Бразилия - Страница 3

– Чей это дом?

– Моего дяди Донасиану, – ответила девушка. – Не бойся, тебе не придется с ним встречаться, он весь день на работе, в центре. Или играет в гольф и выпивает с друзьями. Собственно, в этом и заключается его работа. Я велю служанке принести что-нибудь выпить и нам. А может, тебе хочется есть?

– О нет, сеньорита, я не голоден. Стакана воды или немного суко[2] будет достаточно.

Тристан огляделся, и у него пересохло во рту. Сколько же всего отсюда можно украсть! За один только серебряный портсигар или два хрустальных подсвечника они с Эвклидом выручили бы столько, что хватило бы на целый месяц. А вот за картины с квадратами, кругами и свирепыми яркими мазками вряд ли дадут много: если они кому и были дороги, так это автору, да и то лишь в момент, когда он их творил. Зато книги сверкают золотым тиснением. Тристан изумленно оглядел ряды книжных полок, уходящие под потолок на высоту пальмы. Вдоль двух стен комнату опоясывали антресоли, а потолок представлял собой купол из стеклянных розовых лепестков с морозным узором, из вершины которого на столь же длинной, как у церковного светильника, цепи свисала громадная люстра с изгибающимися рогами медными буквами «S». Для Тристана слово «дом» означало лишенное солнца темное логово хижины. Здесь же было столько света, что ему казалось, будто он стоит под открытым небом, в каком-нибудь укрытом от ветра месте. Сверкающая тишина приняла его.

– Мария! – ровным голосом позвала Изабель.

Пухленькая молодая служанка пришла не спеша, словно ей пришлось миновать анфиладу комнат, презрительно взглянула на Тристана, и в ее глубоко посаженных глазах мелькнул ужас. Покрытые оспинами щеки служанки казались припухшими, как это бывает у индианок, а может, ее просто недавно побили.

Причудливая смесь генов окрасила ее кожу в темный табачный цвет. Она наверняка прочла мысли Тристана о воровстве и сочла себя выше этого. Как будто жить в богатом доме и щеголять в чистой одежде, выданной хозяевами, – это не то же самое воровство.

– Мария, – произнесла Изабель, стараясь, чтобы ее голос не прозвучал грубо или испуганно, – принеси два витаминных напитка – банановый или из авокадо, если еще есть. Это для меня. А моему другу… Принеси ему то же самое, что ты сама ела на обед. Его зовут Тристан. Хочешь сэндвич? – спросила она его.

– Клянусь, в этом нет необходимости, – возразил Тристан с великодушием, которое выдавали в нем высокий лоб, блестящие выпуклые глаза и отрешенное выражение лица.

Однако, когда на мозаичном столике появилось блюдо с подогретым акараже, поджаристыми шариками ватапы[3], креветками и перцем, он набросился на еду, как волк. Тристан давно научился подавлять чувство голода, но вид пищи сводил его с ума, и он ничего не оставил на блюде, буквально вылизав его. Девушка подвинула к нему свою тарелку. Он проглотил и эту порцию.

– Кофе? – спросила Мария, пришедшая убрать со стола. Она уже не так сильно источала ненависть, и Тристан ощутил в ее поведении легкие заговорщицкие нотки – так неуловимо отдает запахом масла денде пища, приготовленная на севере. Может, в странном доме девушки и ее дяди уже было что-то такое, чего служанка не одобряла. Как и многие люди из низов, она была готова к различным проделкам и переменам, ибо для них мир не представляет собой драгоценную реликвию, которую следует хранить вечно под стеклом.

– Да, принеси, пожалуйста, и оставь нас одних, – ответила Изабель.

Она сняла шляпку; светлые, длинные, мерцающие волосы подчеркивали ее наготу, и Тристану снова ударил в глаза слепящий свет, как и тогда, на пляже, когда он вышел из моря.

– Я тебе нравлюсь? – спросила она, отводя глаза и краснея.

– Да, даже больше того.

– Ты думаешь, я вертихвостка? Дрянная девчонка?

– По-моему, ты богата, – ответил он, оглядывая комнату, – а богатство делает людей странными. Богатые делают что хотят и не знают цену вещам.

– Но я не богата, – возразила Изабель, и в голосе прозвучало недовольство и раздражение. – Мой дядя богат, отец тоже – он живет в Бразилиа, – но лично у меня нет ничего. Они держат меня как избалованную рабыню, чтобы после монастырской школы выдать за какого-нибудь паренька, который со временем вырастет таким же, как они, – лощеным, вежливым и равнодушным господином.

– А где твоя мать? Что она думает о твоем будущем?

– Моя мать умерла. Она хотела подарить мне младшего брата, а он запутался в пуповине по пути на свет божий и в предсмертных судорогах разорвал ее матку. По крайней мере, мне так сказали. Мне было четыре года, когда это случилось.

– Как печально, Изабель. – Хотя Тристан и слышал на пляже, что именно так Эудошия называла подругу, сам он еще не произносил ее имя вслух. – У тебя нет матери, а у меня нет отца.

– Где же твой отец?

Тристан пожал плечами:

– Может, умер. Пропал, во всяком случае. У матери было много мужчин, и она не уверена, от кого я родился. Мне девятнадцать, значит это произошло почти двадцать лет назад. Она много пьет и ни о чем не печалится.

И все же однажды мать достала ему нужное лекарство. Она кормила его грудью, выбирала вшей из кудрявой шевелюры, искала глистов в какашках.

– Мне еще только восемнадцать, – объявила Изабель, чтобы снова привлечь его внимание.

Он, улыбнувшись, осмелился дотронуться до ее сверкающих волос, похожих на ночные огни Рио, открывающиеся со склонов гор.

– Я рад этому. Мне бы не хотелось, чтобы ты была старше или богаче меня.

Она не убрала его руку, но на улыбку не ответила.

– Ты подарил мне кольцо. Теперь мне нужно подарить тебе что-нибудь в ответ.

– В этом нет необходимости.

– Подарок, который я имею в виду, станет подарком и для меня. Это время. Время моей жизни.

Она встала и, потянувшись к нему, прижалась губами к его губам, скорее обозначая поцелуй, как это делают в журналах и на экране телевизора, чем целуя по-настоящему. До этого момента жизнь ее состояла в изучении историй чужих людей, теперь она создавала свою собственную. Она повела его за собой к металлической винтовой лестнице, окрашенной в матово-розовый цвет, и начала подниматься на второй этаж. Изабель шла впереди по вьющейся лестнице, и тело ее распадалось на множество полосок плоти, разделенных треугольниками ступенек. Ведя пальцем по перилам, словно по воде, Изабель прошла по балкону как раз на уровне витой люстры и свернула в свою комнату, все еще наполненную девчоночьими плюшевыми зверюшками и увешанную плакатами с изображениями патлатых певцов из Англии. Тристан почувствовал, как ему стало легче дышать, словно здесь, в детской, ветер богатства бил в лицо не так свирепо. Изабель изогнулась в привычном небрежном танце, выполненном с полувопросительной, полувызывающей усмешкой на храброй обезьяньей мордашке, свела лопатки – и купальник исчез. Однако она не стала выглядеть более обнаженной, чем прежде. Ему никогда еще не доводилось видеть такую прозрачную и некудрявую поросль на женском лобке. Ее соски в бледно-коричневых ореолах набухли от соприкосновения с воздухом и от его взгляда.

– Нам нужно помыться, – решительно сказала она.

В мраморном кубе душевой множество кранов включали самые разные струйки – от букета тонких иголочек до хлестких жгутов воды, барабанящих с частотой учащенного пульса. Он стоял рядом с ней под водопадом постепенно теплеющих струй и мылил ее податливую шелковистую кожу, пока та не покрылась скользким белым жиром, потом она мылила его, и он чувствовал, как член его из орешка кешью превращается в банан, а потом и в налитой початок, который вот-вот разорвет от собственной тяжести. Она с серьезным видом мылила его там, наклонив овальную головку под струи воды, чтобы получше разглядеть набухшие вены, багрово-черную кожу и одноглазую сердцевидную головку члена. Пока она изучала его, поток воды раздвинул ее волосы, и Тристан неожиданно увидел, что скальп у девушки розовый, а не белый, как ему представлялось. Выключив воду, она проговорила, все еще разглядывая его и проводя пальцем по одной из вен: