Брат бури - Страница 37
— Моя младшая дочь, Саломея! — с гордостью заявил старина Джейк. — Ей совсем недавно исполнилось девятнадцать, но бедняжка не умеет ни читать, ни писать. Впрочем, честно говоря, в нашем роду никто никогда и не умел ежели верить семейным преданиям. Но мне бы очень хотелось предоставить моей любимой доченьке хотя бы малость этого самого вашего образования!
— Конечно! — вдруг с неожиданным энтузиазмом воскликнул Змеюка. — Обязательно! Я сделаю это с удовольствием! Ведь неуклонно нести в народ неугасимый светоч знаний — есть первейший долг всякого поистине образованного человека!
Вот так оно и вышло, что мы оставили Мургатройда в хижине старика Джейка Хансона, где он, подоткнутый со всех сторон одеялами, расположился полулежа на койке, а Саломея сразу же принялась кормить этого бездельника с ложечки и отпаивать его первосортным виски! Ну а мы с Гусаком Уилкерсоном поспешили в Брехливую Собаку, до которой от дома старины Джейка оставалось чуть больше мили.
— Имей в виду! — втолковывал мне по дороге Гусак. — Нам даже словом нельзя обмолвиться о том, что Змеюка остался в хижине Джейка! Потому как Бык Хокинс уже давно положил глаз на Саломею, а он настолько ревнив, что начинает сходить с ума, когда какой-нибудь другой мужчина всего лишь на минутку позволит себе задержаться возле ее дома, чтобы переброситься парой словечек с кем-нибудь из Хансонов. Мы просто не можем допустить, чтобы подобная ерунда вдруг помешала нашему замечательному шоу!
— Ты ведешь себя так, будто заранее уверен в успехе своей сомнительной затеи! — предостерегающе заметил я.
— Все, что у меня было, есть и будет, я смело поставил на эту одну-единственную карту! — проникновенно ответил мне Гусак. — Потому как орфография есть главный и подлинный символ нашей великой цивилизации!
Ладно. Хрен с тобой. Пусть будет символ, подумал я.
На самой окраине поселка нам навстречу попался Лошак Мак-Граф; сильнейший запах кукурузного виски клубился вокруг него подобно грозовой туче.
— Послушай меня, Гусак! — потребовал он. — Мне только что стало известно об ужасно коварном заговоре, каковой доподлинно злоумышляет Бык Хокинс, войдя в роковой сговор с Джеком Клинтоном. Они собираются в день выборов, прямо с раннего утра, так подпоить большинство наших сторонников, чтобы те даже ползком не смогли бы добраться до избирательных урн! Я предлагаю прямо счас отменить матч по той твоей фортографии и немедля же атаковать «Красный томагавк», дабы каленым железом выжечь ихнее поганое крысиное гнездо!
— Не-а! — решительно ответил Гусак. — Не пойдет! Мы должны показать, что умеем держать свое слово! Но ты не беспокойся, мой верный Лошак, мы сумеем найти способ, как разрушить злокозненные замыслы этих гнусных политических варваров!
Лошак пожал плечами и, неодобрительно покачивая головой, деловито устремился ко входу в «Серебряное седло», а Гусак присел на край лошадиного корыта и глубоко задумался. Я уже совсем было решил, что он заснул, но тут Гусак вдруг тряхнул годовой, вскочил на ноги и сказал:
— Вот что, Брекенридж! Ступай-ка найди Подлизу Джексона и вели ему пока убраться из лагеря, а вернуться назад только утром одиннадцатого числа. А одиннадцатого, еще до того, как начнется голосование, он должен прискакать в лагерь на взмыленном коне и начать распространять слухи о чудовищно богатой золотой жиле, только что разведанной в ущелье Диких Лошадей. Готов побиться об заклад на что угодно: большинство парней сразу же рванет в то ущелье, начисто позабыв об избирательных урнах. А ты, еще с вечера, начинай крутиться среди тех, о ком наверняка известно, что они согласны проголосовать за меня. Будешь потихоньку объяснять им глубинный смысл нашей новой избирательной стратегии. И ежели все мои сторонники останутся в лагере, а большинство подпевал Быка Хокинса умчится за тридевять земель, в ущелье Диких Лошадей, тогда справедливость и законность всенепременно восторжествуют. А следовательно, я буду избран сокрушительным большинством голосов!
Ну ладно. Я побродил по поселку и нашел Подлизу, после чего в точности передал ему слова Гусака, а Подлиза, осознав всю важность поручения, немедля отправился в «Серебряное седло» и начал там хлопать один стаканчик за другим, пользуясь кредитом, предоставленным всем членам нашей избирательной команды. А я счел своим долгом отправиться вместе с ним и проследить, чтобы он не накачался чересчур сильно и не позабыл те указания Гусака, какие ему надлежало исполнить.
Мы уже успели опрокинуть по шесть стаканчиков каждый, когда в салун ввалились Джек Мак-Дональд, Джим О'Лири и Тарантула Алисон, все трое из команды Хокинса. Тогда Подлиза напрягся, кое-как собрал в кучку свои разбегающиеся глаза и спросил:
— К-х… К-хто тут смеет извращать своей персоной столь замечательный пейзаж? П-по-чему сиим с-сосункам не с-сидится там, в «Красном томагавке», где им и надлежит б-быть!
— По-моему, у нас свободная страна! — с несколько излишним апломбом ответил Джек Мак-Дональд. — Что вы скажете насчет того проклятого соревнования по орфографии, о котором ваш Гусак успел раззвонить по всему городу?
— А что вы, собственно, изволите иметь в виду? — угрожающе спросил я, поправив оружейный пояс.
Должен заметить, что политические противники Элкинсов, посмевшие потревожить кого-либо из них в их собственной берлоге, обычно живут очень недолго.
— Мы требуем, чтобы нас оповестили, кто будет судить этот матч! — нагло заявил О'Лири. — Мы требуем честной игры!
— Для судейства нами приглашен некий весьма образованный джентльмен из другого города, — ледяным тоном отвечал я на эти крайне неблаговоспитанные домогательства.
— Кто именно? — с нажимом спросил Алисон.
— Не ваше собачье дело! — вдруг проревел Подлиза, в груди которого кварта-другая кукурузного пойла, как всегда, возбудила небывалую доблесть, круто замешанную на мании величия. — Являясь светочем прогресса и кладезем гражданской совести, я бросаю свой вызов всем коррумпированным политическим скунсам, сколько их есть в Брехливой Собаке и во всем мире, и…
Бумм! Бильярдный шар, метко пущенный Мак-Дональдом, угодил точно в цель; и бедный Подлиза, так и не успев закончить свою обличительную речь, рухнул лицом в блюдо с закуской.
— Полюбуйтесь, что вы наделали! — возмущенно указали непрошеным визитерам. — Раз уж вы, подлые койоты, не желаете вести себя в приличном обществе, как подобает истинным джентльменам, я вынужден просить вас немедля удалиться отсюдова к чертовой матери!
— Ежели тебе так не нравится наша компания, то, может быть, ты наберешься смелости вышвырнуть нас? — вызывающе захохотали эти идиоты.
Вот единственная причина, по которой, допив свой последний стаканчик, я был вынужден отобрать у чудаков все ихние пушки, а их самих по очереди вышибить из салуна сквозь боковую дверь! Но дверь-то была закрыта! Так откуда же мне было знать, что прямо за той дверью именно в тот день какой-то придурок установил новомодную чугунную кормушку для лошадей!
Друзья троих павших героев с трудом выковыряли их из ребер той кормушки, после чего повлекли в «Красный томагавк», дабы там наспех заштопать изрядно пострадавшие скальпы. А я вернулся в «Серебряное седло», чтобы посмотреть, как себя чувствует Подлиза. Я уже собирался войти в зал, когда он самолично возник в дверях, слегка пошатываясь, бормоча под нос невнятные ругательства и бестолково размахивая громадным револьвером.
— Ты хоть помнишь, о чем мы с тобой толковали? — строго поинтересовался я.
— К-кх… К-кхое што вроде бы помню! — сознался Джексон, старательно тараща разбегавшиеся в разные стороны глаза.
— Тогда проваливай! — поторопил я его, помогая ему влезть в седло, после чего стрельнул разок под ноги его лошадке.
И Подлиза Джексон на приличной скорости покинул пределы поселка, не будучи в силах нащупать стремена и уздечку, а потому нелепо болтая ногами и крепко-накрепко обхватив руками шею своего скакуна.
— Пьянство есть ужасная мания и сущее проклятие всего рода человеческого! — с отвращением и скорбью известил я бармена. — Взгляни на сей поистине ужасный пример, и да послужит он тебе впредь самым суровым предупреждением! Посмотрел? А теперь вот что: подай-ка ты мне вон ту бутылочку ржаной водки!