Братья Стругацкие - Страница 173
Эра 1990-х начиналась для АНа с тяжелых проблем, свалившихся, как всегда, некстати. У старшей дочери Натальи, которой не исполнилось ещё и сорока, вдруг возникли серьёзные проблемы с сердцем. Врачи, включая Черникова, подтвердили: нужна операция, причём такая, какую у нас не делают и вдобавок, разумеется, безумно дорогая. Эдик уже планировал свой отъезд в Штаты, но это дело долгое, а оперироваться надо было в ближайшее время. Вот тут и возник, как Санта-Клаус, как волшебный избавитель, Петер Фляйшман со своим настоятельным предложением к братьям Стругацким поучаствовать в презентации и вообще в продвижении фильма в Германии. И трогательно совпали цифры гонорара за это участие с объявленной стоимостью операции на сердце. Никто не назвал мне точных цифр, но порядок величины известен — двадцать тысяч то ли марок, то ли долларов, но учтите, что даже покупательная способность тогдашней марки явно превосходила покупательную способность сегодняшнего евро. Нечего и говорить, что ради себя АН не поехал бы в этот Мюнхен ни за какие деньги, но ради дочери… Он даже БНа убалтывал. И БН уж было задумался. Вообще, всё страшно долго тянулось: обговаривание нюансов, подписание контрактов, оформление паспортов, виз, обмен валюты — скучно, утомительно, тяжко.
22 января они втроём с Еленой Ильиничной и Наташей вылетели в Германию из Шереметьево-2. Уверен, что почти двадцать дней в Баварии произвели на АНа куда более сильное впечатление, чем суматошная неделя в дождливом курортном Брайтоне и торопливое знакомство с огромным Лондоном, который не то что за день, за год толком не посмотришь. А Мюнхен — это удивительный город, где даже в воздухе разлито ощущение богатства и респектабельности. Что мог увидеть и запомнить в Баварии АН? Потрясающе органичное сочетание седой старины и дней сегодняшних (а для советского человека — так, безусловно, завтрашних). Средневековые узкие улочки, мрачноватые готические кирхи, Английский сад, две ратуши на Мариенплатц, роскошный замок Нимфенбург, знаменитую картинную галерею — Старую Пинакотеку — это всё с одной стороны; а с другой — совершенно фантастического вида музей «БМВ» — дом, символизирующий автомобильный двигатель, ещё более невероятный «Хипо-хаус», офис банка — единственный мюнхенский небоскрёб, прочие ультрасовременные здания, и конечно, шикарные машины, и вообще, новейшую технику высочайшего класса повсюду, и рекламу, и всё блестит, сверкает, крутится, светится… Видел он всё это? Запомнил? Скорее всего. Ну, и вообще — это же Германия с её немыслимой чистотой улиц, с её горожанами, стоящими перед красным светофором на абсолютно пустой улице, с её пунктуальностью в раскладывании мусора по разноцветным контейнерам специального назначения каждый… И, наконец, если в Брайтоне братьям Стругацким попадались солидные люди и солидные рестораны, но в целом там были толпы местных маргиналов и полунищих иностранцев, то здесь супруги Стругацкие весь срок общались только в самых настоящих великосветских кругах. Ну и сама премьера фильма 25 января не могла не запомниться — ничего подобного у нас тогда ещё и близко не было. Запомнилась наверняка. Только он никому не рассказал о ней. В Москву вернулся усталый и злой.
В дневнике осталась только одна коротенькая запись, от которой сводит скулы и хочется волком выть:
«22.01–11.02. Мы с Крысой в Мюнхене. И с Наташкой. Много всего и тоска. Большие деньги. Советские и марки. Очень подружился с Флейшманом, с Витей».
Добавляет «радости» и БН. Он комментирует мне:
«Кто такой Витя, неясно. Замечательно, что я ничего об этой поездке не помню. А ведь судя по дневнику АНа, он очень уговаривал меня поехать, но я, поколебавшись, в конце концов, отказался. Ничего не помню!»
Ещё несколько записей 1990 года:
«17.06.90 — <…> Вчера были Дарко Сьювин и Володя Гопман. Присутствовал ещё Станислав Агрэ. Болтали, выпивали. Подарил Дарко двухтомник и ленинградский ВГВ».
«9.08.90 — Машка родила парня. Павел его имя. Дай Бог ему счастья».
«25.08.90 — Приезжали ребята из Ленинграда, привезли первые номера „Измерения-Ф“».
Речь идёт о специальном выпуске (№ 3) питерского фэнзина, посвящённого целиком 65-летию АНа. А 26 августа записи нет, но именно в этот день к АНу приезжали пятеро ребят и одна девушка: Игорь Евсеев, Вадим Казаков, Сергей Лифанов, Юрий Флейшман, Михаил Шавшин и Светлана Бондаренко — шестеро из совсем недавно образовавшейся группы «Людены». Это была их первая и последняя, но очень важная встреча с АНом. Фрагменты того коллективного интервью я уже не раз цитировал в данной книге. Прекрасно, что сохранилась и фонозапись, их вообще очень немного. И хотя в некоторых ответах АНа, как выяснилось, есть неточности, в целом этот материал представляет уникальную ценность. Ну и конечно, надо пояснить, что в тот же вечер Флейшман и Шавшин увезли по просьбе БНа в Питер значительную часть московского архива АБС. Жаль, что ребята не смогли забрать всё. Думается, многое пропало потом безвозвратно, хотя надежда ещё теплится…
Особого комментария требует июньская запись. Дарко Сьювин (чаще у нас писали Сувин) — канадец сербского происхождения, профессор из монреальского университета Мак-Гил, оказался в Москве пролетом из Японии, где пару лет преподавал по контракту в Токийском университете. Литературовед, интересующийся театром и фантастикой, он знал русский, писал о русской литературе и всю жизнь мечтал увидеть Стругацких, ну, хоть одного Стругацкого.
Вспоминает Владимир Гопман
«Дарко попросил меня организовать встречу. Я набрал номер, было часа два пополудни.
— Аркадий Натанович, можно приехать с Дарко Сувином? Он писал предисловие к „Улитке“.
— Давай привози. Сейчас нормально.
Приехали. АН сидел вдвоём с неким человеком, чуть постарше меня — под пятьдесят где-то. В очочках. Небольшого росточка. Назвал его АН тем самым святым Микой, до того как он стал святым, а напротив когда был сквернословом, богохульником, женолюбом и пьяницей. Фамилию тоже назвал, но я её не запомнил. (Странно, что не запомнил, такие фамилии обычно запоминают, и вторая странность: „святой Мика“ — мы расскажем о нём чуть позже, — на три года моложе Гопмапа. — А.С.) Стояло там две бутылки коньяка (одна уже пустая на полу) и пепельница с окурками — больше ничего. Дарко сразу было налито полстакана. А это было всё равно что налить язвеннику или тибетскому монаху. Он стал отбрыкиваться, объясняться, но АН настоял. Выпил он, конечно, не целиком, но разговор начался. По-русски. Наверно, АН не хотел в том состоянии говорить на английском. Мы посидели, думаю, часа полтора разговор был о том, почему Дарко начал читать, переводить, писать, какое влияние оказала Япония, о гонорарах, в общем, поверхностный такой разговор. Но бедняга Дарко всё-таки допил потихонечку свои полстакана и попросил жалобно: „Слушай, Владимир, мне лучше идти“. АН достал третью бутылку. Мы поднялись и пошли к двери. Лена чем-то гремела на кухне, и она понимала, конечно, что мы там не хокку в оригинале читаем и не в шахматы играем. АН вышел нас провожать, уже прилично пошатываясь, но это был ещё не конец. Для него. На улице я поймал машину, и Дарко говорил всю дорогу:
— Я потрясён! Такая фигура! Такая мощь — человек ренессанса! Я бы хотел ещё с ним поговорить, встретиться.
— А тебя не пугает, Дарко? Он опять будет с другом и опять будет коньяк.
— О, я готов пожертвовать собой, чтобы только посидеть с ним рядом!
Вот так. У АНа был потрясающий магнетизм.
Однако наутро звоню я Дарко:
— Ну как, пойдем?
— Извини, но сил у меня больше нет. Плохо мне что-то…»
Хилые они, эти канадцы сербского происхождения!
После завершения работы над пьесой записей в рабочем дневнике АБС становится совсем мало, и хочется цитировать их практически все подряд: