Брат птеродактиля - Страница 16
Таким образом, Аркаше и Саньке в настоящих отелях гостевать доводилось довольно редко. Ведомственные гостиницы принимали публику подобного сорта не то чтобы охотней, но все же легче с нею мирились как с неизбежным злом. Хотя, конечно, в люксовые номера не селили ни при каких обстоятельствах, только — в самые замызганные и многоместные. Навроде общаги или даже казармы. А нередко ребятам-толкачам приходилось и совсем уж демократично останавливаться. На вокзалах, значит. Ну и, само собой, в спартанских условиях кабин отечественных грузовиков на пару с водителем-дальнобойщиком сидя спать, гоняя за пресловутыми фондами прямо на завод-изготовитель. Это уж потом пошли «КамАЗы» с немыслимым комфортом салона, а еще позже отечественный сервис вообще головокружительных высот достиг, и стало возможным, при желании, по ходу путешествия придорожную девушку одну на двоих подсадить, а то и парочку.
А Саньку еще и пару раз вытрезвитель чужого города привечал, условия там тоже ничего, только вот последствия… Аркашку, скажем сразу, чаша сия миновала, тогда как Санька в третий, по-видимому, раз в городе Ленинграде такие приключения себе на жопу нашел, что вообще начисто там сгинул. Та несчастная женщина, что в молодости своей по легкомыслию связала жизнь с Соколовым Саней, ездила в Питер за свой счет — никаких следов не нашла. Из «капэзэ» вроде выписался чин чинарем, но дальше — будто растворился в воздухе культурной столицы. Так что, видимо, мир его праху, ибо совершенно немыслимо, чтобы нашлась еще одна дура, которая б настолько им очаровалась.
Но все же в долгой трудовой Аркашиной биографии были примерно четыре случая (примерно, потому что тут ведь — как считать), когда он удостаивался на казенной жилплощади почестей, полагающихся, может, лишь народному артисту автономной республики, не ниже. Правда, денег за почести содрали без какой-либо скидки, так что оценить комфорт сразу не получилось. Зато потом, на старости лет, было о чем с придыханием и закатыванием глаз вспоминать…
Мишкина жизнь, понятно, таким разнообразием впечатлений не отличалась. Он, собственно, после армии вообще никуда из городка не отлучался, если не считать довольно частые поездки в областной центр за разными надобностями, ибо подобные поездки и столь же регулярно все в ту пору предпринимали, раз несчастный кусок колбасы, к примеру, можно было приобрести только там. Если повезет, конечно.
Однако приключений различных в Мишкиной жизни было тоже немало. Поскольку семейный корабль, никакого другого распределения обязанностей не представляя даже, по бурному житейскому морю бесстрашно, бессменно и, в сущности, безаврально вела Мария, так что ж ему оставалось делать, если не досуг свой, а также и семьи в меру скромных сил разнообразить? Вот Мишка и был на своем корабле, если можно так выразиться, чем-то вроде массовика-затейника. Пусть такая должность настоящим корабельным расписанием и не предусматривается.
Нет, он, конечно, ни от каких поручений жены не отказывался, работу никогда не бросал и зарплату в дом приносил исправно. А вот каких-либо хозяйственных инициатив ждать от него не приходилось. Впрочем, инициативами конструктивными, особенно в молодости, так фонтанировала неугомонная Мария, что если б и Мишка еще — вышел бы явный перебор.
К слову сказать, наверное, тогда примерно и наметилась тенденция, при которой жена вынуждена быть основательней и обстоятельней мужа своего. Она, тенденция эта, продолжается и развивается, суля сколь интересные, столь и неоднозначные перспективы…
Где-то через год после армии все еще молодая Мишкина семья перебралась из осточертевшей малухи в довольно просторную коммунальную комнату на втором этаже рубленого двухэтажного барака. Комнату дали от Мишкиной работы, и он страшно этим гордился, будто чувствовал, что больше подобного повода для гордости у него не будет никогда. Вот с этого момента, собственно, и проснулась в Марии хозяйка, чтобы уже больше не только не заснуть, но даже и не задремать никогда. К тому моменту Мария уже вернулась на работу, где, увидев, что от прежней «профуры» не осталось и следа, ее сразу назначили завсекцией, поставив непременное условие учиться. И Мария немедленно поступила в кооперативный техникум.
А уж сына Евгения, которого она, от всех Евгениев наособицу, всю жизнь называла не Женей, но исключительно Геней, Мария на последнем курсе техникума родила. Раньше-то никак нельзя было, откладывать дальше — тоже. Учебу завершила с «красным» дипломом, вполне могла бы наравне со школьными медалистами поступать в недавно учрежденный в областном центре филиал московского «Плехановского» и, можно не сомневаться, запросто поступила б. Но, взвесив, как говорится, все «pro» и «contra», а если не выпендриваться — «за» и «против», Мария со всей решительностью поставила на дальнейшем образовании жирный крест. В конце концов, «не объять необъятного». А к тому же — тут женщина и вовсе мудро просчитала — в родном городке, с которым она связывала все без исключения жизненные планы, высшее образование еще не скоро решится на революцию, дабы отвоевать место под солнцем, уготованное ему самой логикой прогресса. И еще долго «среднеобразованная» местная элита будет беспощадно отвергать всякого «больно грамотного», не давая ему никакого хода. Так что — практического смысла нет.
На сей раз только полгода просидела женщина дома, а через полгода, несмотря на стенания всей родни и молчаливое неодобрение мужа Мишки, отдала Геню в грудничковую группу и вышла на работу. Правда, не завсекцией, поскольку не планировала работать в совторговле всю жизнь, а, напротив, имела тайное намерение при первом же удобном случае расстаться с этой тихо презираемой народом отраслью. Мудрость мудростью, а идеализм — идеализмом. И чего больше — с ходу не скажешь…
Словом, в бухгалтерию торга Мария смиренно попросилась. Чтоб, во-первых, — по специальности, которая в дипломе прописана, а во-вторых, — коллектив собою не обременять. Поскольку, и с этим ничего не поделаешь, кормящая мать, как бы самоотверженна и предана производству она ни была, — работник не очень надежный.
Конечно, администрация навстречу пошла столь разумному и знающему свое место человеку. А потом нарадоваться не могла, ибо Мария, ни на что не претендуя, так скрупулезно вникала во все бухгалтерские нюансы, что еще через полгода вполне могла подменить кого угодно. Вплоть до главбуха. И главное, больничные по уходу за больным ребенком брала только в самом-самом крайнем случае. А так в основном с Женькой, если его из яслей «высаживали», родственники водились. Женьку, как и прочих детей, «высаживали» часто, однако и родни под рукой было немало. И, собственно, только один Аркашка на роль няньки не годился совершенно.
Впрочем, надо сказать, Мишка, несмотря на известную безалаберность, отцом был хорошим — заботливым, любящим, никогда тем более не пользовавшимся «воспитательным инструментом» своего отца, что для данного поколения простых русских людей еще не было столь типичным, как для следующего поколения, плоды семейной педагогики которого мы пожинаем как раз сейчас, и плоды эти, тут вряд ли кто станет спорить, слишком часто горьки и кислы, на что расчета не было.
Мишка, во всем идя навстречу любимой женщине, когда она в техникуме училась, даже из «Сельэнерго» ушел и устроился на завод к брату, где работа была в три смены, как в стройбате когда-то. Благодаря этому он и в зарплате не потерял, и от любимого, но часто выпивающего коллектива оторвался, и времени свободного больше стало. Впрочем, помимо этого, ему уже высокое, но абсолютно не интересное напряжение надоело. Низкое-то куда интересней и большей квалификации требует.
Так что, если у него возможность была, он «высаженных» детей никогда родственникам не спихивал, своими силами обходился. Раз — отец. Вот только иногда воспитательницы детей ему вечером категорически отказывались выдавать, или Анисья Архиповна, зайдя ненароком, обнаруживала сына обморочно спящим в кресле или даже на полу, а внучку, соответственно, ползающей по нему в мокрых и грязных штанишках. Но вообще-то такие отрицательные моменты случались не слишком часто и ни разу, слава Богу, к беде не привели.