Братья Стругацкие - Страница 18
Заводилой — да, был. Вечно всех подбивал на самые безумные авантюры и безобразия. Ну и, конечно, развлекал: шутками, анекдотами, рассказами.
Самое первое прозаическое произведение АНа, по сути, так и осталось в устной форме. Однако запомнилось многим. Называлось оно «7 дней, которые потрясли мир» и было изложено по частям, с продолжением, товарищам по несчастью, заступавшим в суточные наряды. Патрулирование улиц — это ещё туда-сюда, даже иногда весело, но в караулке торчать — увольте! — тоска смертная. И вот в шесть или восемь приёмов (а, возможно, именно в семь — по дню на каждое дежурство) Аркадий потчевал сокурсников своим первым фантастическим романом. Чувствуете, когда зарождался жанр отечественного сериала! А сюжет был таков.
Вдруг появились откуда-то надёжные сведения: то ли немецкая разведка донесла, то ли американская, то ли наша, но сведения точные, проверены были не раз: мол, приближается к Земле чудовищная комета. Слухи поползли, народ начал бунтовать. И надо же такому случиться, чтобы она, сволочь, летела именно на Москву, мало того, непосредственно сюда, в Лефортово, а если до конца честно, то, по расчётам, прямо-таки в караульное помещение! И хотя в итоге всё равно погибнуть должна была вся планета, но как-то уж очень обидно, что именно их наряду суждено принять этот удар первыми, и уж точно деваться будет некуда. Ну, информация доходит до всех президентов и правительств. Лично выступает по радио товарищ Сталин. И на войне, в действующей армии солдаты и офицеры решают: на кой черт нам воевать, лучше пойдем грабить рестораны, магазины, снабженцев раскулачивать… «Кому живётся весело, вольготно в РККА? Начпроду толстопузому, ответили солдатики…» А тем временем в мировых столицах собирают конгрессы, консилиумы и конференции. Совещаются, согласовывают, прикидывают, примеривают, перепроверяют в сотый раз все расчёты. И вроде сходится у них. Вот так и катятся по планете эти треклятые семь дней, наполненные событиями ужасными и весёлыми. Но главное, что в повести Стругацкого героями были все курсанты группы японского языка, все общие знакомые из других групп и с других факультетов, все любимые преподаватели и начальники, все девчонки с окрестных улиц, а также виднейшие партийные и советские руководители. И каждый вёл себя по-своему. И было это абсолютно непредсказуемо и смешно до колик. В итоге, понятное дело, оказалось, что учёные ошиблись. Не там запятую поставили, или ноль не с той стороны приписали — в общем, все остались живы-здоровы.
Повесть эта условно датируется весной сорок четвёртого года. Благодарные слушатели и тогда, и потом не раз говорили ему: «Аркаша, запиши „Семь дней“, война кончится — книгу издашь!» Но он, конечно, только отмахивался. Через много лет, когда вышел «Пепел Бикини», Андрей Спицын честно признался ему: «Барахло твоя книжка! „Семь дней“ куда лучше были».
Почему-то АН не стал говорить другу, что совсем незадолго до работы над «Пеплом» он вернулся к давнему сюжету и пытался сделать из него пьесу. Возможно, уже тогда он полностью перечеркнул наивный замысел, а возможно, наоборот, ещё лелеял надежду завершить неоконченное произведение и просто боялся сглазить. К этой пьесе мы ещё обратимся подробнее в соответствующей главе. А пока заметим, что Аркадий был одарён весьма разносторонне. Например, на скучных занятиях он любил рисовать карикатуры и щедро раздаривал их налево и направо. В рисунках этих было всё хорошо и с юмором, и с точностью линий, даже портретное сходство персонажей угадывалось.
Рисунков той поры сохранилось немного. Более поздние, как иллюстрации к собственным произведениям (причем Борис тоже рисовал) опубликованы в томах «Неизвестных Стругацких». В нашей книге читатель может лицезреть графическую композицию в технике карандаша под названием «Проект памятника герою двух войн Спицыну А.Н., составленный его другом Стругацким А.Н.». Год, эдак, сорок восьмой, когда Андрей уже вернулся в Москву с кучей медалей, но продолжать обучение в ВИИЯ по состоянию здоровья не мог и собирался поступать в геологоразведочный, как советовали врачи и отец — учёный-геохимик.
Чтобы понять картину во всей её глубине, понадобились комментарии самого Спицына. Вот, например, кто этот врач? Доктор Фрадкин Абрам Соломонович (или Соломон Абрамович — он точно не помнит). Фрадкин, главный врач медчасти ВИИЯ, пользовался всеобщей любовью, он был из старых земских врачей, очень знающий, служил ещё с Первой мировой и был весьма либерален. Всегда заботливо спрашивал, где что болит, и легко раздавал отгулы по два-три дня. Если говорил, что надо дергать зуб — значит надо. Но если, скажем, профилонить требовалось, ну, не пойти зимой улицы чистить, это он тоже прекрасно понимал и мог написать: насморк (или кашель).
Замечательная получилась картина у Стругацкого! Особенно эта смерть с косой хороша, которую Спицын победил.
Некоторые прочили Аркаше карьеру художника. Но не менее яркие были у него и актёрские способности, здорово выручавшие его во всяких напряженных ситуациях с начальством и даже на экзаменах. Он мог изобразить полнейшего идиота, если это требовалось. И мог сыграть стопроцентную уверенность при полном отсутствии знаний. Опять же гримасничал, как заправский комик. Однажды это сыграло с ним плохую шутку. В наряде на похоронах какого-то генерала он исключительно хохмы ради изобразил на лице вселенскую скорбь. Лицедейство было высоко отмечено. Сам военный комиссар института Пётр Николаевич Бабкин распорядился направлять курсанта Стругацкого на все помпезные похороны, а похорон в то время случалось много — война всё-таки. Не из-за этого ли с годами он вовсе перестанет ходить на похороны, даже к лучшим друзьям? И ещё одна догадка: уж не тому ли Бабкину (или он Машкин на самом деле?) досталось лет двадцать спустя в искромётной и ядовитой «Сказке о Тройке»?.. Хотя, конечно, в данном случае не обошлось и без намека на Тимофея Бабкина — одного из двух доблестных исследователей из совершенно несъедобной пятитомной эпопеи В. Немцова.
А вообще странная жизнь началась у Аркашки Стругацкого. С учёбой было по-настоящему трудно, иногда просто тяжело, с воинской дисциплиной — отвратительно, однако друзья и девушки — замечательные, Москва — прекрасный и удивительный город даже в войну, и вообще молодость — это счастье.
Здоровья удивительным образом хватало на всё: на занятия, на девчонок, на пьянки с друзьями, на книги и кино, на сочинительство, на письма в Ленинград, на московских родственников, которых он не забывал. Родственников в Москве было много, он их разыскал по одному из адресов, оставленному мамой на всякий случай, и теперь частенько наведывался подхарчиться то к одному, то к другому, а иногда и заночевать, если пускали.
Случалось, что на какие-то юбилеи братья и сестры собирались все вместе. Какая это была голосистая и красивая компания! Как они пели по-русски и особенно по-украински! Аркадий, да и Борис тоже очень любили эти спевки.
Вообще ситуация была такая: никто не обязывал курсанта жить в казарме. Но и не было принципиальной разницы между углом в тесной коммуналке и койкой на втором ярусе в школьном спортзале. Хотелось иметь хоть крошечную, но свою конурку, и он искал такой вариант, выкраивал на него деньги. Например, вместе с другими торговал излишками своего пайка на рынке у только что открытой станции метро Бауманской. ВИИЯКА был местом блатным, и курсантский паек там сильно превышал норму, выдаваемую по рабочей карточке. В день выдачи пайков народ ехал в Лефортово с чемоданами, и потом эти же чемоданы раскладывали на рынке для торговли.
Это было весной, когда они уже переехали в новые корпуса на Волочаевской улице, где институт после каникул и получил постоянную прописку. И тогда же, примерно в марте, он нашел свою первую съёмную комнатушку. Но и у родственников случалось задерживаться. У тети Мани, например — главы рода, старейшей, добрейшей и лучшей среди всех.
А на Киевской, как мы знаем, с ноября 1943-го и до мая 1944-го жили мама с Борей, задержавшиеся по дороге в Ленинград, и Аркадий часто, как правило, по воскресеньям, бывал у них, и даже не один, но там было вовсе негде спать. А Борька был совсем пацан и на старших парней в форме смотрел как на героев войны, на цырлах перед ними ходил. Брата своего Арка слушался беспрекословно, больше, чем маму.