Брат птеродактиля - Страница 14
Услышав такое, Анисья Архиповна так и села. И онемела. Федор же Никифорович тоже враз в лице переменился, однако дара речи не утратил — технорук все-таки, хотя и отставной уже — однако крепко задумался. И Антонина глядела только на отца, ждала, что он скажет. Поскольку Аркашка не понял ничего. Ведь традиция измазывания дегтем ворот дома, где живет легкомысленная девушка, опрометчиво утратившая девичью честь до вступления в законный брак, традиция, долго-долго поддерживавшаяся самодеятельными ревнителями общественной морали и в глубь веков уходящая, к тому времени, казалось, бесповоротно отмерла. И Аркашка про нее лишь краем уха что-то где-то когда-то слышал, но того, что она уже на последнем издыхании коснется его, ожидал меньше даже, чем, к примеру, повторного призыва в армию, притом рядовым, о чем ему да и Мишке нередко кошмарные сны снились. Это, наверное, такой характерный дембельский синдром. Да и в описываемые времена уже дегтя как такового было днем с огнем не сыскать. Разве что в аптеке маленькую бутылочку, дак и то…
— Та-а-к, — молвил наконец задумчиво Федор Никифорович да повторил еще, — та-а-к… Вне всякого сомнения, эта старая дура сама себе ворота обгадила. Больше некому. Вообще некому, уж не говоря про то, что блядям ворота никогда дегтем не мазали. Стало быть, она решила любой ценой свою Ленку пристроить-таки. И думаю, это только начало. Эх, Аркашка, Аркашка, сучий ты потрох!
Отца рука даже потянулась было к тому месту, где прежде висел его педагогический инструмент — красивая сыромятная плетка, которую он в молодости, будучи учеником сапожника, самолично спел, чтобы ею во время вечерних прогулок небрежно по голенищу сапога пощелкивать. Ну, таким образом в те былинные времена молодые мужики да парни «фасон давили».
Однако на том гвоздике с некоторых пор заместо плетки портрет прогрессивного писателя Эрнеста Хемингуэя висел, повешенный учительницей начальных классов Татьяной Федоровной, самой, по общему признанию, интеллигентной в родне.
И отец, поняв оплошность свою, сделал вид, что хотел всего лишь почесать себе макушку.
— Что думаешь делать-то, кобелишка шелудивый?! — вскипел отец, видя, что виновник неприятных событий всеми мыслями пребывает далеко от насущного.
— Чо? Ты про чо, пап?
— Аркашка, не выводи папу из себя и не мучай нас всех, по существу вопроса отвечай: как думаешь улаживать вопрос с Ленкой? — не утерпела Антонина.
— Ах, вон вы о чем… — Аркашка протяжно вздохнул, собираясь с мыслями. — Да никак! С чего вы взяли, что я был у Ленки последним? Может, это вовсе не на меня намек, может, на другого кого-нибудь!
— Однако молва на тебя указывает, — мгновенно и беспощадно дополнила принесенную информацию сестра.
— А мне плевать на молву! Молва еще не таких собак навесит, дак чо?
— А и вправду… — снова подала слабую реплику и мать, Анисья Архиповна.
— Что ж, так и придется поступить. Наплевать, стало быть. Другого все равно ничего не остается… — Это к отцу вернулась его обычная рассудительность. — Будем делать вид, что нас не касается. А дальше — поглядим. Эх, Аркадий, ну, разве можно совать… Во всякую дырку… Хотя, конечно, молодость да солдатчина… Пожалуй, действительно, с каждым могло случиться. Потому что «сучка не захочет — кобель не вскочит». Зато — впредь наука… Понял хоть, сын?
— Еще б не понять. Конечно…
И потихоньку, помаленьку молва улеглась. В конце концов, ничего необычайного не случилось. Даже если б героиня народного сюжета самой что ни на есть беспорочной девой до Аркашки была. Мало ли их брюхатят да бросают в интересном положении.
И уж подумали было Колобовы, что бухгалтерша с дочерью, уразумев бесперспективность такого примитивного и наглого шантажа, больше слухов, порочащих добропорядочную семью, распускать не будут, а, как все, безропотно проглотят горькую и банальную пилюлю жизни. Колобовы еще пуще утвердились в своих предположениях, когда прошел слух, что Ленка мальчика родила на три шестьсот, однако никаких новых демаршей предпринято не было. Но тут — бах! — повестка в народный суд! По гражданскому иску. Ответчик — Колобов Аркадий Федорович.
Целую неделю всю родню лихорадило — шутка ли, если отродясь никто ни с кем ни по какому поводу не судился. И Аркашка, конечно же, извелся весь, сто раз проклял и день тот, и шебутного брата Мишку, благодаря которому они оба попали в злачное место, и Ленку-сучку, затащившую голодного доверчивого дембелька в злополучный чулан и враз развалившую голяшки настежь — хоть с головой туда ныряй. Но себя Аркашка нет, не проклинал, себя жалел только, потому что хоть до кого доведись, дак…
И на гражданском слушании в райсуде — хорошо хоть любопытствующих знакомых не было, потому как в суд на автобусе за двадцать пять километров тащиться пришлось, — Аркашка предстал бледным как полотно, однако полным решимости отстаивать честь свою и достоинство до конца. Зарплату тем более. Адвокатов тогда не нанимали, да и не было их почти что, таким образом, пока никаких убытков не случилось, однако неблагоприятный исход дела их гарантированно сулил. И на худой конец готов был наш ответчик и на честь свою плюнуть, и на достоинство начхать, лишь бы граждане судьи алименты не припаяли.
И на определенном этапе судебного заседания был-таки поставлен перед Аркашкой, а чуть раньше — перед истицей Еленой сакраментальный вопрос: «Так было — или не было?» На который истица, для блезира потупившись, шепотом, однако ж внятно и достаточно громко ответила утвердительно, Аркашка же, намеревавшийся столь же чистосердечно ответить отрицательно, вдруг повел себя вопреки предварительному замыслу. Вдруг зачем-то ему вздумалось перед судом истерику разыграть и чрезвычайное душевное волнение изобразить. Будто самый гуманный в мире суд когда-либо учитывал истерики да волнения ответчиков.
— Было, было, было, было, было, было, было, было, было! — страстно пробалаболил Аркашка, при этом его голова болталась, как у тряпичной куклы, всерьез угрожая порвать крепящие ее ниточки. Потом воздух в Аркашкиных легких закончился, пришлось сделать паузу, чтобы вдохнуть, после чего он закончил свою речь заключительным и самым проникновенным. — Было!
— Прекратите паясничать, ответчик! — возмутилась женщина-судья, повидавшая на своем веку еще и не таких нервных ценителей дармовой любви, хотя к тому моменту Аркашка уже и сам прекратил.
Окончательного решения суд, однако, не вынес. Отложил его до того момента, когда ребенок, чье отцовство требовалось установить, шестимесячного возраста достигнет и можно будет у него кровь для анализа взять.
Так что с души у Аркашки не отлегло. Наоборот, еще тягостней стало. Перспектива целых полгода жить в подвешенном, как говорится, состоянии ужасала его, слабонервного.
Но приехал домой, а там сеструха Татьяна несколько утешила. Она, также переживая за младшего братишку, которого почти единолично вынянчила без отрыва от школы, у кого-то, отменно владеющего вопросом, проконсультировалась. И тот ей сказал авторитетно: если группы крови у ребенка и Аркашки не совпадут, то судебный иск автоматически окажется несостоятельным. И можно было бы встречный подавать, если бы совправо предусматривало компенсацию морального ущерба. Но еще сказал авторитетный товарищ, что если группы крови даже совпадут, то это вовсе не будет исчерпывающим доказательством Аркашкиного отцовства. Ибо бесчисленное множество мужчин имеет такую же группу.
А заканчивалась данная юридическая консультация совсем жизнеутверждающе: если истица не смогла собрать сколь-нибудь убедительных свидетельств продолжительного сожительства с ответчиком и документов, подтверждающих ведение совместного с ним хозяйства, рассчитывая лишь на испуг истца да анализ крови, значит, истица просто дура набитая, что абсолютно очевидно и без того.
Весьма вероятно, что незадачливым сутяжницам кто-то тоже аналогичным образом сложившуюся ситуацию растолковал. Потому что судебный процесс дальнейшего развития так и не получил.