленько покачал головой:

– Ум-мею.

– Вот и помолчи!

Водитель вновь меленько закивал.

– Молодец! – похвалил его капитан и вновь углубился в карту.

Дорога полого потянулась вверх, на перевал, вскоре сделалось холодно, но холод этот был сухой, до костей не просаживал, как где-нибудь в низине, на влажном озерном берегу, – впрочем, озера бывают разные, бывают озера, где воздух не имеет ни грамма сыринки, сух и свеж, все зависит от береговой почвы и деревьев, которые растут там; Горшков помял плечи руками, оглянулся назад – как там колонна?

Колонна не отставала от головного «виллиса», над машинами висела пыль: хоть камень был кругом, куда ни глянь – всюду старые растрескавшиеся глыбы, мрачные и одновременно задумчивые, из щелей растут деревца, тянутся вверх, но справиться со скалами не могут, не одолевают твердой древней плоти, поэтому деревья изгибаются мучительно, скручиваются в восьмерки, на теле их образуются язвы и ревматические наросты, которые пыль рождать не могут, но пыль все же поднимается высоким густым столбом, окутывает машины.