Братья и смерть - Страница 4

Внезапную минутную стычку между отцом и сыном дочь хозяина, пока едва вышедшая из детского возраста, осознала постепенно лишь потом. Когда же происходит драма: в то время, когда семя опускают в землю, или позже, когда растение пробилось из-под земли и раскрывается почка, или еще позднее, когда созревает плод? Вот Грей с их способностями — медлительные, бережливые, ловкие, решительные, терпеливые. Почему они заняли в Богатой долине место Эспинуэлей? Эспинуэльская кровь текла и в обоих детях, Мэри и Теде.

Один из представителей рода Эспинуэлей — его называли «дядя Фред», он был брат Луизы Грей — иногда приезжал на ферму. Он обладал довольно примечательной внешностью: высокий старик с седой клинообразной бородкой и усами; несмотря на несколько потертую одежду, в нем всегда чувствовался неуловимый налет аристократизма. Он приезжал из главного города округа, где жил теперь с дочерью, вышедшей замуж за коммерсанта, — изысканно учтивый старик, всегда застывавший, безмолвный в присутствии зятя.

В тот осенний день Дон стоял рядом с матерью, а дети, Мэри и Тед, поодаль.

— Не надо, Джон! — повторила Луиза Грей. Отец, направившийся было к сараям, остановился.

— Нет, я все-таки это сделаю!

— Не сделаешь! — вдруг заговорил Дон.

У него был странно неподвижный взгляд. Внезапно вырвалось наружу то, что стояло между обоими мужчинами: «Я владею». «Я буду владеть». Отец круто обернулся и пристально поглядел на сына, но затем перестал его замечать.

Мать еще продолжала просить:

— Но зачем, зачем?

— Они дают слишком много тени. Трава не растет.

— Но ведь травы, так много, акры и акры травы!

Джон Грей отвечал жене, но снова глядел на сына. Они перебрасывались невысказанными вслух словами. «Я владею. Я здесь распоряжаюсь. Как ты смеешь говорить мне, что я этого не сделаю?»

«Ха! Вот оно что! Ты владеешь сейчас, но скоро буду владеть я!»

«Сначала ты пойдешь ко всем чертям!»

«Глупый ты человек! Я-то не собираюсь».

Ни одна из приведенных выше фраз не была произнесена вслух в ту минуту, и позднее Мэри никак не могла точно вспомнить те слова, которыми обменялись мужчины. В Доне вдруг вспыхнула решимость — может быть, внезапная решимость стать на сторону матери, может быть, даже что-то другое, какое-то чувство, вызванное именно тем, что в жилах Дона текла эспинуэлевская кровь: в эту минуту любовь к деревьям пересилила любовь к траве — к траве, на которой будет жиреть скот. Обладатель призов Четвертого клуба, чемпион по выращиванию маиса среди мальчиков, оценщик скота, влюбленный в землю, влюбленный в собственность.

— Нет, ты этого не сделаешь! — повторил Дон.

— Чего не сделаю?

— Не спилишь этих деревьев.

Отец промолчал: он отошел от стоявших вместе жены и детей и направился к сараям. По-прежнему ярко светило солнце. Дул резкий, холодный ветер. Оба дерева пылали, как костры, на фоне далеких холмов.

Был уже первый час. Показались двое парней, работавших на ферме: они жили в домике за амбарами. Один из них, с заячьей губой, был женат, другое, довольно красивый молчаливый юноша, столовался у него. Они только что позавтракали и направлялись к сараю. Наступило время осенней уборки урожая, и оба должны были идти на дальнее поле убирать маис.

Отец подошел к сараю и вернулся с обоими мужчинами. Они несли топоры и большую, поперечную пилу.

— Надо спилить те два дерева!

В этом человеке, Джоне Грее, была какая-то слепая, даже глупая решимость. И в этот миг его жена, мать его детей… Никто никогда не узнал, сколько таких минут пришлось ей пережить. Она вышла замуж за Джона Грея. Это был ее муж.

— Если ты спилишь их, отец… — холодно произнес Дон Грей.

— Делайте, что я велю! Пилите! — обратился Грей к рабочим.

Тот, у кого была заячья, губа, засмеялся. Его смех походил на крик осла.

— Не надо! — Теперь Луиза обращалась не к мужу; она подошла к сыну и положила руку на его плечо. — Не надо!

«Не серди его! Не серди моего мужа!» Разве мог полуребенок, каким была Мэри Грей, понять? Невозможно постигнуть сразу все, что происходит и жизни. Жизнь медленно разворачивается перед умственным взором человека, Мэри стояла возле Теда. На его побледневшем детском лице было напряженное выражение. Рядом с ним — смерть. В любую минуту. В любую минуту.

«Сотни раз я переживала нечто подобное… Вот так и добился успеха в жизни человек, за которого я вышла замуж. Он не останавливается ни перед чем. Я вышла за него замуж; я родила от него детей.

Мы, женщины, избираем своим уделом покорность. Это больше касается меня, чем тебя, Дон, сын мой!»

Женщина, крепко держащаяся за свое — за семью, возникшую вокруг нее.

Сын не смотрел на вещи ее глазами. Он стряхнул со своего плеча руку матери. Луиза Грей была моложе мужа, но, если ему оставалось недалеко до шестидесяти, она приближалась к пятидесяти годам. В эту минуту она казалась очень нежной и хрупкой. В ее поведении в эту минуту было что-то такое… Значит, было все-таки нечто особенное в ее крови, крови Эспинуэлей?

Может быть, в тот миг маленькая Мэри все же смутно кое-что поняла. Женщины и их мужчины. Для нее в то время существовал лишь один представитель мужского пола, мальчик Тед. После сна вспоминала, как он выглядел в ту минуту, вспоминала необычно серьезное, старческое выражение его детского лица. Это лицо, думала она позднее, выражало презрение и к отцу и к брату, будто он мысленно говорил — на самом деле он не мог так говорить, он был слишком молод: «Ну что ж, посмотрим. Это интересно. Глупые, глупые люди мой отец и мой брат. Мне-то самому осталось недолго жить. Посмотрим, что я могу сделать, пока я все-таки жив».

Брат Дот подошел ближе к отцу.

— Если ты их спилишь, отец… — снова начал он.

— Что тогда?

— Я уйду с фермы и больше сюда не вернусь.

— Хорошо. Иди!

Отец стал давать указания работникам, начавшим подпиливать дубы; каждый взял на себя одно дерево. Парень с заячьей губой продолжал смеяться, и смех его напоминал крик осла.

— Перестань! — резко сказал отец, и звук круто оборвался.

Дон пошел прочь, направляясь, видимо без всякой цели, к сараям. Он подошел к одному из них и остановился. Мать, побелев, убежала в комнаты.

Сын повернул к дому, пройдя мимо младших детей и не взглянув на них, но в дом не вошел. Отец не смотрел на него. Дон нерешительно пошел по дорожке, которая вела к забору, открыл калитку и вышел на шоссе. Шоссе на протяжении нескольких миль тянулось по долине, а затем, сделав поворот, вело через горы к главному городу округа.

Вышло так, что только Мэри видела Дона, когда он вернулся на ферму. Прошло три или четыре дня, полных напряжения. Быть может, мать и сын втайне поддерживали все это время связь. В доме был телефон. Отец с утра до вечера не возвращался с полей, а когда бывал дома, хранил молчание.

Мэри находилась в одном из сараев в тот день, когда Дон вернулся и когда отец и сын встретились. Это была странная встреча.

Сын явился, как постоянно думала впоследствии Мэри, с довольно, глупым видом. Отец вышел из конюшни. Он засыпал зерно рабочим лошадям. Ни отец, ни сын не видели Мэри. В сарае стоял автомобиль, и девочка, забравшись на шоферское сиденье, держалась за рулевое колесо: она забавлялась тем, что будто бы правит машиной.

— Ну? — произнес отец. Если он и торжествовал, то не показывал своих чувств.

— Ну вот, — ответил сын. — Я вернулся.

— Вижу, — сказал отец. — Там убирают маис. — Он пошел было к дверям сарая, но остановился. — Он скоро станет твоим, — добавил старик. — Тогда и будешь командовать.

Больше он ничего не сказал, и оба ушли: отец по направлению к дальним полям, сын по направлению к дому. Мэри потом была твердо убеждена, что разговор на эту тему никогда не возобновлялся.

Что имел в виду отец?

«Когда он станет твоим, будешь командовать». Это было непонятно для девочки. Знание приходит постепенно. Слова отца означали:

«Ты будешь распоряжаться, и тебе, в свою очередь, придется отстаивать свою власть.