Брат и Брат 2 - Страница 2

Второй мотив – война, хотя то, что принято называть войной – с пленными, вертолетными атаками, рейдами в тыл бандформирований – Балабанов показал только в «Войне» (2002). Но война закадровая отравляет воздух всех его фильмов. Японская – в «Трофиме». Первая мировая – в «Морфии». Афганская – в «Грузе 200» (2008). Чеченская – на которой Данила якобы писарем отсиживался – в «Брате» и «Мне не больно» (2006).

Ведь что такое война, по Балабанову? Это такое место, где, если очутился, надо выжить. Иначе говоря, война – это жизнь.

Постоянство мотивов не объясняет чуда «Брата», которое сродни чуду творчества, описанному Булгаковым в «Театральном романе». Там, перед глазами сочинителя Максудова возникала маленькая, освещенная коробочка, где суетились и умирали человечки из его будущей пьесы. Кажется, Балабанов видел такую же коробочку и «просто» снимал движения ее обитателей. Не сочинял, а «просто» записывал их слова. И тут возможна еще одна параллель – с Александром Блоком. В годы первой русской смуты ХХ века он призывал «слушать музыку революции» и слагал, «просто» записывая «шум времени», великую поэму «Двенадцать». Так и Балабанов, современник второй смуты, услышал и записал музыку войны и одиночества, оправдал гармоничностью своего фильма дисгармонию эпохи.

«Нет, я не Байрон, я другой…» – читает здоровый круглолицый парень, стоя у открытых дверей шикарного автомобиля и сопровождая чтение стихотворения характерными жестами. Закончив читать, он улыбается нам открыто и немного застенчиво.

Под первые аккорды «Крыльев» «Nautilus Pompilius», транслирующиеся через динамики, к кирпичной стене странной кладки подходит высокая стройная девушка в длинном платье, манерно поворачивается к нам точеным профилем и медленно освобождает плечи. Платье стекает до бедер, обнажая спину и тонкую талию.

Из-за спины съемочной группы появляется Данила. Видно, он знал какой-то другой вход в крепость, потому что чужих больше нет. На нем легкая куртка с поднятым воротником. Впрочем, все одеты довольно тепло. Осень.

Данила становится позади режиссера, какое-то время с интересом смотрит, потом делает шаг вперед и тихо спрашивает: «– Это че за песня?»

Режиссер резко оборачивается, дико смотрит на Данилу, отталкивает его, сопровождая все это безумными жестами, тем не менее продолжая смотреть на девушку, которая подняла руки и оперлась на стену. Ей было холодно, и она не могла этого скрыть.

– Стой! – крикнул режиссер.

Трансляция прекратилась, и костюмер с шубой бросилась к девушке.

– Кто пустил сюда этого придурка? Выкиньте его на хер отсюда! За что вам деньги платят? – орал режиссер, размахивая руками.

Данила молча смотрел на него. К нему бежали два здоровых охранника в штатском. Данила оглянулся.

– Фамилия? – монотонно спросил уже немолодой капитан с одутловатым испитым лицом.

– Багров, – с трудом произнес Данила опухшими губами.

– Имя, отчество? – капитан поднял глаза на избитое лицо.

– Данила Сергеевич, семьдесят пятого года рождения, Вокзальная, двадцать два.

– Место работы?

– Дембель не отгулял еще. – Данила отвечал беззлобно, выдерживая небольшие паузы.

– Где служил?

– В армии.

Капитан еще раз взглянул на него и спросил:

– Пойдешь к нам?

– Нет.

Капитан взглянул на стоящего у двери сержанта:

– Ты их охраннику руку сломал и чуть глаз не выбил. Не был бы трезвый, я б тебя посадил. Иди.

Данила встал и, не прощаясь, вышел.

– Через неделю не устроишься на работу – поставлю на учет, – бросил вдогонку капитан.

– Я ему руку сломал?

– Не, вывихнул. – Охранник говорил, не поворачивая головы.

– А этот, что орал, кто там у вас?

– Режиссер.

– А чё за песня-то была?

– «Крылья» «Наутилуса».

– Мм…

Капитан смотрел в окно на уходящего по улице Данилу:

– Багров Сергей Платонович, сорок второго года рождения. Вор-рецидивист. Убит в местах лишения свободы в январе восемьдесят второго года. Одноклассник мой.

В новомодном магазине, торговавшем всякой всячиной, включая музыкальные кассеты и невесть как появившиеся здесь китайские компакт-диски групп «Boney M», «AC/DC», «Nirvana».

– У вас есть «Наутилус», диск «Крылья»? – спросил Данила.

– Нет, – не глядя на него, хмуро сказала продавец. Ей было некогда. Она распаковывала новое разноцветное и очень дешевое мыло.

– А что-нибудь другое «Наутилусов» есть? – после паузы спросил он.

– Нет, – сказала она и, не разгибаясь, посмотрела на него.

– А «ДДТ» Шевчука? – Он щурился подбитыми глазами, пытаясь рассмотреть CD.

– Чего тебе надо? – грубо спросила она и выпрямилась. – Иди отсюда! А то еще милицию позову.

Мать Данилы, обыкновенная, рано состарившаяся русская женщина, подбросила в печку два полена.

– Дров-то поколол бы. Все лучше, чем морду-то подставлять. Чё в армии не остался? Здесь-то быстрее убьют, – ворчала она, подсаживаясь за стол.

Данила молча ел, с трудом пропихивая ложку между разбитыми губами. Рядом лежал новенький CD-плеер «Sony».

– Как жить-то будем? Зарплату уж три месяца как не платят. А ты все железы свои включаешь. – Она резко протянула руку, он прикрыл плеер. – Работать не хочешь. Воровать, что ль, пойдешь? Как отец твой непутевый. А? Морда синяя… Смотреть… тьфу. – Она в сердцах сплюнула и встала. – Одна у меня надежда и поддержка, Витенька мой, первенький. Кормилец. – Она взяла с полки альбом и пошла назад. – Не пишет, а денежки шлет. Редко, да много. Большой, видно, человек стал теперь в Ленинграде-то. – Она открыла альбом. – Ой-оть маленькие каки хорошие все. Глянь-ка.

– Да видел я.

– А ты ишо посмотри.

Идут фотографии брата, потом брата с Данилой, потом опять брата.

– Ехал бы ты в Ленинград к брату-то, а? Может, в люди выведет тебя, дурака. Он же заместо отца тебе. Тут и адрес обратный был. Фонтан… какой-то, семьдесят три, что ли? Старый, правда… Да чуть чё, людей спросишь. Чай, не бусурмане живут.

Виктор Багров – бритый, полный, слегка обрюзгший мужчина 38 лет – сидел на стуле в вальяжной позе уверенного в себе человека. На нем были дорогой светлый костюм, цветная, расстегнутая на верхнюю пуговицу рубашка и легкие удобные ботинки – не для ходьбы по осенним улицам Петербурга.

На стандартном для любого офиса столе стояла початая бутылка «Hennessy» и два стакана.

– Чечен откинулся. Надо устроить. – Человек в начале третьего десятка с абсолютно круглым лицом не смотрел на Виктора, наливая коньяк. – Он весь рынок взял. Говорит, раньше мое было. На разборке добазарились по-мирному. Наши войны не хотят. За ним поповские авторитеты. Но Чечен у всех вот где…

Витя молчал, потягивая коньяк.

– Короче, пятнадцать. – Круглый сел.

– Ты меня знаешь, – спокойно отпив, сказал Виктор. – Мои цены реальные. Пятнадцать – деньги хорошие, но за Чечена это мало. Здесь я башкой рискую. У него всегда два-три быка со стволами.

– Сколько?

– Двадцать, и десять сразу.

Круглый выдержал паузу.

– Неделя на подготовку.

– Две. Шухер поутихнет.

Круглый выпил сразу, выдвинул ящик стола, достал две пачки по пять тысяч, бросил перед Виктором.

Виктор садился в машину. У окна стоял Круглый с двумя шишкоголовыми.

– Вперед много взял, – тихо сказал Круглый. – Торчите на крыше, на глаза ему не суйтесь.

Машина тронулась с места.

Двери открылись, и на платформу из вагонов повалил народ. Одним из последних вышел заспанный Данила в стареньких брюках, доармейской болоньевой куртке, с худым рюкзаком через плечо.

У выхода его сразу же остановили милиционеры. Рассмотрели паспорт, билет и отпустили с каким-то напутствием. Он вернулся и показал им адрес на бумажке.