Брачный сезон в Уинчестере (СИ) - Страница 20

На взгляд Шелдона, это говорило только о сильной воле приятеля. «Вы не преодолели похоть, а просто по гордыне не перенесли собственной зависимости от неё». И Шелдон оказался прав. Утвердив себя, Джулиан снова стал позволять себе — но не с той одержимостью, что раньше — полночные порочные вылазки, предпочитая теперь не официальные бордели, а тайные дома свиданий. Телесное наслаждение притупилось, Джулиан уже ощутил пресыщение, и оттого в некоторых наипорочнейших склонностях проявлял себя ещё омерзительнее, чем раньше. Но действовал с утроенной осмотрительностью. Старое наблюдение, что там, где попирается мораль, всегда сугубо блюдется пристойность, было по-прежнему истинным.

Вернувшись в Уинчестер, Монтэгю не поехал в Монтэгюкастл, имение отца, не ответил на письмо брата, приглашавшего его приехать, ибо Джулиана взбесило, что он может появиться в дом, где родился, только по приглашению того, кто появился на свет на два года раньше. Пропади всё пропадом! Он остановился в их городском доме, не рассчитывая пробыть там долго, ибо собирался в Лондон — приступить к юридической практике. На вечер к Сейвари он попал случайно и ничего не ждал от него. То, что произошло, стало для Джулиана полной неожиданностью. Единственная женщина, о которой Монтэгю думал с нежностью, была его сестра Кэтрин, остальные в его понимании делились на доступных и недоступных: первые пресытили его, вторые — не интересовали.

Но вот перед ним стояла женщина, сотрясшая его колени, та, что подарила ему двойственное ощущение его мужской силы и его же слабости, от которой голова вдруг пошла кругом и сердце колотилось в груди как безумное. Джулиан недоумённо оглядывал антрацитово-пепельные волосы, отливавшие на свету лаковой белизной, обрамлявшие лицо с огромными глазами и высокими скулами, со сбившимся дыханием останавливал взгляд на нежном изгибе бледно-розовых губ… При мысли, что такой можно пользоваться, Монтэгю почувствовал оторопь, почти ужас, он жаждал… обладать ею, — и вдруг содрогнулся, поняв, что до сих пор никогда не обладал ни одной.

Любовь, неожиданно войдя в изгаженную душу, сделала её чище, но сама, отравленная ядовитыми миазмами прежней мерзости, исказилась. Монтэгю страдал от ревности и страсти, сжигавшей его, метался между надеждой и отчаянием, мучился безысходностью и терзался новым, неизвестным ему ранее неутолимым плотским томлением, блаженным и тягостным одновременно.

Он совсем упал духом, выслушав разряженного идиота Диллингема. Боже мой, если сэр Чилтон расскажет в обществе о его похождениях, о коих, разумеется, он осведомлен от Эдгара — от него будут шарахаться как от зачумлённого. Не все, разумеется, но что ему все? Кора… А если заговорит Шелдон? У Джулиана потемнело в глазах. Нет! Раймонд не сделает этого. Он ведь только что вступился за него! Впрочем, речь шла не о том.

Когда Шелдон дал ему понять, что не намерен домогаться любви Коры, Монтэгю возликовал, хоть и изумился. Равнодушие Раймонда к самому воплощению красоты казалось необъяснимым, странным. Помилуйте, да здоров ли он? Как можно…? Впрочем, что ему, Джулиану, за дело? Но может ли Шелдон проговориться Коре? Раймонд порядочен и… и из той самой порядочности может предостеречь юную особу от общения с ним.

Сейчас, когда лошади быстро несли его по тёмным улицам, Джулиан неожиданно задумался. Шелдон и его вечное высокомерное упорство в добродетели… Что-то в его словах, сказанных сегодня, походя, рикошетом — задело Монтэгю, задело, но тут же и забылось, вытесненное угаром страсти. Что такого сказал Шелдон?

Ландо остановилось у его дома, Джулиан тихо вошёл, впущенный лакеем и, раздеваясь, неотступно вспоминал, что так зацепило? Упоминание, что Кора влюблена в Шелдона лишь потому, что так надо Лоренсу? Нет, не это. Может, его оскорбило великодушие Шелдона? Джулиан покачал головой. Нет, не то. Высокомерное замечание о бокале вина было актерством и шуткой, Монтэгю понимал это. Чёрт возьми… Джулиан сел на кровати. «Наверняка, окажись вы на месте Вивьена, вы, так же как и он вас, облили бы его грязью…» Джулиан выпрямился и похолодел.

Вивьена Тэлбота Раймонд Шелдон, отнюдь не склонный разбрасываться эпитетами, назвал мерзавцем.

А что… в самом-то деле, облил бы? Монтэгю задумался.

Нет. Нет, не облил бы. Хотя с Тэлботом они пересекались в местах малопочтенных, он не стал бы… Не то, что не стал бы… просто… не смог бы. Это мерзость. Джулиан с наслаждением убил бы Тэлбота, но клеветать не стал бы… «Чёрт, а хорошая мысль, меня оскорбили, задели честь, оклеветали… У мерзавца обширный лоб — и захочешь, не промахнешься…» А разве он хочет промахнуться? Монтэгю широко улыбнулся в темноте, закинул руки за голову и, откинувшись на подушку, предался мечтаниям. Он посылает вызов… Поднимает пистолет, прицеливается… Пах! Вивьен с простреленной макушкой падает навзничь, широко раскинув руки… Эти сладкие фантазии и приятнейшие грезы так увлекли его, что Джулиан с трудом очнулся. Мстить за себя — смешно, к тому же, скажут, что просто убрал соперника. И правильно скажут.

Монтэгю вздохнул, расставаясь с прекрасными воздушными замками.

Впрочем, уснуть он не смог. Мысли его заполонила мисс Кора. Он, то и дело облизывая пересыхающие губы, грезил наяву. Мысль, пришедшая ему в голову, едва он увидел её, скрежещущим диссонансом вторгалась в него. Он ведь, действительно, никогда не обладал ни одной женщиной. Настоящей женщиной, а не теми порочными созданиями, что ублажали по грязным притонам мужскую похоть. Странная и безотчетная брезгливость, почти патологический страх заразы и презрение к шлюхам исказили его чувственность. Но сейчас, лежа в расслабленной истоме в постели, Джулиан таял, воображение рисовало нежнейшую, бархатистую кожу лилейной шеи, изящные завитки волос возле затылка, прелестный профиль и тёмные глубокие глаза. Мысленно он прикасался губами к её рукам и запястьям, к тонким, словно вырезанным из слоновой кости ключицам, ладонь его скользила по лилейным плечам… Он представил её в утреннем пеньюаре, белом, с пеной кружев… Вот она будит его поцелуем, ерошит волосы, смеётся… Он хватает её в объятия, осыпает поцелуями…

Вот оно, счастье.

Джулиан тихо поднялся, подошёл к ящику трюмо. Ещё в конце вечера у сэра Винсента Кора оставила на столе крохотный благоухающий платок из батиста. Монтэгю видел, что она потом искала его — но он, незаметно накрыв его ладонью, сунул в карман сюртука. Ящик бесшумно открылся. Вот он. Джулиан прижал платок к лицу, вдохнул запах, чувствуя новый приступ истомы и головокружение.

Внезапно всё кончилось. Взгляд его упал в ящик. На дне его лежали коричневые перчатки из тонкой замши, а под ними — небольшой замшевый мешочек, напоминающий кисет для табака. Но табака внутри не было. Он был наполнен, как шутил Джулиан, высочайшим порождением прогресса, изобретённым доктором Кондомом: это была его постоянная экипировка при посещении злачных мест. Боже, как же он не подумал! Положить сюда… Идиот. По коже Джулиана прошла неприятная дрожь. Надо… убрать это отсюда. Мерзость. Надо… просто вышвырнуть. Монтэгю поморщился.

Раймонд Шелдон недаром называл этого человека умным. Будь Джулиан глупцом, его мысль остановилась бы, но к несчастью для Монтэгю, виконт не заблуждался на его счёт. И воспоминания и мысли, логичные и умные, потекли дальше. В памяти всплыло: «Вы опоганили своё тело, Джулиан, а теперь грязь тела измазала вашу душу…» Чёртов ортодокс. Но как вышвырнешь мерзость из души? Мысль Джулиана не могла остановиться. «Это другое!», в отчаянии закричал он про себя.

Образ Коры растаял. Джулиан был один в пустой спальне, сжимая в руках белый платок.

Сна не было. В душу медленно вползало что-то ледяное, скользкое, подступало к сердцу, обвивая змеиными кольцами. Маленькая рыженькая шлюшка Хетти, смеясь, прыгнула ему на колени, обняла за шею тонкими ручонками, попыталась приникнуть розовыми губами, составлявшими неприятный контраст с волосами, к его губам. Монтэгю в ужасе отстранился, вспомнив омерзительные губы виденного им в Лондоне нищего сифилитика. Он никогда не целовал губ ни одной женщины. Рука Джулиана в коричневой замшевой перчатке резко отстранила мерзкую тварь, другая с размаху ударила её по лицу.