Бродящие силы. Часть I. Современная идиллия - Страница 16

- И это главный принцип Прудона?

- Да, это принцип всех вообще коммунистов...

- Знаете, m-r Куницын, мне сдается, что вы не читали никого из этих господ.

Правовед обиделся.

- Что ж тут необыкновенного? Современному человеку надо ознакомиться со всеми отраслями знания. Я ведь и не говорю, что философия - вещь интересная; материя она скучнейшая, суше которой едва ли что сыскать; но возьмите-ж опять - долг всякого человека образовать себя... Если философы посвящали лучшие годы жизни сочинению отвлеченных теорий, не слыша около себя веяния окружающей жизни, то обязанность современного человека - дышать одною грудью со вселенной, мыслить со всеми и за всех, а следовательно, и с философами. Понятно, однако, что философия для нашего брата лишь дело второстепенное, одно из звеньев всей цепи наших знаний. А как философия такая непроходимая сушь, то чем скорее отделаться от нее, тем и лучше; ведь все равно ничего путного, реального не вынесешь. И могу похвалиться: перелистал на своем веку столько философских переливаний, что на всю жизнь хватит.

Наденька пожала плечом и не сочла нужным сказать что-нибудь.

"Странное дело! - рассуждал сам с собою Куницын, схлыстывая тросточкою пыль со своих светлых, широких панталон. - Чем же развлечь, привлечь ее? О Париже, о чувствах, о предметах серьезных говорить не хочет; о чем же, наконец, толковать с ней? Sacrebleu [Проклятье (фр.)]!"

Он не догадывался, что гимназистке вообще не хотелось говорить с ним.

X

СИНИЙ ЧУЛОК

И Змеин, незаметно для себя самого, очутившись около Лизы, затруднялся вначале в теме для разговора.

- Не взыщите, если я не займу вас хорошенько, - откровенно сознался он, - но я не мастер болтать с барышнями.

- Болтать! Как будто женщина может только болтать и неспособна на разумный разговор? Знаете ли, что вы грубите?

- Очень может быть, я ведь предупредил вас, что не горазд на комплименты.

- Да от комплиментов до грубостей "дистанция огромного размера". Разве разговор мужчины с женщиной должен ограничиваться комплиментами? Я думаю, если женщина собирается сдавать на кандидата...

- И то! Я забыл. Но позвольте узнать, по какой вы это части?

- Сначала я занималась историей, но после, когда естественные науки получили у нас такое значение, я перешла к натуралистам. Что вы усмехаетесь так язвительно? Вы, как Куторга, думаете, что мозгу у женщин менее, чем у мужчин? Так знайте же, что я хочу убедить вас на себе, что женщина на все так же способна, как ваш брат, мужчина.

- Убедите.

- Какой бы стороною ума прежде всего блеснуть перед вами?

- Да хоть сметливостью. Сметливость у женщин развита более других способностей.

- Извольте. У вас есть теперь в кармане книга.

- Есть.

- Видите, какая сметливость; ни вы, никто не говорил мне, что вы взяли с собою книгу, а я домекнулась.

- Как же вы домекнулись?

- По простой, логической цепи мыслей: вы пренебрегаете женским обществом; вам предстояло гулять с женщинами - вы знали, что будете скучать. "Возьму-ка с собою книжку, - сказали вы себе, - при первом удобном случае улизну куда-нибудь в сторону и расположусь под сенью струй". Ведь так?

- Положим, что так.

- Я вам скажу даже, что у вас за книга.

- Едва ли.

- Беллетристикой вы заниматься не станете; значит, это не роман. Учено сочинения также не станете читать, потому что путешествуете для развлечения и не захотите скромную жизнь туриста отравить постным блюдом учености. Книга ваша должна быть из полуученых, популярно-ученых. Но вы натуралист и выбрали, конечно, сочинение по своей части... Пари: у вас что-нибудь Карла Фохта?

Змеин не мог скрыть некоторого изумления.

- Логика у вас действительно не женская!

- Что ж, угадала? Фохта?

- Фохта.

- Покажите.

Змеин подал ей книгу.

- "Bilder aus dem Thierleben [Картинки из жизни животных (нем.)]", - прочла она. - Как кончите, так одолжите мне. Я давно желала прочесть это сочинение, да неоткуда было взять. В библиотеках не дают: запрещено, дескать. Студенты же знакомые хоть и обещались достать, да по обыкновению забывали вечно.

- Можете взять хоть сейчас.

- Благодарю вас.

Перелистывая книгу, Лиза остановилась на одной странице и прочла вслух:

- "Das Werden der Oraganismen hat fur mich stets einen weit grosseren Reiz gehabt, als das Bestehen derselben und der Prozess der Selbsterhaltung. Es liegt etwas stabil-Langweiliges in der Erhaltung des thierischen Organismus - in dieser doppelten Buchfuhrung, die iiber Einnahme von Nahrungsstoffen und Ausgabe verbrauchten Materiales von dem Organismus mit ermudender Gleichformigkeit gefuhrt wird, und wo sich das Haben als Fett ansetzt, wahrend das Soil sich durch Abmagerung kundgibt, und endlich ein Bankerott oder der zunehmende Wucherzins, welchen der Organismus zahlen muss, das ganze Geschaf tendigt und die Firma zu deu Todten wirft" [Эволюция организмов для меня было всегда гораздо привлекательнее, чем их существование и процесс самосохранения. Существует нечто стабильно скучное в сохранении животного организма - в этой двойной бухгалтерский учет, о поступление питательных веществ и выход потребляемых материалов из организма с утомительным единообразием, где кредит остается в виде жира, в то время как дебет проявляется истощением, пока, наконец, банкротство или усиленное ростовщичество, не остановят и не закроют компанию (нем.)].

- Остроумен, как всегда, - сказала Лиза по прочтении отрывка. - Но я не вполне разделяю вкус Фохта. Его томит монотонное прозябание земных тварей. Меня тоже. Но есть случай, где такое прозябание делается в высшей степени интересным: это если акклиматизировывать какую-нибудь животную или растительную породу. Существо экзотическое, выросшее под знойным небом юга, вы перевоспитываете для своей холодной родины, холите его, защищаете от резких влияний климата, и вот - старания ваши увенчиваются успехом: ваш приемыш перерождается на ваших глазах, и вы дарите отечеству новую породу! Жаль, что у нас в России эта статья обращает на себя еще так мало внимания. Главная трудность заключается, конечно, в натурализации животных: растение, акклиматизируясь, в то же время и натурализуется; животное же, перенесенное в другой градус широты, хотя и существует вначале с грехом пополам, как степной помещик, приехавший в столицу пожуировать жизнью, - однако это не более, как прозябание, существование болезненное, от которого еще далеко до полной натурализации. Что ж вы молчите, Александр Александрович? Неужели вы не интересуетесь этим вопросом?

На Змеина красноречивый монолог экс-студентки не произвел почему-то того благоприятного впечатления, которого она обещала себе от него. Нахмурившись и надув губы, натуралист отвечал резко:

- Нет!

- Что нет?

- Нет, то есть я не согласен с вами.

- Насчет чего?

- Гм... Да хоть насчет того, что может найтись разумный человек, который возьмется акклиматизировать иноземщину ради одного плезира, без всякого вознаграждения.

- Отчего же, Александр Александрович? Настолько же всякий бескорыстен в деле общего блага.

- Общего блага? Что такое общее благо? Всякий человек печется только о себе - вот вам и общее благо. Да что ж? Пусть каждый печется только хорошенько о себе - и все будут счастливы. А как кулачное право - основной закон природы и жизни, то кто сильнее, тот и счастливее.

- Зарапортовались! - перебила Лиза. - Скажите на милость, что так встревожило вашу желчь?

- Да разве не правду я говорю? Эгоизм - этот рычаг, которым Архимед хотел поворотить землю, составляет основу всякого существа, потому что если мы сами не станем печься о себе, так кто же возьмет на себя эту заботу? А следовательно, повсеместно и кулачное право. Котлету, приготовленную из филе невинно заколотого быка, я съедаю с тем же зверским хладнокровием, с каким волк уплетает ягненка, и ни его, ни меня нельзя обвинять за нашу кровожадность. Логика голода - неотразимая логика. Умники-баснописцы, правда, советуют волкам довольствоваться травою; но если бы такого барина оборотить в волка - посмотрел бы я, как бы он плотоядными зубами, плотоядным желудком пережевывал, переваривал растительную пищу! Издох бы, неразумный, с голоду, а все по незнанию анатомии. Весь кодекс нашей гуманности сводится к правилу: "Не тронь меня - и я тебя не трону". Кто дошел до понимания этого правила, тот считается человеком просвещенным: уважает, мол, личность. Если же мы помогаем кому в беде, то из чистого эгоизма, в надеже поживиться когда-нибудь от него; или, по крайней мере, из эгоистического побуждения: устранить от себя неприятное ощущение при виде несчастного.