Бразильская мелодия - Страница 19

— Филип обычно оставляет ключ вон под тем бревном, — говорит Дора.

Но там нет никакого ключа. Пользуясь услугами одного «приспособления», входим в дом и включаем свет. Комната в том же виде, какой я ее запомнил, с живописными шедеврами на стенах и мольбертом в углу. Никакого напоминания о братьях. Кухня и кладовая тоже пусты.

— Да, — говорю я. — Нужно осмотреть внимательно весь дом. Здесь есть подвал, чердак?

— Не знаю, — шепчет побелевшими губами Дора.

— Давай, Кольо, осмотри там, — говорю я шоферу, — а я займусь комнатой.

Осмотр длится не более двух минут: отодвигаю кушетку и обнаруживаю в полу квадратную крышку. Поднимаю ее, направляю вниз луч фонаря. Небольшой зацементированный погреб. Луч света выхватывает из темноты согнутое пополам и аккуратно «перевязанное» человеческое тело. Это Марин…

Зову Кольо, общими усилиями мы извлекаем «узел» на поверхность и приступаем к его распаковке. Когда выдергиваем изо рта кляп, Марин жадно восстанавливает запасы воздуха в легких и лишь после этого произносит:

— Еще немного, и я бы задохся.

— Кто это сделал?

— Филип.

— Как это случилось?

— В восьмом часу иду домой и вижу его в «БМВ». «Быстро, — говорит он, — случилось что—то ужасное». «Что именно?» — спрашиваю. «Дора отравилась». «Как, когда?» «Садись, — говорит, — по дороге все объясню». Сажусь, конечно, по дороге он мне бессвязно рассказывает, что приехал в Симеоново, ключа на месте не оказалось. Дверь была открыта, а в комнате лежала Дора. Шесть пустых тюбиков валялись рядом. Хорошо, что поблизости живет врач. Филип нашел его, и тот принял необходимые меры. «Теперь, — говорит Филип, — опасность миновала».

Марин поднимает на меня усталые глаза и просит:

— Если можно, глоток воды…

Дора бежит за водой. Марин пьет крупными глотками. Пальцы его еще дрожат.

— А потом?

— Приехали сюда. Как только машина остановилась, Филип кинулся к дому, я, конечно, за ним. Он у порога уступил мне дорогу, я вошел и не успел осмотреться, как он ударил меня сзади. Очнулся уже связанный, в темноте… Для чего он это сделал? — спрашивает Марин, беспомощно глядя на меня.

— Где ваш заграничный паспорт?

— У меня. — Манев лезет во внутренний карман пиджака и восклицает:

— Паспорта нет! Билетов на самолет тоже! И валюты!..

— Вот вы и ответили на свой вопрос, — говорю я, полагая, что это ответ и на некоторые мои вопросы.

— Но это глупость! Ведь паспорт на мое имя! — говорит Марин.

— Если вы не против, надо ехать, — предлагаю я.

И вот наша машина снова летит мимо редких домишек, потом врывается в лес. Марин еще задает отрывочные вопросы, скорее себе, чем мне, и это освобождает меня от необходимости отвечать.

Я сижу рядом с Кольо. И насколько могу судить по отражению в зеркале, на заднем сиденье дело идет к примирению.

Стенные часы аэропорта показывают ровно семь, когда я пересекаю зал ожидания и направляюсь в паспортный контроль. Мое присутствие здесь не обязательно, но у меня есть желание лично понаблюдать за происходящим.

Примерно в семь двадцать пассажиры начинают проходить перед окошком. Встав в сторонке, я жду появления знакомого мне красивого лица, обрамленного дугой модной бородки. Однако щеки и подбородок знакомого мне лица, склонившегося перед окошком, выбриты до последнего волоска.

— Марин Стефанов Манев, — произносит контролер. Марин, то есть Филип, лишь кивает, слегка улыбаясь. Он делает шаг и оказывается рядом со мной.

— Здравствуйте! Ведь у вас вроде была борода? Высокий, красивый мужчина криво улыбается, не теряя,

впрочем, самообладания.

— Так вы выглядите гораздо лучше, — говорю я ободряюще.

— Нельзя ли без дешевых эффектов? — спокойно парирует Манев.

Филип пока что держится самоуверенно, точно задержали не его, а меня.

— Обыщите его, — говорю я человеку, стоящему у дверей. Минут через десять мне становится понятно, почему этот красавец ведет себя столь высокомерно. Обыск не дает ожидаемых результатов. И в частности, что касается валюты — ничего свыше суммы, взятой из кармана Марина и указанной в декларации.

— Хоть бы спросили о своем брате, — говорю я Филипу, направляясь вместе с ним к выходу.

— А что спрашивать? Раз вы здесь, значит, он уже у себя дома.

— Вы его так скрутили, что он мог оказаться на том свете.

— Люди так легко не умирают, — отвечает небрежно Филип.

— Однако Асенов умер.

— А уж это не моя работа.

Он прекрасно понимает, что увяз обеими ногами. Но не слишком глубоко. Примерное поведение в заключении — и все пройдет, как дурной сон. В некотором смысле провал с паспортом имеет и положительную сторону: яснее ясного, что Филип не крал доллары Асенова. Значит, он вообще не имеет отношения к этому делу.

Уже после первого допроса Магды я ждал: что—то должно произойти. Все и случилось примерно так, как я предполагал, за исключением одного — я оказался с пустыми руками. Никаких улик, никакой связи между нарушителем паспортного режима и той комнатой на пятом этаже.

Уступаю Маневу дорогу — пусть сядет в машину первым, а сам устраиваюсь рядом, чтобы он не скучал. Шофер — это снова мой друг Кольо — дает полный газ, и мы мчимся к центру Софии. По обеим сторонам мелькают фасады современных зданий, но, похоже, моего спутника это не радует.

— Печальное возвращение в родные края, да? Особенно, если ты их даже не покидал.

— Вы это возвращение делаете печальным, — отвечает с неприязнью Филип.

— Мы уже спорили по этому вопросу. Таких, как вы, я бы отпускал на все четыре стороны. Воздух станет чище, а у нас поубавится работы.

— Могу лишь сожалеть, что не вы решаете эти вопросы.

Голос его звучит самоуверенно, с ноткой внутреннего превосходства.

— А где вы думали обосноваться?

— Где угодно. Там, где мог бы жить, как хочу.

— Вы бы нигде не смогли жить, как вам хочется, Манев. Везде есть законы.

— Верно, только другие.

— Любые законы осуждают преступления в широком смысле этого слова.

— Я не считаю себя преступником ни в широком, ни в узком смысле слова.

— Понимаю. И все же где вы думали бросить якорь? Не похоже, чтобы вы действовали без четкого плана.

— Планы мои похоронены. Так что не будем тревожить прах усопших.

— Включая Асенова?

Он не отвечает, а я и не настаиваю.

Останавливаемся у подъезда моего учреждения, и я веду Филипа в свой кабинет. Это, видимо, вызывает у него дурное предчувствие. Он прекрасно знает, что я не занимаюсь паспортными нарушениями.

— Итак, — говорю я, когда мы садимся по разные стороны стола, — оставим разговор о дальних путешествиях и перейдем к вещам более близким. Кто убил Асенова?

Манев уже готов к вопросу, ибо выдерживает мой взгляд, не мигая.

— Не имею понятия, — отвечает он спокойно.

— Вы, похоже, не отдаете отчета в своем положении, — говорю я так же спокойно, продолжая смотреть на него в упор. — До сих пор вы хотя бы могли маневрировать и ходить от одного знакомого к другому, давать инструкции, собирать сведения, пускать в ход интриги и предпринимать оборони: тельные действия. Излишне говорить, что мы внимательно следили за каждым вашим шагом. Но теперь, Манев, с вашей активностью покончено! Вы задержаны, и нет никаких надежд на ваше освобождение. Поэтому давайте играть в открытую. Снова задаю вопрос: кто убил Асенова?

Филип слушает меня внимательно, но бесстрастно. Потом небрежно пожимает плечами, словно изображая «говори, говори, если тебе делать нечего», и замечает с досадой:

— Вы перепутали адрес уже по той простой причине, что в ночь, когда Асенов умер, я был задержан вашими органами.

— В вашем суждении есть один логический пробел, — говорю я терпеливо. — Убийство было тщательно подготовлено задолго до его осуществления. Так что в вашем присутствии на месте преступления вовсе не было необходимости. А знать, кто убийца, вы должны.